Семь библейских сцен, разыгранные шестью людьми с даун-синдромом
Проект Евгения и Людмилы СЕМЕНОВЫХ «Семь библейских сцен», представленный минувшей весной в столичной Галерее Гельмана, многих шокировал.
Зная историю иконописи, можно предположить: примерно так были шокированы люди полторы тысячи лет назад, когда Христос, традиционно изображавшийся то в виде виноградной грозди, то — ягненка, — то креста, вписанного в овал лица, вдруг впервые предстал в облике бородатого мужика в бедняцкой одежде. Это было, без преувеличения, революцией и породило контрреволюцию: эпоху иконоборчества. Средневековый обыватель крошил образ Христа в щепу и жег дотла, дабы не поклоняться дереву и краскам. Точно так же крошили и жгли верующих «не как все», «не как положено» — каждый из убитых был живой иконой, образом и подобием Божиим... Назвать работы Семеновых иконами — язык не повернется. Молиться на эти изображения — в голову не придет. Но ведь и Рафаэль с Брейгелем, и Александр Иванов с Врубелем создавали нечто выламывающееся из церковных канонов.
Именно поэтому их опыт — более чем художественный. Это опыт духовный.
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
ЕВГЕНИЙ:
— В нашей истории есть один личный момент. Первым моим осознанным другом был мальчик с даун-синдромом — намного старше меня, но я-то его воспринимал, наоборот, как младшего. Или как большую мягкую игрушку. Я сразу почувствовал: он не такой, как все, иной. Нас с ним обуревали какие-то фантазии. Мы, скажем, собирались пойти в местный парк охотиться на медведей. Ну кому, скажите, наша медвежья охота могла помешать? Однако сразу возник некий социальный конфликт: взрослые принялись мне объяснять, что нам не надо дружить. Именно потому, что он — иной...
Потом, по жизни так сложилось, я несколько раз сталкивался с даунами, и во мне зрело ощущение: в этих людях есть что-то, чего нет в нас, чего мы лишены — и что они нам способны дать.
Образ, вызывавший доверие в рамках детского пространства, стал все более отчетливо мерцать для меня в пространстве сакральном, в пространстве нашего современного религиозного сознания, на котором, увы, лежит печать китча. Что такое китч? Это именно отсутствие доверия и откровения...
СЕ ЧЕЛОВЕК
ЛЮДМИЛА:
— Непосредственным толчком к действию стала передача «До и после полуночи», в которой показали фрагмент фильма «Воспоминание о Рузе»: Коля Долуханян, сын знаменитого композитора, читает свои стихи, совершенно изумительные. Дело было в начале 95-го. Мы узнали у Володи Молчанова номер телефона, я позвонила — и поняла, что к телефону подошел сам Коля. Я дрожащим голосом стала объяснять причину звонка, потом вежливость взяла верх над смущением — спросила:
«Простите, а с кем я говорю?» — «Николай Долуханян».
Пауза — а потом: «И еще поэт».
Мы встретились, познакомились с Колей и его мамой, Калерией Николаевной, сразу в нас поверившей и много нам помогавшей на протяжении двух лет работы. Она рассказала, что есть в Москве уникальный ансамбль флейтистов — все ребята с тем же врожденным заболеванием, что и у Коли, и все, как и он, очень талантливы. Это сущая правда: нам их просто Бог послал. Мы в них сразу влюбились.
РОЖДЕСТВО
ЕВГЕНИЙ:
— Страх перед замыслом был ничем по сравнению с нашим страхом, что ребята начнут комплексовать. В действительности же это мы — наша группа, тоже счетом в шесть человек — оказались дико закомплексованы. Нравственно мы не вполне были готовы к этой встрече. Когда сталкиваешься с даунами (они, кстати, к этому слову относятся без комплексов), чистота их мироощущения заставляет пересмотреть все твои понятия о жизни, общении, творчестве. Слово «даун» в переводе означает «вниз», на самом деле приходится постоянно тянуться вверх, чтобы с ними оказаться вровень. Зрителю наших будущих работ необходимо было с ходу преодолеть дистанцию, на которую у нас ушли месяцы. И я пошел на такой типично постмодернистский фокус: в каждой отобранной сцене из Евангелия использован хрестоматийный, знаковый живописный образ. «Благовещение» Ван Эйка, «Тайная вечеря» Леонардо, «Поцелуй Иуды» и «Сон» Джотто, «Что есть истина?» Николая Ге...
Исключение здесь — «Рождество», с ним дело обстояло не так просто. Я долго искал в истории искусства прототип, не вызывающий некоего глубинного протеста. И пришел к пониманию того, что не устраивает меня в избитых «живописных стандартах», — отсутствие состояния непостижимости этого события. Я предположил, что чудо Рождества может быть явлено через состояние Марии и Иосифа в отсутствие Младенца. Осмелюсь добавить: семьи даунов бездетные, и философский вопрос «рождения жизни» в этой сцене решается как идеальный.
МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ
ЛЮДМИЛА:
— Они фантастически талантливы — музыкально, пластически. Словесно. Почти все пишут стихи. И говорят очень афористично, многозначно. В их устной речи есть намек на глубокое переживание ими своей «инакости» — иночества, выражаясь по-церковному. Помню, я пригласила перед очередной съемкой одного из ребят погулять по Москве — он мне ответил: «Ум большой, да хлеб не свой». Не знаю, есть ли такая пословица у Даля. Эти слова меня потрясли. Пословицу он, оказывается, запомнил со слов своей нянюшки — она и мама за него с младенчества все решали. Многие думают, что дауны — вечные младенцы. Это жестокое заблуждение. Наши ребята живут в семьях, окружены любовью, имеют возможность как-то реализовывать свои таланты — и все равно могли бы гораздо больше, если бы общество дало им такую возможность. Мир отторгает их — они это постоянно чувствуют, но продолжают к нам тянуться. Они это несут в себе, ничем на это не намекая, но нельзя этого не увидеть в их глазах. А уж что говорить о тех, кто чуть ли не со дня рождения помещен в интернат...
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ
ЕВГЕНИЙ:
— В «Тайной вечери» подчеркнут момент одиночества Христа. Он и за одним столом с апостолами — и полностью погружен в себя. Это в наших ребятах мы замечали очень часто. Видение себя в мире, которого мы напрочь лишены. Помню, на вернисаже Марат Гельман подошел к одному из ребят и снисходительно похлопал его по плечу: «Теперь ты станешь знаменитым!» — и тот в ответ улыбнулся и тоже слегка дотронулся до плеча Марата, и в этой улыбке и жесте явно прочиталось: «И ты, может быть, тоже...». Такая вот незлобивая ирония в сочетании с неимоверным мужеством. «Тайную вечерю» мы делали долго, мучительно, на нервах. Был момент, когда после шести-семи часов работы в студии возник опасный для всех накал атмосферы. Запахло ссорой. И вдруг за нашими спинами тихий голос Коли: «Спокойно, ребята». Мы оборачиваемся — Коля все это время сидит в позе Христа, и на лице такое великодушие, милосердие... дыхание перехватило.
ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ
ЛЮДМИЛА:
— Эти слова — «Спокойно, ребята» — стали нашим чудесным паролем. Хотя нам не удалось пройти через этот этап жизни без искушений и потерь. В их присутствии идет такой самоанализ, такое копание в себе — не каждый выдержит. Один из коллег ушел из группы, оставив в Евангелии угрожающую записку — дескать, вам это кощунство боком выйдет. Другой — за несколько дней до первоначальной даты открытия выставки — уничтожил весь готовый материал, пришлось печатать листы заново, а труд это кропотливый и тяжелый.
Проект оказался для нас огромным человеческим опытом: дауны помогли нашей группе как будто впервые увидеть, какой космос в себе заключает каждый человек, сколько в каждом человеке всего и всякого намешано. Может быть, полнее всего это отразилось в «Поцелуе Иуды», где Учителя и предателя-ученика изображает один и тот же человек.
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
ЕВГЕНИЙ:
— На выставке были очень высокого класса художники, не понимавшие — как это сделано? что это — живопись, фотография? А там было все вместе плюс уникальное оборудование. По иронии судьбы у нас в распоряжении был струйный лазерный принтер — один такого класса в России, — приобретенный для храма Христа Спасителя, на нем мы выводили несколько раз изображения, доводя их кисточкой и красками между печатанием. Съемка — каждая фигура отдельно, потом монтаж, фотошоп, ретушь, печать, снова ретушь... окончательный вывод на французской бумаге ручной работы.
Когда я на эти семь сцен сегодня смотрю, я понимаю, разумеется, как сделано вот это и это... и однако момент загадки даже для меня здесь остается. Как будто это я вижу во сне.
Это загадка людей не от мира сего. Они имеют право изображать тех, чьи образы пишутся на иконах.