ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ?

После погоды, которая объявила людям полный импичмент с дождем и холодом, даже это скромное тепло и неяркое солнце воспринимается всеми как пусть небольшая, но стабилизация

Три наивных вопроса: Что происходит? Кто виноват? Что делать?

...Моя рыжая собака вынюхивает что-то в зеленой траве, наверное, ищет связь с прошлым, когда курс был твердый, а планы — самые отчаянные.

Куплю машину (стиральную)!

Куплю дом (сруб, хозблок) в деревне!

Куплю водки (пива, вина, воблы, газету, жвачку)!

Так думал каждый из нас. И запах этих желаний различает в зеленой траве моя рыжая собака. Пусть различает. Животное — оно понимает смысл настоящей жизни. Может быть, даже лучше меня.

Смысл — он же не в возможностях, а только в желаниях. У вас есть желания (кроме как задушить всех политиков и проснуться 16 августа)? Нету?

Просто надо подвигаться не так, как обычно. Поколбаситесь как-нибудь. Ну, в крайнем случае с детьми в футбол, с женщиной в бадминтон (пока не нужно ничего такого серьезного, не тот момент), затейте, наконец, мелкий ремонт в квартире, который опять же не требует ничего, кроме этого самого желания.

Посмотрите издали на девушек. Не верю, что не помогает. Вот не верю, и все!

Моя рыжая собака рванула за голубем, как цены за рублем. Ведь знает, что все равно не догонит. Но зато каково желание!

Голубь рванул в чистое холодноватое небо, слился с равнодушным небытием, затем нырнул обратно на родную крышу, недоверчиво покосился на телевизионную антенну. Даже он, абсолютный голубь, чувствует всю глубину этой глупости, которая струится на его сизом пути.

Я стою на земле, на неубранной московской территории, и чувствую осень. В новых домах, что быстро выросли за нашими пятиэтажками, в новых квартирах сидят на голом полу новые люди. Они обновлены на все проценты. Они думают, на какие деньги будут покупать новую мебель. Или как они будут жить без мебели на голом полу. Я очень завидую новизне их ощущений.

У меня все ощущения старые.

Я по-прежнему люблю этот серый московский кирпич. В отличие от пугливых блочных домов этот старый серый кирпич не боится кризисов. Ему уже наплевать. Человек, который заходит с собакой или с ребенком, с сигаретой или с авоськой в этот старый подъезд, незаметно для себя чувствует связь с людьми, которые когда-то здесь жили. Их души не уходят из своих домов почти никогда. Они бродят между стен и нашептывают успокоительные слова алкоголикам, и нервным родителям, и почти слепым бабушкам.

— Смейтесь! — неслышно говорят умершие жители подъезда. — Варите кашу! Пейте чай!

А в сыром полумраке двора я слышу грубые голоса подростков, сидящих на лавочке.

Подростки ржут над нашими тревогами.

Над нашими мелкими планами.

Над нашими большими страхами.

Или друг над другом.

Или над своими девочками, которые не умеют пить вино.

Я смотрю на огоньки их сигарет и думаю: Господи, храни этих ребят!

Моя собака никак не может пописать. Ее волнует запах желаний, который струится в холодной, стремительно отсыревающей траве.

Осень.

Женщины одеты еще легко. В прохладном воздухе четко слышен звук их каблуков. Их шаги стремительны, а лица озабочены земным и насущным. Но все равно их капроновые чулки разрезают душу, делают тебя еще более незащищенным, и это тоже загадка.

Бабушки у метро продают яблоки и цветы. Правда, в основном все покупают пиво — последнее пиво по старым ценам. Темное и холодное, оно как последний привет из лета. Оно плещется в бутылках. А потом пустая бутылка катится по асфальту. Моя рыжая собака обходит пустую бутылку и осторожно принюхивается к запахам наших желаний.

— Пошли домой! — говорю я.

Дома градусники, таблетки, настой ромашки в термосе, ребенок лежит под пледом и смотрит заседание Государственной думы.

— Зачем ты это смотришь? — говорю я.

— Черномырдина жалко, — говорит он.

Мне смешно.

Я хожу по Москве, как по незнакомому городу. Он снова стал незнакомым, как пять-шесть лет назад. Ушло ощущение, что надо куда-то спешить. Есть ощущение, что надо ходить медленно. И смотреть, смотреть...

Фото И. Зенина, С. Кузюткина