Максимов большой и добрый. Крупных мужчин на телевидении немало, но он такой, безусловно, один
МАКСИМОВ 
Этот человек как будто родился в мягких домашних тапочках. Его очень хочется представить рядом: с собакой у ног, в глубоком кресле. Его природное сибаритство и любовь к бесконечной беседе за рюмкой водки или чашкой чая — просто струится с экрана на вас. Причем в момент, самый подходящий для этого: в полночь. Когда день кончился, а спать еще не хочется. Хочется поговорить.
И он разговаривает. Как сказала одна моя знакомая, он сделал простую вещь, о которой все знали, но никто не сумел воплотить: вернул на экран интеллигентский треп и шестидесятников.
Выяснилось, что мы соскучились и по тому, и по другому.
...Мало кто знает, что этот, как бы сибарит и как бы лентяй, — на самом-то деле человек фантастического упорства и уникальной работоспособности. Из своих статей он делает книги, из обрывочных мыслей — пьесы, из пьес других авторов — спектакли, работая в театре и как режиссер и как драматург, чего в принципе вообще почти никогда не бывает. Андрей пишет каждый день, пишет по несколько часов, причем это ведь не заметки в номер, как у некоторых, а только работа на перспективу.
Тем не менее, отправляясь на спектакль, я испытывал, как иногда пишут психиатры в истории болезни, «неусидчивость и угнетенное состояние одновременно». Ведь нельзя же сказать автору сразу после премьеры всю горькую правду. А придется.
...Потому что нельзя в наши дни написать хорошую пьесу о Владимире Ильиче Ленине! Невозможно. Импоссибль.
Через неделю после спектакля я спросил Андрея Марковича напрямик: как, мол, пришла вам в голову эта дикая мысль, Андрей Маркович?
Дело в том, ответил он, что меня попросил об этом один знакомый режиссер из Петербурга. Режиссер сказал: я хочу сыграть Ленина и поставить спектакль в Финляндии. Ленин — он ведь освободитель финнов от ига самодержавия. Ни в Финляндии, ни в Питере пьеса пока не пошла.
Зато пошла она в Москве, в Театре на Покровке. У Сергея Арцыбашева.
ИЗ РАЗГОВОРА С АНДРЕЕМ МАКСИМОВЫМ: На АТВ работает журналистом и редактором Женя Рассказова, бабушка которой когда-то была секретарем Ленина. И вот однажды меня поразило то обстоятельство, что ее бабушка своей собственной внучке рассказывала о Ленине только то, что входило в официальную версию, с которой она выступала на предприятиях и текст которой был завизирован в Институте марксизма-ленинизма. Я прочел много книг Ленина и много книг о Ленине: воспоминаний и советских, и американских, эмигрантских. И понял одну вещь: правды о Ленине нет. Нет как таковой его объективной биографии. Есть одно вранье и есть другое вранье. Например, в одной книжке написано, что Ленин сам мог зарезать барашка, приготовить шашлык, стрелял в зверей, бил зайцев прикладом. А Крупская пишет, что он никогда не обижал животных. Кому верить? В моей пьесе — просто еще одна легенда. Хотя все его цитаты — подлинные. Все факты взяты из этих первоисточников. Нет ничего придуманного, кроме, естественно, самого хода. И каких-то фраз, например, про то, что русский человек ни одного дела без ножа сделать не может. Я не телевизионщик. Я работаю на телевидении всего два года. Год из них я приглашаю гостей к себе на эфир. У меня был только один случай, когда мне «не рекомендовали» приглашать на эфир человека, который был мною намечен. Я не вижу сейчас такого человека в нашей стране, который бы ввел резкую цензуру на телевидении или, например, стал бы запрещать спектакль о Ленине... Возврат в чистый коммунизм, приход России в ситуацию Северной Кореи, на мой взгляд, невозможен или если даже возможен, то на очень короткий период, буквально несколько месяцев. Актеры не успеют за это время забыть роли. Я не думаю, что будет какая-то выборочная цензура. Я занимаюсь тремя главными делами, каждое из которых мне чрезвычайно интересно: веду телепрограмму, работаю в театре как автор и как режиссер и пишу пьесы (из них поставлено четыре). Телевизионщик — это человек, который всю свою жизнь связывает с телевидением. Я просто знаю, что телевизионная слава — зыбкая вещь. Большая моя личная удача — работа на АТВ, я точно знаю, что пока есть АТВ и Малкин, мне не грозит отсутствие эфира. |
...Придя на спектакль я, честно говоря, немного обалдел. На премьерах всегда полно знаменитостей. Но тут еще театр маленький, мест всего лишь на сорок, а в зале в одном ряду сидят сразу, рядом: Ю. Карякин, Е. Гайдар, А. Чубайс, Г. Старовойтова, К. Боровой, Г. Сатаров. Это само по себе забавно. Даже весело. Даже смешно. Это само по себе — спектакль. Это само по себе — настроение.
Остальная публика старательно пыталась не смотреть в их сторону. Впрочем, сделать это ей было легко — спектакль-то оказался увлекательный, не скучный.
Только один раз, на реплике: «Быть в России царем и добрым человеком одновременно никак невозможно», возникла еле заметная неловкость. Гайдар после этой реплики откровенно развеселился. Он смеялся в своей гайдаровской манере, хихикая долго и со вкусом. С наслаждением.
Но совершенно один.
Только я, по-моему, молча улыбался ему в спину. Просто за компанию.
ЛЕНИН 
Итак, я сидел и смотрел спектакль вместе с Чубайсом — Гайдаром — Старовойтовой — Карякиным — Боровым — Сатаровым. Сидел и думал: почему же нам это нравится? Почему же ИМ нравится?
Ну не надоел ли им этот Ленин? Ну неужели он у них уже не лезет из ушей и из носа? Ну сколько же можно жевать этот самый наш любезный и правильный до коликов в животе антикоммунизм?
Для меня, простого и туповатого зрителя, есть, конечно, верхний слой пьесы: любовь. Не так уж много знаем мы про эту сторону жизни Владимира Ильича. Любил ли он? И кого? И как?
Отвлекусь пока снова на Максимова. Помимо теле-, он ведь еще и радиоведущий. Вот уж много лет по субботам в прямом эфире радио «Эхо Москвы» ведет он свои диалоги о любви. С упорством десятиклассника спрашивает самых разных персонажей: а есть ли любовь? А что она такое? А за что вы любили вашу первую жену? А вторую? А третью? А если вам швыряют в лицо тапочки, что вы делаете в этом случае?
И что самое поразительное — люди честно отвечают! Ведь их так редко об этом спрашивали в жизни! Может, всего пару раз. Да и то в таких ситуациях, что порой приходилось лукавить. Например, про первую жену спрашивает обычно вторая.
Ну так вот. Пьеса «Пастух» (надо же, забыл сказать, как спектакль-то называется) — она как раз об этом. Это, собственно говоря, те же диалоги о любви, только с Владимиром Ильичом. В кривом, так сказать, эфире. Или зеркале.
Я спросил: а вам не кажется, Андрей Маркович, что ваша пьеса — прямое продолжение радиопередачи? Никогда об этом не думал — честно признался он.
...Однако же ТАКИХ людей, что сидели в тот вечер в зале в количестве шести штук (Гайдар — Чубайс... в общем, вы уже сами знаете), этими фактами конечно не удивишь. Они-то ведь книжек о Ленине читали не меньше, чем Андрей Маркович. Некоторые даже больше, потому что пользовались библиотечным спецхраном еще при Советской власти.
Да и, собственно говоря, пьеса-то не историческая. ПОДРОБНОСТЕЙ личной жизни вождя в ней крайне мало. Дело тут явно в другом.
А в чем?
...Смотрели мы эту пьесу недели за две до событий 7 октября.
Может, оттого, что происшествие это было так близко и так возможно, вдруг стало очевидным: пьеса увлекает нас потому, что Ленин в ней — не страшный.
Он здесь не какая-то божественная величина. Но и не карикатура. Не скопище анекдотов. Не урод. Ибо и в этом виде Ленин тоже пугает.
В пьесе «Пастух» Владимир Ильич — наедине с женщиной! Он общается полтора часа с женщиной! Он весь поглощен ею!
И как бы при этом ни конструировались диалоги, какие бы там ни возникали разные завиральные идеи, как бы странно ни развивалась эта беседа — психологически этот простой прием действует наотмашь.
Ленин становится... интересен нам по-другому. Нет, не тем, что он сделал. Не хочу я уже знать про то, что он там сделал или не сделал в истории. Все содеянное и так налицо. Ленин становится нам интересен, как обычный человек со своей личной историей, «маленький человек» по выражению Андрея Чернова (каковым он и был), частный, приватный, одинокий, жаждущий понимания, отвергающий и принимающий женское чувство, предоставленный только самому себе.
Ленин сваливается с котурнов. Он перемещается в ту «пошлую» плоскость, где никогда еще не был. Ничего практически не высмеивая, не отрицая, не разоблачая — создатели «Пастуха» уничтожили Ленина, как Ленина. Они сделали его «обратно». Похоронили — средствами театра. Как обычную человеческую особь.
Я уверен, что именно это — снятие страха, разрушение страха — так подействовало на зрителей.
В том числе и на тех, о которых я говорил выше.
...Мне-то кажется, что страх перед Лениным — он уже не снаружи (вот мол придут коммунисты, всех к стенке, доллары запретят, нахулиганят, и так далее). Он внутри. Дедушка Ленин, портрет которого мы почти все вырезали и клеили над изголовьем — он где-то там, со своим лучистым взглядом, со своими ужимками. Он в нашем подсознании, знающем, что есть ОТЕЦ, который может прикрикнуть и больно нас ударить.
Вот что ужасно-то.
Но вернемся в театр.
АРЦЫБАШЕВ 
Все это случилось не только благодаря замыслу драматурга. Но и благодаря выдающемуся актеру и режиссеру Сергею Арцыбашеву.
Так уж получилось, что Арцыбашев очень долго, можно сказать, всю жизнь мечтал сыграть Гамлета. Ну, Гамлета... это что ж, понятно. Это все мечтают. Удалось осуществить ему свою мечту только ближе к пятидесяти. Говорят, что Гамлет арцыбашевский вообще ни на кого не похож — он одновременно и Отец, и Сын, и, так сказать, Дух Божий.
Но самое-то интересное, что и Ленина Арцыбашев тоже мечтал сыграть! И даже однажды забрался в пьяном виде на ленинский постамент, обнялся с вождем мирового пролетариата (или, может, за ногу его ухватил, точно эту легенду не знаю), кричал ленинские лозунги и пел революционные песни. Сняли с постамента разбушевавшегося артиста скромные почитатели его таланта — местные милиционеры.
Такая вот история.
— Какая же связь с Гамлетом? — спросил я опять же Андрея Марковича (с самим Арцыбашевым после спектакля я разговаривать как-то не решился, очень уж он для меня слился с образом вождя).
— И тот и другой — сильная личность.
Ничего себе сильная личность! Да он же идиот! Он же с явным дефектом развития! Он же клинический шизофреник!
По воле художника спектакля Дмитрия Крымова арцыбашевский Ленин как бы погружен в какую-то черную пустоту. Режет ли он барана в несуществующей кухне, выдвигает ли бесконечные ящички, разговаривает ли со своими четырьмя женщинами, лежит ли на диване продавленном, едет ли на велосипеде — хотя вот, собственно, почти все. Казалось бы, не может живой человек существовать в такой черной реторте.
Но Ильич-то наш настолько искренне удивляется себе и своим воспоминаниям, с такой силой вытаскивает наружу свои страхи и комплексы, настолько он самодостаточен, что поневоле вдруг вспомнишь: Гамлет!
Ну чистый Гамлет! С ножиком в руках...
И его вполне ясный отчетливый физиологический страх перед женщиной, перед женитьбой, перед матерью, перед своим детским ощущением зависимости от семьи — настолько понятен, что отпадает кусками идеологическая мишура, и остается только одно: голая пустая комната, продавленный диван, велосипед, этажерка, кипа бумаги, которую он лихорадочно заполняет мелкими буквами. Остается тотальное изгойство. Никомуненужность.
НИНА 
Нина Красильникова в этом спектакле должна была как-то справиться сразу с тремя очень сильными мужчинами: с Максимовым, с Лениным и Арцыбашевым. Каждый боролся с ней по-своему.
Максимов придумал ей что-то очень сложное: женщина в спектакле — это ведь на самом деле посланец Сатаны, который покупает душу вождя пролетариата... (В общем, если достанете билеты — сами во всем разберетесь.)
Было сразу видно, как Нина боится этой роли. И как она ее побеждает. Как она играет просто женщину, которая пытается растрясти, разбудить, разворошить этого недоделка. Становясь то уродкой Наденькой, то сексапильной Инессой, то соблазненными и глупыми юными созданиями, имена которых с трудом, но все же откопали историки.
И ее презрение к самому Ильичу тоже становится не высокой философской драмой, а простым и понятным чувством оскорбленного самолюбия.
И ее упорное сопротивление арцыбашевскому бешеному напору и безумному эпатажу — сделано из того же теста естественных и мягких женских эмоций.
В общем, женщина победила мужчин. И это здорово. Это, может быть, самое главное в спектакле. По крайней мере, для меня.
ИЗ РАЗГОВОРА С АНДРЕЕМ МАКСИМОВЫМ: Был ли у Ленина внебрачный ребенок, был ли у него сифилис — совершенно меня не волнует. Для меня среди многих загадок Ленина есть загадка действительно невероятная. И никаких объяснений ей я не нахожу, только умствования. Почему, решив поставить Россию на дыбы, Ленин отказался от религии? У Разина, у Пугачева были попы-расстриги. Каким образом можно завоевать христианскую страну, при этом сбрасывая колокола и кресты — и тебя за это любят. Почему простые люди, их дети, видели, как заводят табуны лошадей в церкви, как их разрушают, почему стояли и радовались этому? Тогда возникает мысль, что Ленину помогала какая-то мистическая сила. Все остальное в революции — понятно. Белые генералы ненавидели друг друга, грабь награбленное — гениальный лозунг, власть — народу, интеллигенцию — в жопу. По логике надо было сделать просто своих попов. Это было бы понятно. Конечно, наш Ленин не превратился в Ленина из анекдота. Да, мы смеемся. Мы смеемся не над Лениным, а над своими представлениями о нем. Мы смеемся над тем, как мы это раньше воспринимали. Можно ли серьезно и трагически относиться к этому Ленину? Его заполнили мы сами. Он не пустой. Внутри Ленина живет русский человек. Ленин — это нечто одетое на нас. Как рубаха. Какой он человек? Надо договориться прежде всего о том, что он человек. Вот это самое главное. Это же не пьеса о Ленине. Это пьеса о России. Про наше восприятие жизни. Это не пьеса про вождя пролетариата, на которого мы решили по-другому посмотреть. Это пьеса про страну, в которой такой человек может стать Богом. Мне кажется, что Россия — это страна, в которой может регулярно появляться абсолютно патологический человек в роли правителя и национального героя. Я шел по Петербургу и заглянул в Кунсткамеру. Там есть коллекция зубов, выдранных лично Петром Первым, которые он коллекционировал. Не просто выдирал, а собирал! Это же патология. Дело не в нравах конкретной эпохи, а в исторической оценке народа. Почему он стал национальным героем? Покажи мне страну, в которой убивали столько царей в собственных покоях. Ленин взялся не из ниоткуда и ушел не в никуда. Ведущий АТВ Иван Кононов сочинил такую частушку: Я любила давеча Бориса Николаича Но хочу таперича Геннадия Андреича... Я впервые понял это, когда решил поставить «Бориса Годунова». Хотя я не историк. Мне просто интересно было заставить Ленина говорить о любви... |
Впрочем, победа была предрешена заранее. Победа была в том, как Нина входит в спектакль. В черной пустой комнате открывается окно. Настоящее окно с решеткой. Свежий воздух врывается в театр прямо с улицы. С подоконника соскакивает женщина в длинном-длинном платье. Романтика!
Ты начинаешь чаще дышать и думать: господи, как хорошо, что сюда пришла женщина.
Да еще и красивая.
Может быть, она что-то сможет исправить, изменить.
Она и меняет — смрадная мумия и закрытая на железную дверь личность реанимируется до прозрачного, почти младенческого состояния. Как это удается — загадка. Тайна. Но это в «Пастухе» есть.
...Я вышел из театра, немного выпил.
Мир вокруг был абсолютно не страшен. Я не боялся ни Анпилова, ни Зюганова. Я не боялся финансового кризиса. Я не боялся коммунистов и демократов. Я не боялся Москвы. Я не боялся зимы.
На Покровке было тихо и пусто.
И я обнял свою жену.
Борис МИНАЕВНАШ ДОБРОСОВЕСТНЫЙ ТРУП
Стратегическая задача власти — уничтожение населения России
В кремлевской библиотеке Ленина есть мало кем замеченная книга, изданная в 1912 году в Дублине. На титульном листе — надпись: «To my only autenthic Interlocutor, the magnificent Reducer of the Universe» («Моему единственному верному и истинному Собеседнику, великолепному Сократителю Вселенной»). Подпись неразборчива, но ясно, что книгу подарил Ленину сам автор — некто Rev. John O'Shannon (преподобный Джон О'Шеннон), подлинное изображение которого украшает следующую страницу. Скромный труд сорокапятилетнего ирландского священника «The Appropriateness of Progress in Connection with Growth of the Population» («Закономерности прогресса в связи с ростом населения») так бы ничем и не засветился в истории мировой науки, если бы будущий вождь российского пролетариата не повстречался с любознательным ирландцем (они виделись в Лондоне, где оба работали в Библиотеке Британского музея).
Преподобный ирландец произвел на русского изгнанника сильное впечатление. Настолько сильное, что в 1919 году, когда молодому государству было уж никак не до науки, Ленин писал другому соратнику: «т. Луначарскому. А.В.! Нельзя ли спешно сделать для товарищей перевод брошюры одного английского ученого, O'Shannon? Многие не читают по-английски, а книжку полезно бы обсудить. Но: прошу размножить не больше 15 экз. Книжку прилагаю. Привет. Ленин».
Эта записка долго была собственностью семьи переводчика и философа Ильи Гусятникова, которому Луначарский передал брошюру вместе с ленинским указанием. Гусятников ухватился за срочный заказ (в Москве, в октябре 1919 года, знание английского мало кому требовалось), но на другой день был арестован: тогдашние власти действовали несогласованно. Пока Луначарский узнал об аресте переводчика, пока Гусятникова истребовали обратно, пока перед ним извинялись... в общем, мы до сих пор не знаем, перевел ли он брошюру. А вот записку, которую Луначарский передал ему вместе с книгой (чтоб знал, для кого старается, и не распространялся!), семья переводчика оставила у себя — в качестве универсальной охранной грамоты. Около года назад записка была продана на чикагском аукционе за скромную цену в пять тысяч долларов: мода на Ленина прошла, и правнучка Гусятникова не торговалась.
По О'Шеннону выходит, что одной нации (или популяции) для своего процветания нужно беспрерывно прибывать, расширяться, осваивать новые территории, другой же для поддержания жизни следует неуклонно сокращаться. Зависит эта разница, как полагал преподобный, от двух вещей: темперамента и исторической фазы, через которую нация проходит. Темперамент, впрочем, почти ничего не решает: итальянцы на что горячи, а все же попали у ирландца в разряд Убывающих — наряду с немцами и англичанами, чье убывание особенно радует О'Шеннона. Зато ирландцы, латиноамериканцы и просто американцы, японцы и евреи могут наслаждаться званием Прибывающих, поскольку в их национальных государствах (если сбудется мечта евреев о своем государстве, осторожно добавляет проповедник) условием преуспевания является именно бурный рост населения: нужны рабочие руки, всем найдется дело, и самая численность жителей становится предметом национальной гордости.
Россия попала у проповедника в разряд стран, которым для поддержания их благополучия необходимо постепенное, строго пропорциональное убывание народа. Виновата апатичность населения, которое уже прошло пик своей славы и, поскольку в ширину расти дальше некуда, должно бы все силы вложить в бурный промышленный рост — но никакого стимула для этого народ не имеет, ибо в России «people is separated from the Power as nowhere else» (народ отделен от Власти, как нигде более, с. 67). Процветание страны никак не отождествляется в народном сознании с личным благом — наоборот, чем лучше стране, тем хуже рядовому гражданину. Главная же причина, по которой пастор полагает нашу нацию убывающей, — неспособность разрешить свое основное противоречие. «Крупные империи, чьи владения простираются на несколько частей света и граничат с различными областями Всемирного Океана, — высокопарно изъясняется ирландец, — должны выработать единый взгляд на собственную природу и натуру. Положим, Британская империя положила себе за правило следовать кодексу правил весьма ограниченного офицера; Россия же, разделяемая почти ровно пополам границей Европы и Азии, никогда не придет к единому выводу относительно своего назначения. Поэтому численность населения и сама территория России должны неуклонно сокращаться до того самого момента, покуда в стране не останется ровно столько народа, сколько будет достаточно для Согласия (Consent)» (с. 128). А соглашаются в России обычно двое — трое уже спорят.
У О'Шеннона есть еще одно важное соображение: на сто сороковой странице он констатирует, что Россия на протяжении всей своей истории страдала от «Deepest Slavery» (глубочайшего Рабства), но освобождение от него приведет лишь к росту потребностей («growth of demands») без какого-либо увеличения производства. Так что первым следствием освобождения России могло бы стать уничтожение примерно четверти ее населения — тогда есть надежда, что пробудившийся от глубочайшего Рабства народ хотя бы часть этих потребностей удовлетворит. Здесь заметим, что Россия несколько даже обогнала прогноз пастора — за первые сорок лет советская власть уничтожила порядка пятидесяти миллионов человек, что и привело к весьма относительному «изобилию».
Почти все аргументы ирландца ненаучны. Но непредвзятый взгляд на русскую историю говорит о том, что Россия как будто в самом деле стремится сократить свое население, ибо любой вопрос предпочитает решать максимальной кровью и где можно положить сотню граждан — кладет тысячу. Так воплощается в жизнь принцип «Нет человека — нет проблемы». Приведенные пастором статистические таблицы (без них Ленин и книгу бы не взял в руки) наглядно демонстрируют, что в 1870 — 1910 гг. население США неуклонно росло (главным образом за счет иммиграции), а население России стояло на месте, причем в 90-е годы прошлого века даже убывало из-за голода. И это при том, что конец прошлого и начало нынешнего века — относительно благополучный период российской истории! А великие реформаторы России Иван Грозный и Петр Первый, которых О'Шеннон называет «The blood-shedding Reducers» — кровавыми сократителями, ради своих реформ сократили население — один на четверть, второй почти на треть (пунктуальный ирландец не забывает сослаться на несовершенство переписей). «Подчас я не мог преодолеть подозрения, что всякое реформирование в России сводится прежде всего к огромному численному сокращению населения, за счет чего и решается ряд неотложных вопросов», — пугаясь собственной догадки, формулирует пастор на странице 129 своего труда.
Но Ленин не испугался.
Эту теорию интересно сопоставить с воспоминаниями о Ленине бундовца, впоследствии меньшевика Арона Копецкого, который в 1925 году предусмотрительно бежал из страны, а впоследствии стал видным сионистом. В его статье «Последний разговор с Лениным», опубликованной в Израиле в 1958 году и тут же перепечатанной в нью-йоркском «Новом журнале», читаем: «Вдруг лицо его исказилось, и он, уже не в силах владеть собою, гортанно выкрикнул:
— А может быть, и впрямь... самое разумное было бы — просто уничтожить всех, всех... и утрамбовать землю на этом месте! Ваши друзья говорят, что я кровопийца, что мы жестоки... Мало мы делаем! Все ручки боимся запачкать. Самое милосердное, что можно сделать с рабской страной, — это истребить ее так, чтобы следа не было... — Но тут он взял себя в руки. — Почитаешь бывших товарищей — и не такое в голову лезет».
Здесь Копецкий описывает свою последнюю встречу с Лениным на Втором конгрессе Коминтерна. Так Ленин проговорился о своей цели, о смысле гражданской войны, о причинах необъяснимых массовых репрессий, вошедших в историю под именем «красного террора». Так он понимал патриотизм — и это понимание завещал своей партии.
Не слишком ли экзотической выглядит версия о том, что Ленин в своей деятельности руководствовался догадками ирландского пастора? Но, во-первых, они могли совпадать с его собственными. А во-вторых, многое в советской истории может быть объяснено только так. Да и не стал бы О'Шеннон, человек большой научной честности, за здорово живешь называть любимого собеседника «великолепным Сократителем».
Мы не знаем, какие страницы ленинского экземпляра (в конце концов возвращенного Сократителю) хранят «отметку резкую ногтей»: библиотека вождя нам недоступна, напечатан только каталог, и мы знакомились с сочинением О'Шеннона в Библиотеке Конгресса США. Можно лишь гадать, продолжалось ли общение Ильича с ирландским другом, имела ли место переписка...
В 1934 году пастор бесследно исчез. К тому времени для советской внешней разведки не было невозможного: агентурная сеть работала исправно. Либо пастор слишком много знал, либо Сталин не был заинтересован в разглашении авторства советской политической доктрины.
На с. 201 своей книги пастор сделал ошеломляющий вывод: с развитием техники и коммуникаций история убыстряется. Напрашивается мораль: с началом нового века российская власть должна уничтожать свой народ быстрее прежнего.
Один из авторов этих строк видел однажды на заводе, где проходил школьную производственную практику, лозунг: «Лучший подарок Родине — наш добросовестный труп!» И пусть кто-то из рабочих замазал донышко буквы «д» исключительно ради хулиганства, — смысл не меняется: лучшим подарком Родине действительно был добросовестный, честно улегшийся на ее алтарь труп уроженца.
Людей в России не жалели никогда, и в этой связи объясним насаждавшийся у нас на Родине культ героической смерти. Вдумаемся: нигде и никогда нация созидающая, бешено строящая, называющая себя молодой, — не рассуждала так много о смерти, не воспевала ее так страстно, не помещала ее на вершину пирамиды жизненных ценностей, простите за дурной каламбур. Книги о пионерах-героях и о комсомольцах-подпольщиках были полны такими описаниями пыток, что де Сад обзавидовался бы.
Остается одно утешение. «Может быть, — предполагает пастор на последней, двести пятнадцатой странице своего труда, — Господь стремится как можно быстрее и в наиболее полном объеме забрать к себе самые праведные народы?»
Тогда у нас впереди поистине райское будущее.
Дмитрий БЫКОВ, Ирина ЛУКЬЯНОВАФото В. Ахломова, Н. Логиновой