Мы ждем. Зарплату, визу, отопительного сезона. С детства. Ждем времени, когда начнем наконец жить «как люди». Другого занятия просто не знаем. А уже выросли дети, которые в отличие от нас, живших «начерно», не выжидают, а живут. В полную силу. Пробуют, ошибаются. У них правило такое: «проигравший моет посуду».
Лена Захарова говорит нам эту фразу каждый день. Из телевизора. Когда рекламирует моющее средство «Фэйри». Рекламирует мимоходом, поскольку это не главное ее занятие.
«Меня все время одергивают: «Захарова, постыдись. Куда ты мчишься?» Но я такая жадная. Днем играю «На всякого мудреца довольно простоты» в «Табакерке», вечером — «Ночь нежна» в Театре Луны.
А тут со мной случилось чудо — я играю Офелию у Петера Штайна в «Гамлете».
— Чудес не бывает. Скажи честно, благодаря чему или кому ты попала в спектакль знаменитого немецкого режиссера?
— Я сама себе помогла. Узнала, что он собирается ставить «Гамлета» в Москве, и спрашиваю свою партнершу по «Мудрецу» Наталью Кочетову, сыгравшую у него в «Орестее», как бы попасть к Штайну. Она мне говорит: «Позвони его переводчице Кларе, Штайн ей очень доверяет, она помогает ему подбирать актеров». Почему же не позвонить? Звоню. И представляете, они мне предлагают подготовить что-нибудь и показаться. Хорошо. Через пару дней играем очередного «Мудреца». Выходим на поклон. Я кланяюсь и вдруг вплотную вижу лицо Штайна. Не знаю уж почему, но испугалась я сильно. После спектакля он подошел, говорит, что все было неплохо, но он хотел бы посмотреть меня еще в какой-нибудь роли. Я подготовила Сонечку из «Дяди Вани» и Нину Заречную из «Чайки», хотя понимала, что это рискованно: Штайн — знаток Чехова. Но что я могу поделать, мне Чехов тоже нравится. Перед показом, правда, тряслась как осиновый лист. Когда прочитала, Штайн попросил меня спеть. Я запела малоизвестный романс «Останься со мной». Но он поблагодарил и распрощался. После я узнала, что Штайн, просмотрев многих актрис, остановился на Чулпан Хаматовой. Ему хотелось, чтобы героиня была совсем девочкой, а я показалась ему кокетливой и женственной. Правда, написал мне успокоительное письмо, чтобы не расстраивалась, мол, все у меня будет хорошо... А я месяц не могла в себя прийти, настолько это выбило из колеи. Лишь съемки в фильме у Сергея Николаевича Колосова помогли собраться. И тут вдруг звонит Клара: «Лена, никуда не уезжайте. Я вам перезвоню на днях». Жду. День, два, десять... Тишина. Я стала сходить с ума! Первого августа начались репетиции. А третьего — читаю в «Московском комсомольце»: «Офелия не приехала со съемок. Штайн ищет новую. Есть претендентки». У меня холодный пот: «Надо звонить и напомнить о себе!»
Судорожно набираю номер Клары. Звоню весь день. Ничего. С отчаяния поехала с друзьями в кафе. Но отвлечься не получилось. Стала звонить оттуда. И вдруг слышу: «Леночка, куда вы исчезли?! Приезжайте завтра же подписывать договор».
— Я слышала, Штайн — жестокий человек, ничего, кроме своей работы, не признающий...
— Вы рисуете какого-то монстра. Вообще-то любой режиссер перед выпуском спектакля ничего не признает, кроме работы. А Штайн просто человек дисциплинированный, не привыкший к русскому «авось». Вначале я его, конечно, очень боялась, да и языковой барьер мешает — ведь Штайн знает по-русски только отдельные слова: «конечно», «здравствуйте», «спасибо», и с нами общается через переводчика или по-английски. Но пока на репетициях атмосфера прекрасная. Мне даже кажется, что Штайн дает актерам очень большую свободу. Он никогда не скажет: «Сделайте так-то и так-то». Он говорит: «Предлагайте». Я иногда просто теряюсь от этого! Мне не хватает мастерства и опыта, чтобы предлагать...
— Как же реагирует привыкший к пунктуальности немец на российскую расхлябанность?
— А никакой расхлябанности нет. Все актеры подходят к делу очень ответственно. Пожалуй, лишь раз во время репетиции случилась накладка, и то не актерская, просто вырубился свет, и мы оказались в кромешной тьме. Кстати, удивительно, свет погас прямо на реплике «призрак». В этом было что-то мистическое, всем стало не по себе. Мы не могли сдвинуться с места, пока кто-то не догадался открыть дверь.
— А какие-нибудь запрещенные приемы Штайн использует в работе?
— Что вы! Я ни с чем таким пока не сталкивалась. Слышала, конечно, что некоторые режиссеры, когда актриса не может заплакать, говорят ей, что она бездарность или что-нибудь еще более обидное. Ну и тут, конечно, слезы ручьем. Но это так жестоко! Достаточно других средств, чтобы помочь актеру. Вот я снималась у Сергея Колосова. В последний съемочный день уставшая, после репетиции «Гамлета», прихожу на площадку. Сергей Николаевич мне говорит: «Леночка, мы смотрели материал, там хорошо все, но если бы была слеза, было бы лучше. Вы попробуйте. Не получится — ничего, не страшно». И начинает рассказывать, как во время войны прощался с родителями. Я его слушаю, а из глаз у меня градом начинают литься слезы. Не могу остановиться. Меня снимают. Сцена заканчивается, смотрю, плачет и сам Колосов. У меня было ощущение, что и все вокруг плакали. Я перед этим человеком преклоняюсь, наверное, такого деликатного режиссера и нет больше. До сих пор как вспомню этот эпизод — ком к горлу...
— Но вернемся к «Гамлету». Все вокруг будущего спектакля держится в секрете, проскальзывают лишь какие-то детали: сцена будет представлять собой ринг, Гамлет сыграет на саксофоне. А чем будет удивлять Офелия?
— Офелия играет на электрогитаре. Мне это очень тяжело. В прямом смысле слова. Я на репетиции один раз даже рухнула под тяжестью этой гитары. Оступилась и упала навзничь, гитара сверху, у меня одна голова торчит. Даже встать не могла. Меня из-под нее доставали.
— Скажи, роль, о которой мечтают многие молодые актрисы, и сама возможность работы с таким режиссером — ведь это для тебя своеобразная реклама?
— Вот уж о чем я меньше всего думала. После «Фэйри» я рекламы вообще побаиваюсь. Да для любого актера, хоть начинающего, хоть знаменитого, работа с таким режиссером — великий соблазн.
— А коллеги тебе небось завидуют?
— Знаете, когда меня пригласили играть в «Табакерку», я побаивалась, что меня не так примут, но в театре оказалась такая замечательная атмосфера! Какая зависть! И такую атмосферу создает прежде всего Олег Павлович — он такой чуткий и отзывчивый. Я даже не представляла, что он до такой степени хороший. Меня потрясает, что он ведь никогда не забудет поздравить с днем рождения и сделать подарок своим актерам. Он моментально отзывается на чужие неприятности, чувствует настроение человека. И это не мешает ему оставаться строгим. Если нужно. Он не любит, когда валяют дурака, не занимаются делом, хотя сам может во время работы так пошутить, что все просто падают. А хвалит редко. Если Олег Павлович сказал: «Ничего», все понимают, что это значит «Очень хорошо». После одного из спектаклей он мне как-то сказал: «Ну вот, стало лучше». Мне «перевели»: «Ты поняла, как Табаков тебя похвалил?!»
— Ты уверенный в себе человек?
— Мама говорит, что нет. Не знаю, хорошо это или плохо: уверенность в себе. Ведь нормальный человек должен в себе сомневаться. Сейчас, к примеру, мне совершенно не нравится, как я репетирую Офелию. Но бывает, смотришь какие-то свои фильмы по телевидению, и возникает странное ощущение: «Неужели это я? Я не могла так хорошо сыграть».
— Кстати, коллеги над тобой после «Фэйри» не подшучивают?
— Дразнят постоянно. Это ужасно. Теперь я отказываюсь от рекламы, хотя она мне дала что-то и помимо денег. Я снималась с первого курса. Рекламировала телевизоры «Рекорд», «Твикс», печенье «Бартокс» вместе с Василием Ливановым. Я там была в белом парике, леди Камелла. И меня никто не узнавал, это замечательно. Случается, конечно, зрители подходят после спектакля, говорят: «Мы теперь тоже «Фэйри» пользуемся, хорошее средство». Недавно мне опять предложили сняться в рекламе. Спрашивали, сколько хочу денег. Но я отказалась из-за «Гамлета».
— Через несколько дней твоя первая такая громкая премьера, сильно волнуешься?
— Я почти не сплю, даже с валерьянкой — лежу как в аду. В голове крутятся все слова, песни Офелии. Сердце выпрыгивает из груди. Хотя, наверное, это нормально. Перед спектаклем мне всегда страшно. Бывает, уже в кулисах проносится шальная мысль: «А если не выйти? Что будет, если я сейчас не шагну на сцену?» Но сцена перетягивает.
Фото Александра Джуса