«ВЕЧЕРОМ ОН ПОКАЯЛСЯ, А УТРОМ ЕГО РАССТРЕЛЯЛИ»

Каким бы великим ни было бремя вины, каждый имеет право на прощение — так считал Христос. Так же считает и отец Валерий, настоятель обычного Тюменского храма. Чтобы не быть голословным, он уже 25 лет дарует спасение заключенным

— Сейчас священнослужитель в зоне не новость, но в советское время нам место здесь было заказано. Однако везде есть люди — и мне повезло. Приходилось, правда, обходить препоны чисто советскими методами — позвонить «кому надо», сослаться на вышестоящие инстанции... На моих встречах было по 200 — 300 человек. В колонии трудно общаться один на один. По закону до принятия решения они не имеют права вообще с кем-либо общаться, кроме судьи, следователя.

— А как же вы?

— Мне пытались навязывать охранника, но я говорил, что это не исповедь, а допрос получается. И настоял на своем, с каких-то пор мне дали свободу.

...Прихожу в камеру, а они прикованные к батарее. Какой уж тут доверительный разговор? Настаиваю, освобождают.

— Есть разница между вопросами, с которыми обращались раньше и теперь?

— Нет. И тогда, и сейчас говорят о несовершенстве закона. Но если раньше говорили о каких-то изъянах, то сейчас утверждают, что закона вообще нет.

В девятнадцатой колонии один арестант убеждал меня, что необходимо расстрелять всех коммунистов — столько они зла натворили. Я ему говорю: Христос всех простит, а он меня упрекает, что я потакаю убийцам. Вы, говорит, Евангелием не прикрывайтесь. Тогда я спрашиваю: «У тебя жена есть?» — «Есть». — «Много абортов делала?» — «Четыре» — «С твоего разрешения, ты велел?» — «Я». «Вот, — говорю я ему. — Аборт — это убийство, тебя, значит, тоже с коммунистами к стенке надо поставить». Все в зале: «Батюшка! К стенке его». «Вот видишь, — говорю, — как легко можно убить человека. Найди в себе силы простить — это высшая степень любви».

— Часто сетуют, что их неправильно осудили?

— Каждый второй. В колонии № 2 толковый парень рассказывал. Он шел по улице, а впереди гуляли парень с девушкой. На них напали. Девчонка начала кричать, он заступился. Да так, что одного убил. Его посадили. «Батюшка, скажите, как бы поступили вы на моем месте?» «Я, — говорю, — поступил бы точно так же, но только я бы сидел с сознанием того, что я сделал, а ты виноватого ищешь». На следующей беседе он сказал: «Батюшка, я понял, что начинать надо с себя».

...Некоторые долго свой грех осознать не могут. Один работник ГАИ из группы, которая нападала на машины и убивала шоферов. Он сам не убивал, а только останавливал машины. Ему грозил расстрел. Потребовался год с частыми беседами, пока он осознал вину. А если человек до этого доходит, возврата к прошлому не будет.

— Говорят, после покаяния и причащения, если они искренние, с человеком могут происходить чудеса.

— Да, хотя бы с этим гаишником. Почти сразу после того, как он признался самому себе, что виновен, началась горбачевская перестройка. Законы стали пересматриваться, заговорили об европейском совете, об отмене смертной казни... Почти десять лет вопрос о его расстреле висит в воздухе: человек хоть и в зоне, но живет. И я не удивлюсь, если он каким-нибудь образом вообще окажется на свободе.

— Есть разница между заключенным и простым прихожанином?

— В тюрьме человек если кается, то делает это действительно осознанно. В храм многие приходят без глубокой надобности: по дороге в магазин. Или из магазина. Многие даже не знают, в чем каются: «Батюшка, я кажется, грешна, но в чем, не знаю». А в зоне человек знает.

— Вам приходилось исповедовать людей перед смертью?

— Приходилось. Вечером я с человеком беседовал, а наутро его расстреляли. Однажды человек по имени Володя перед смертью сказал: «Куда-то делась озлобленность и пришло спокойствие».

— Хороший священнослужитель — всегда хороший психолог. Откуда у вас это знание?

— Дух святой дает, когда и что ответить. Это не пустые слова. Часто готовишься сказать одно, а в последний момент начинаешь говорить совсем другое.

— Наверное, матери попавших в тюрьму сильно «казнят» себя?

— Был у меня случай. Мать рассказывает, что ее сын отсидел, вышел, начал вести нормальную жизнь. Но вышли и его друзья. Однажды он говорит кому-то по телефону при матери: «Я сейчас к тебе приду». Приходит, а друг уже мертвый лежит. Его обвинили. Мать просила меня о помощи. Я пошел по инстанциям. У него оказалась не одна «ходка», как мать говорила, он уже несколько раз сидел, и убитый «друг» — не единственное, что на нем висело. Я добился: ему срок не дали. А через год та же мать пришла и все исчадия ада на меня выплеснула: «Почему ты меня тогда послушался и не посадил его? Он теперь стал убийцей, и его расстреляют». Вот и суди — когда ты прав, а когда виноват...

На фото: ИМН — «исключительная мера наказания».

Фото Владимира Никифорова, С. Пичуричкина