ЛЮБОВЬ КОММУНИСТА

Особняк на улице Земгалю на окраине Риги. Маленький садик, в котором вырастают самые вкусные в городе сливы, смородина и крыжовник. Небольшая, вся увешанная фотографиями квартира. Здесь вместе с родственницей и черным котом живет Дзидра Ритенбергс. Живет замкнуто. Изредка ее навещают дочь, внук и старые друзья. Но есть в доме еще один постоянный обитатель — неизменный герой всех наших бесед. Его присутствие ощущается почти физически — в каждой вещи, в каждой фотографии.

— Мы познакомились на Московском кинофестивале в 1960 году, я и Вия Артмане представляли там Латвию. В гостиничный номер вошел высокий русый парень и направился ко мне. Никогда, ни у одного человека я не видела такой потрясающей улыбки: доброй и ласковой. «Евгений Урбанский», — представился он и сразу же сообщил, что наконец счастлив. Он, как выяснилось, мечтал познакомиться со мной, увидев фильм «Мальва».

— Рассказывают, что он сразу же сказал Григорию Чухраю, у которого тогда снимался, что встретил ту, которую искал. Вы тоже сразу поняли, что он — мужчина вашей жизни?
— Мне тогда предстояла тяжелая операция на сердце. Согласитесь, странно, строить какие-то планы, когда впереди неизвестность. Услышав об операции, Урбанский, не раздумывая, сказал: «Раз надо — будем ждать. Только уговор: после операции — в загс». В том, что все закончится хорошо, он не сомневался.

— Не этим ли он вас и подкупил?
— Не только. У меня было множество ухажеров. Но положиться на них я не могла. С Женей все было иначе. Незадолго до операции он приехал со съемок «Чистого неба», и сразу ко мне. Веселый, шумный, как всегда, улыбающийся, ничем не показывая, что волнуется. Хотя волновался сильнее меня. Он истерзал врачей вопросами, насколько это опасно, достаточно ли оснащена больница... Тут кто-то и сказал, что, конечно, подобные операции лучше делать на Западе. Что с ним стало! Мой «коммунист» бросился искать золото, чтобы продать его и отправить меня в лучшую европейскую клинику. Врачи еле отговорили его от этой безумной затеи.

— Отправляясь из больницы в загс, вы не боялись новых испытаний? Ведь Урбанский в те годы был негласным «секс-символом»: обаятельный, темпераментный, он имел бешеный успех у женщин!
— Меня выручали прибалтийская выдержка и чувство юмора. Уже во время медового месяца началась разведка боем. Я тогда снималась на «Ленфильме», и Женя был в Ленинграде со мной. И вот в один из вечеров в нашем номере зазвонил телефон. После паузы в трубке раздался голос известной актрисы: «У меня, между прочим, от Евгения Яковлевича внебрачный сын». «Ну что ж, привозите его к нам. Будем воспитывать». Еще были и такие звонки: «Напомните Евгению, что мы встречаемся там же под часами, в тот же час» или «Передайте Жене, что ресторанный счет я уже оплатила». Чаще звонки раздавались ночью. И Женя только просил: «Девочки, дайте покоя! У меня утренняя репетиция!»

— А вы относились к таким знакам внимания также философски или испытывали ревность?
— Я испытывала другое чувство. Материнское. Женя был для меня большим ребенком. Я же все-таки старше его на четыре года. Хотя внешне это было незаметно. Когда мои родственники увидели его впервые, то сказали: «Староват, а так — хорош». Женя был богемным человеком, и мне хотелось сберечь его талант, оградить от нежелательных, «удалых» компаний.

— Но ведь Евгений Яковлевич был натурой широкой, к тому же эмоциональной...
— Возможно, тут благотворно сказалась разница в темпераментах. Я никогда не устраивала семейных сцен. Хотя... нет, раза два сорвалась. Как-то мы собирались на какое-то мероприятие. Я ждала его дома, одетая, напудренная, напомаженная. Он все не шел. Я стала волноваться. Наконец появился. И по его огромной широкой улыбке я поняла, что он уже где-то «встретился» с «друзьями». А таких друзей у знаменитостей, как вы знаете, достаточно. «Все вышло совершенно случайно», — Женя расплылся в улыбке еще шире. Я пыталась сдержаться, но не вышло. Схватила висевшую на стене глиняную тарелку, привезенную Женей из Мексики, и бросила ее на пол. «То же самое я могла найти и в Риге! Для этого совершенно необязательно мне было переезжать в Москву!» Тарелочка с моим любимым рисунком — маленькие белые рыбки на черном фоне! Женя молча снял вторую тарелочку и протянул мне. Ее постигла та же участь. Женя произнес: «Ничего, еще достанем». Больше о случившемся мы не вспоминали. Наутро, как ни в чем не бывало, позавтракали. А потом дружно, под ручку пошли к метро.

До встречи со мной Женя не знал, что женщине нужно подавать пальто. И, наоборот, когда она снимает верхнюю одежду, ей тоже необходимо помочь. Однажды в ресторане, в гардеробе, мы встретили актрису нашего театра Нину Веселовскую. Женя как раз в этот момент подавал мне шубу. Увидев это, Нина всплеснула руками: «Ну, Дзидра, ты творишь чудеса! Чтобы Женька кому-нибудь подавал пальто!..»

— А он вас чему-нибудь учил?
— Конечно (смеется. — К.Б.). Когда мы жили еще в общежитии театра Станиславского, он учил меня правильно произносить по-русски: «портфель, а не портфель», «не ложат, а кладут», «не документы, а документы»...

— Погодите, какое общежитие? Знаменитый на весь мир «коммунист» Урбанский и вы, лауреат Венецианского кинофестиваля, не имели квартиры?
— Когда после свадьбы Женя настоял, чтобы я переехала в Москву, мы два года ютились в шестиметровой комнате общежития. Только стараниями Михаила Михайловича Яншина получили однокомнатную квартиру возле метро «Сокол». Конечно, мы не бедствовали, но и богатыми не были. За съемочный день актеру платили около 60 рублей, исполнителю главной роли — чуть побольше. Деньги в те времена немалые. Но мы часто ходили в консерваторию, в театры и... в рестораны. Во вкусной еде Женя себе не отказывал. Всего лишь раз я приготовила национальное латышское кушанье — уху в молоке. Он съел тарелку, но добавки не попросил. Больше к моему национальному меню мы не возвращались... По нескольку раз в год ездили в мою родную Ригу, отдыхали в Юрмале. И даже по туристической путевке однажды были в Болгарии... Но в первую очередь, конечно, гости! Двери нашего дома просто не закрывались. Часто у нас собиралась почти вся труппа цыганского Театра «Ромэн». Мы очень дружили с семьей Григория Чухрая (Женя у него снялся в «Балладе о солдате» и «Чистом небе»). С семьей Роберта Рождественского. Закадычным его другом был Юрий Никулин. Из Ленинграда приезжал Иннокентий Смоктуновский, Женя его просто обожал. Он мечтал о сыне и собирался назвать его Кешей. Помню, после премьеры «Девяти дней одного года» Женя произнес пророческую фразу: «Наступает время его героя — интеллигентного, утонченного и ироничного. Кончается время моих мастодонтов: прямолинейных, бескомпромиссных и приземленных».

— Василия Губанова из «Коммуниста» он тоже считал мастодонтом? Кстати, насколько искренно Евгений Яковлевич верил в убеждения своего героя?
— В «Коммунисте» он сыграл своего отца. В 37-м того арестовали как «врага народа» и сослали в лагерь. Женина мама с детьми поехала вслед за мужем. Там невдалеке от лагеря Женя и вырос. Он часто повторял: «Мой отец был настоящим коммунистом и, как многие тогда, верил всему, что говорили от имени партии». Вот так, думаю, он относился и к убеждениям своего героя, это и играл. Он как-то рассказал мне такую историю. Когда прислали документ о реабилитации, Женя решил как можно скорее сообщить об этом отцу. Схватил конверт с бумагами и бросился на лесоповал, где тот работал. Выбиваясь из сил, пробежал несколько километров до делянки, протянул отцу конверт. Тот хмуро прочитал, махнул рукой: «А пошли они все на ...!» — и дальше лес рубить...

— Как вы думаете, если бы не трагическая гибель, Урбанский играл бы в кино «интеллигентных, утонченных и ироничных»?
— Сложно сказать. Женя прекрасно знал свое амплуа. Ни материальные проблемы, ни творческий простой не могли заставить его ухватиться за чуждую, как ему казалось, роль. Хотя в театре пробовал себя в разных направлениях. Трудно поверить, но в «Трехгрошовой опере» в роли старого Пичема Урбанский выступил дублером Евгения Леонова. Утром в театре узнали, что у Евгения Павловича сердечный приступ. Спектакль — вечером, заменить некем. А роль сложная, с исполнением нескольких зонгов. И тогда Женя предложил себя. Заперся в гримерной и выучил роль.

— В театре Станиславского все складывалось у него более чем удачно. Почему же он оттуда ушел?
— Он не любил интриги. Театральный коллектив в массе своей состоял из хороших и достойных людей. Но, как зачастую бывает, кто-то вырвался вперед, кому-то это не понравилось... Незадолго до начала съемок фильма «Директор», перед роковой экспедицией в Среднюю Азию, он ушел из театра, не желая видеть, как разваливается некогда дружный коллектив.

— Помните, у Высоцкого: «Смерть тех из нас скорее косит, кто понарошку умирал». Герои Урбанского уходили из жизни ярко, трагически. Не было ли в этих смертях какого-то знака свыше, предвестника скорой гибели?
— Мы об этом не задумывались. Наверное, и в кино можно «накаркать» себе судьбу.

Фильм А. Салтыкова «Директор» пошел у Жени как-то сразу и очень легко. Его безоговорочно утвердили на главную роль, одну из сцен кинопроб включили в основной материал фильма. Это была его роль — эдакий «второй коммунист», — обещавшая очередной грандиозный успех. Но самое удивительное, что он совсем не рвался к этой работе. Может быть, поэтому возникло какое-то недоброе предчувствие, ощущение надвигающейся беды.

Я была беременна нашей будущей дочерью, в тридцать семь лет это непросто. Поэтому мы и изменили нашей традиции — всегда быть вместе. Я не поехала с ним на съемки в Среднюю Азию, знаете, климат тяжелый, условия скверные, работа от восхода до заката.

Помню, незадолго до его отъезда я вернулась с репетиции домой. Женя лежал на диване с совершенно непривычным, испуганно-озабоченным лицом. Он произнес фразу, от которой мне стало просто дурно: «Мне показалось сейчас, будто я умер. Такая пустота кругом!» Я начала его успокаивать: «Ну, бог с ней, с этой ролью, с деньгами. Ты не обижен вниманием, и в театре вон какой репертуар!» Но, видимо, такова уж наша актерская натура — каждую роль воспринимаешь как последнюю. И Женя поехал. В момент отъезда произошел еще один неприятный эпизод. Уже прислали машину с «Мосфильма», я стояла у окна. И вдруг Женя крикнул мне снизу, что забыл галстуки. И зачем они ему на съемках в пустыне?! Но все же я лихорадочно собрала несколько галстуков, связала их и бросила вниз. Они разлетелись в воздухе. Женя торопливо собрал их и уехал. Я отправилась в Ригу навестить родных. И однажды раздался телефонный звонок. Поднял трубку мой брат. Выслушал и с совершенно белым лицом сказал: «Сейчас к тебе придут друзья. Они все расскажут». Что расскажут?! Вскоре на пороге появились бывшие однокурсники по театральной студии — Валия Фреймане и Янис Кублис. Вид у них был потерянный. «Там что-то случилось на съемках с твоим Женей. Что-то с его машиной». Большего они сказать не отважились. А еще через минуту их сменили Михаил Рощин и актриса нашего театра Надежда Животова. Они и сказали всю правду: Женя погиб на съемках. Мои, опасаясь, что сердце у меня не выдержит, вызвали «скорую». Напичкали какими-то успокоительными. Но ничего не действовало. На кухне уже громко, в голос рыдала мама, а я все отказывалась верить — представить своего Женю неживым не могла. Потом потеряла сознание, и потекли бессмысленные, однообразные дни в больнице... Дочь, как и ее отец, родилась в феврале... Я назвала ее Евгенией.

Потом уже на «Мосфильме» Дзидра смотрела его последнюю пленку — проезд автомобилей по пустыне. Машину, которой управлял Урбанский, на огромной скорости занесло на повороте, и она перевернулась. К нему сразу бросилась вся съемочная группа. И только кинооператор по инерции продолжал снимать. В кадр попал даже шарф Урбанского с каплями крови. Эту пленку она не смогла досмотреть до конца.

Несколько лет Дзидра Артуровна жила с дочерью и свекровью в той самой однокомнатной квартире на «Соколе». По-прежнему работала в театре Станиславского. Но Москва была для нее их общим городом — ее и Евгения, и в какой-то момент город без него стал невыносим. Дзидра вернулась в Ригу.

Многое изменилось в ее жизни. Ушла из театра, стала кинорежиссером, выросла дочь, появился внук... Только чувство, подчинившее себе ее жизнь 38 лет назад, осталось неизменно.

На фото:

• Евгений Урбанский стал ее первой и последней любовью. На всю жизнь.
• Благодаря этой сцене мир наконец-то узнал, что и настоящему коммунисту ничто человеческое не чуждо.
• Женщину своей мечты Урбанский увидел на экране в фильме «Мальва».
• Ей по-прежнему дарят цветы. И поклонники, и друзья. Но чаще всего любимый внук.

Фото Айвара Лиепиньша, из семейного архива и кадры из фильмов архива «Огонька»