БОМЖ ВСЕЯ РУСИ

Виталий Сундаков — современный русский путешественник. Недавно он вернулся из очередной экспедиции на Родину и узнал, что его отец и брат убиты бандитами. Теперь в России у него никого не осталось...

О НЕ-РОДИНЕ

— Родиной путешественника должна быть вся планета? Но это не так, даже в моем случае. Земля — все-таки общий дом человечества. Родина — это что-то совсем другое, очень индивидуальное.

Мне очень хочется сказать, что моя Родина — Россия. Я, как и оба моих родителя, русский. Но так случилось, что я родился в Казахстане, в прекрасном городе Алма-Ате. Я не белокур, не широк в кости, а значит, и моим родным ландшафтом скорее должны считаться горы и степи.

Родина — дом моих предков? Но такого дома нет. Избу моих деда и бабушки по материнской линии давно снесли. Дома московских предков по отцовской линии я вообще не застал. Разведенные отец и мама жили как и где придется, а мы с братишкой мотались между ними, интернатом, казармой воинской части (где я был воспитанником полка), пионерскими лагерями... Затем были флотские кубрики, заводские общежития, отцовская коммуналка и наконец снимаемые комнаты и квартиры. Но от дождя и ветра, от зноя и стужи, а главное, от сумасшествия и бессмысленной суеты города меня чаще и надежней укрывали чумы, яранги, юрты, сторожки, вигвамы, тапити, шабоно. Или просто вечность звездного неба...

Дома нет, о нем я только мечтаю. Хочу построить свой большой и непременно деревянный дом. Гоголь гениально подметил:

«Архитектура — летопись мира: она говорит тогда, когда уже молчат и песни, и предания». По архитектуре в веках узнают о степени развития любого общества. На Руси было семьдесят семь тысяч церквей, и не было двух одинаковых. Сто тридцать тысяч дворянских усадеб — и каждая по индивидуальному проекту. Это не просто история. Я не хочу об этом забыть.

Посмотрите на сегодняшние замки так называемых «новых русских». Уже не впервой свихнулась барская голова, примеряя европейские парики, треуголки, косички, забывая, кто она и чья она. Сегодня эта голова вновь подвигает своего владельца жить, отдыхать, одеваться, строить и даже любить или драться по иноземным меркам и модам.

...Еще мне бы очень хотелось сказать: Родина — это моя родовая, семейная история, могилы предков, история страны, наконец. Но я очень мало знаю о своих дедушках и бабушках, которых нежно любил при сознательной жизни, но уже не застал при жизни осознанной. И уж тем более я не знаю почти ничего о своих предках дальше третьего колена. Одни из них сделали все, чтобы именно это и случилось и беда в штатском не постучала ночью в двери родных и близких. Они, офицеры Белой армии, жгли родовые бумаги, их жены спарывали вензеля с белья, дети сменили фамилию, а в голодные дни распродали библиотеку, вещи, мебель. Все остальное конфисковали известные органы.

Другие, по материнской линии, не сохранили ничего, будучи слишком занятыми строительством нового мира. Дедушка — кавалерист, воевавший с басмачами, редактор районной газеты, председатель колхоза, солдат всех великих и малоизвестных войн, заключенный, реабилитированный, так и умерший с верой в светлые коммунистические идеалы.

...Может быть, Родина — это друзья и люди, рядом с которыми я был прежде или которые любят, терпят или ненавидят меня сейчас? Тогда без кого из них конкретно я не смог бы жить?..

Пейзажи? Березки? Но я назову десятки мест на планете, перед красой которых я немел...

Нет. Не это Родина.

Но почему-то же сжимается радостно сердце всякий раз, когда я возвращаюсь домой, даже после вполне приятного и короткого путешествия? Почему-то же меня возмущает любое предложение о смене гражданства от высокопоставленных иноземцев?..

О РОДИНЕ

Потому что у меня есть Родина.

Это дождь.

7 октября, когда я родился, шел дождь. Правда, он случался и до моего рождения. Проверить точно я этого не могу, зато доподлинно знаю, что с тех пор дожди бывали часто. Хорошая погода СТОИТ, а дождь, пока он есть, ИДЕТ. Я тоже никогда не стою, все время иду. Потому что мы родились вместе с дождем.

Шел дождь, когда я впервые понял, что влюблен.

Лужи пытались вернуться на небо лопающимися пузырями, когда я познакомился со своей будущей женой.

Короткий горячий ливень сообщил мне о рождении сына...

Шел дождь и в тот час, когда впервые отважился пойти я.

— Ну, теперь внук далеко потопает, — говорит дед, разрезая своим трофейным ножом невидимые путы на моих ногах и по старославянскому обычаю символично бросая их в огонь. Маршрут этого главного путешествия не был занесен мною на «кроки» и в путевые заметки. О нем сохранилась лишь короткая запись мамы в потрепанном фотоальбоме «Наш ребенок». Но я точно знаю:

— этот путь был самым трудным, а значит, самым прекрасным;

— самым осмысленным, а значит, самым нужным;

— и еще, мои первые шаги по планете были самыми безопасными в моей жизни, потому что стартом экспедиции были руки моей бабушки, а финишем — руки деда.

Руки моей бабушки — сухие и горячие. Эти руки вынянчили пятерых ее детей. И еще пятерых внуков. Самым любимым внуком был я. Эти руки держали военные похоронки и послевоенные свидетельства о том, что четверых ее детей больше нет в живых.

Когда умерла бабушка, не было рядом с нею ее любимого внука. Я служил на Северном флоте. Военнослужащих на похороны бабушек не отпускали, а убежать к ней из сердца Северного Ледовитого океана я не мог. Да и не знал о том, что бабуля уже уходит. В письме мама писала, что бабушка просила похоронить вместе с нею мое последнее письмо к ней. Не распечатывая его. Шутила — «там и прочту вместе с детьми и дедом». И письмо от мамы не сохранилось, оно размокло. Его уничтожил дождь. Дождь вперемешку с забортной водой, заливавшей палубу корабля. Я выбежал туда прямо из строя, прочтя первую строчку: «Сынок, мужайся...» Я знал, что наверху меня не будут искать, был шторм, и поэтому построение экипажа происходило по кубрикам. Мне надо было остаться одному. На военном корабле это трудная задача.

И в те минуты вместе со мною были соленый океан, холодный штормовой ветер. И дождь. Мы плакали вместе. А потом я вспомнил...

Однажды дедушка сделал мне Воздушного Змея. Из тонких полос фанеры и нежной папиросной бумаги. Я долго и старательно разрисовывал его акварельными красками.

— Чем красивее будет твой Змей, тем выше и дальше вы полетите, — сказал дед. А он никогда не обманывал. Я очень хотел лететь. Высоко-высоко. Далеко-далеко. И поэтому я стал рисовать на Змее самую красивую картину на свете. Кажется, я нарисовал ее! И очень устал и проголодался. Я поел «специальных» — самых вкусных и «богатырски сонливых» на свете — щей, секрет которых знала только моя бабушка, и уснул за столом. Руки деда перенесли меня на постель так осторожно, что я даже не слышал. Впрочем, не услышал я и грохота бурной весенней грозы и шума ливня, обрушившихся на нашу маленькую избу, на яблоневый сад и, конечно, на моего Змея, оставленного во дворе.

Кажется, я оглашал и орошал слезами окрестности значительно яростнее, чем это делала до меня стихия, убившая моего Змея. И тогда бабушка сказала: «Как же ты себя жалеешь...»

— Я жалею Змея, — давясь горечью и обидой непонимания, завопил я. — Я так хотел улететь с ним далеко-далеко.

— Змей не слышит тебя, его уже нет здесь, — сказала бабушка. — Он улетел в невидимую волшебную страну. И ему там будет гораздо лучше, чем здесь.

— А вдруг нет? — выдохнул я сквозь рыдания.

— Если ты, внучек, будешь ныть, то Змей твой попадет в плохую страну забвения.

— А как я узнаю, в какую страну он попал?

— Очень просто. Если ты думаешь о своей дорогой потере с любовью, то помогаешь ей найти хорошую страну. А слезами потерю не вернуть.

Я не уверен, что моя бабушка когда-нибудь читала Метерлинка. Просто, наверное, все бабушки мудрые. Я сразу перестал плакать. С тех самых пор. А еще перестал рисовать. Слезами потерю не вернуть. Как и лучшей картины мне все равно никогда не нарисовать.

И я точно знаю, что именно поэтому в далекое-раздалекое я с тех пор отправляюсь все чаще и чаще. Мечта сбылась. Еще бы — ведь в поднебесной России за мою мечту хлопочут мой Змей, бабуля и дед.

А я об этом вспоминаю сейчас, когда идет дождь...

На фото из архива В. Сундакова

• — Ваше любимое занятие?
  — Жизнь.
  Филиппины.
• — Вас еще что-то удивляет?
  — А как же...
  Венесуэла.
• — Ваши любимые книги?
  — Библия и Атлас мира.
  Пустыня Атакама, Чили.
• — Что вас привлекает в достойных представительницах женского пола?
  — То, что противоположно качествам достойных представителей мужского.
  Новая Гвинея.
• — Вы верите в Бога?
  — Я не верю. Я знаю, что он есть.
  Чили.