Альберт ЭЙНШТЕЙН:
Главы из книги Пола Картера и Роджера Хайфилда «Эйнштейн. Частная жизнь». Книга выходит в издательстве «Захаров--АСТ».
Продолжение. Начало в № 43 — № 44
НОВАЯ СТРАСТЬ 
Те, кто знал и Милеву, и Эльзу, считали последнюю более привлекательной: светловолосая, голубоглазая, пышная (возможно, из-за любви к шоколаду), она, когда была в расцвете лет, могла бы сойти за валькирию в любительской постановке Вагнера. Тем не менее в ней было что-то нелепое. Ходит много обидных анекдотов о ее близорукости. Так, говорят, на каком-то банкете она приняла за салат декоративную композицию, украшавшую стол, и стала резать орхидею у себя на тарелке. Из тщеславия она предпочитала очкам лорнет, и Эйнштейн, по слухам, ходил постоянно растрепанным, потому что она взяла на себя роль его парикмахера и хваталась то за ножницы, то за лорнет, чтобы оценить результаты своих трудов.
Ее прическа тоже выглядела не слишком аккуратно, но непокорные волосы были не единственной чертой, напоминавшей о том, что Эйнштейн и Эльза — родственники. На фотографиях видно, что у обоих мясистые носы, крутые лбы, волевые подбородки. Со временем их сходство стало еще более разительным, на многих поздних фотографиях Эльзу, если пририсовать ей усы, не отличишь от Эйнштейна. Раввин, который посетил их через шестнадцать лет после того, как они наконец-то поженились, писал: «Госпожа Эйнштейн поразительно похожа на своего мужа. Она тоже невысокая и плотная, волосы у нее не такие седые, как у мужа, но вьются так же, как у него, мелкими волнами. Даже одеты они с мужем были почти одинаково: на ней тоже брюки и свитер».
Они были во многом похожи, и потому Эйнштейну с Эльзой было легко. Жизнь с Милевой означала для него разрыв с семьей, теперь же, когда брак распадался, он снова устремился в лоно семьи в поисках тепла и надежности. Он и Эльза были родственниками по двум линиям. Ее отец Рудольф был двоюродным братом Германа Эйнштейна, а ее мать Фанни была сестрой Полины Эйнштейн.
Отношения между Эйнштейном и Эльзой завязались, когда он в последнюю неделю пасхальных каникул 1912 года приехал в Берлин.
...Чтобы не возбудить подозрений у Милевы, Эльза писала Эйнштейну на служебный, а не на домашний адрес и взяла с него слово, что он уничтожит все ее письма. Но его ответы она бережно сохраняла. Первые по времени письма Эльза перевязала ленточкой, обернув предварительно в бумагу, на которой написала: «Прекраснейшие из писем на память о самых счастливых годах». Первое послание Эйнштейна к Эльзе, датируемое 30 апреля 1912 года, представляет собой нервозное и сбивчивое объяснение в любви.
Явно намекая, что страдает от неудовлетворенной страсти, Эйнштейн сетует на невозможность «любить, в полном смысле этого слова — любить» женщину, которую ему суждено видеть лишь во время своих редких поездок в Берлин. Он пишет, что ему все время приходится бороться с приступами черной меланхолии.
...Ганс Альберт (сын Эйнштейна. — Ред.) вспоминает, что по утрам отец в одиночестве нежился в постели, а по вечерам музицировал, обыкновенно в компании друзей. Чаще всего он отправлялся в гости к Адольфу Гурвицу, профессору математики из Политехникума, с которым они играли Корелли, Генделя и Шумана (любимого композитора Милевы). Обычно в воскресенье вечером Эйнштейн брал с собой домашних и шел к Гурвицу, причем в дверях вместо приветствия восклицал: «К вам господин Эйнштейн со своим курятником!»
Дочь Гурвица Лизбет, которая вскоре близко подружилась с Милевой, отмечает в своем дневнике, что жена Эйнштейна часто бывала молчаливой и грустной. Ее мучили ревматические боли в ногах, она с трудом ходила, и зимой, когда бывало скользко, появлялась на крыльце у Гурвицев бледная и испуганная, тяжело опираясь на руку мужа, чтобы не упасть. Милева надеялась, что с наступлением тепла здоровье у нее улучшится, и говорила, что летом думает полечиться грязями. Но проблемы у нее были не только со здоровьем. «Альберт с головой ушел в физику, и у него остается очень мало времени на семью или не остается вовсе», — писала Милева Элен Савич. Складывается впечатление, сетовала Милева, что он живет только ради физики.
Через два дня после того, как было написано это письмо, Лизбет Гурвиц отметила у себя в дневнике, что Эйнштейн, невнятно сославшись на «семейные обстоятельства», с извинениями уклонился от обычного вечернего музицирования. На следующий день Лизбет с матерью навестили Милеву и увидели, что лицо у нее сильно распухло. Лизбет полагала, что на лице у Милевы следы побоев. Эйнштейн был человек физически сильный, и как бы мы ни относились к этим словам, но Ганс Альберт вспоминает, что за плохое поведение отец его бил. Имеется и вполне безобидная версия происшедшего. В день визита Лизбет Эйнштейн в ответ на приглашение своего друга, профессора Альфреда Штерна, прийти в гости послал ему записку с извинениями, объясняя при этом, почему пишет он, а не Милева: по его словам, Милеве «слегка нездоровится: у нее болят зубы». Разумеется, это может быть просто благопристойная отговорка — брак явно распадался, и Эйнштейн так плохо разбирался в собственных чувствах, что компрометирующая его версия остается правдоподобной. Известно, что в документах о разводе (они хранятся в Иерусалиме и недоступны для ознакомления) имеется фраза о применении насилия.
...В июле 1913 года за ним отрядили еще одну мощную захватническую экспедицию. Немецкий «десант», то есть Макс Планк и Вальтер Нернст с женами в арьергарде, высадился в Цюрихе, чтобы предложить Эйнштейну работу в Берлине. В случае согласия он немедленно становился членом великой Прусской академии наук, получал кафедру в Берлинском университете и место директора в Физическом институте кайзера Вильгельма, который вот-вот должны были открыть. Эти должности предполагалось очень щедро оплачивать, Эйнштейну предоставлялась полная свобода действий, от него не требовалось даже преподавания, он мог целиком посвятить себя науке. Условия для такого молодого ученого были великолепные, но Эйнштейн попросил дать ему время на размышление. Он обещал, что гости узнают его ответ, когда осмотрят живописные окрестности Цюриха и вернутся с прогулки. Эйнштейн всю жизнь любил театральные эффекты. И сейчас он сказал, что встретит Планка и Нернста на вокзале и в случае согласия будет размахивать белым платком. Маленький спектакль был разыгран, и торжествующие немцы вернулись домой.
У Эйнштейна были веские причины сдаться. В Берлине сложилась очень сильная физическая школа, ему открывалась возможность общаться с лучшими учеными мира. Кроме того, Эйнштейну хотелось сбросить с себя груз преподавания.
Эльза посылала ему по почте пакетики гусиных шкварок, и он уверял ее, что, если бы она прочитала ему самое прекрасное стихотворение, оно не могло бы растрогать его сильнее. «Я догадываюсь, какие выводы сделал бы психолог из этого признания, и не стыжусь их», — признается Эйнштейн. Слишком долго пребывать на высотах духа, и только на них утомительно, и он не сомневается, что она не станет презирать его за те «низменные чувства», которые проявились в любви к хрустящим шкваркам.
После Рождества (1913 года. — Ред.) Милева отправилась в Берлин, чтобы подыскать семье новую квартиру. Эйнштейн в письме к Эльзе шутил по этому поводу: «Оказывается, семейная жизнь все еще может доставить какую-то радость». Он имел в виду отъезд жены. Супруги покинули Цюрих в конце марта, в Германию ехали порознь. Эйнштейн намеревался навестить своего дядю Цезаря Коха в Антверпене, затем Эренфеста и Лоренца в Лейдене. Милева отвезла детей на каникулы в Локарно, врачи сказали, что тамошний климат поможет Эдварду оправиться от очередного букета болезней. Мальчик ухитрился одновременно подхватить грипп, коклюш и воспаление среднего уха. Как хладнокровно заметил Эйнштейн, у всего есть свои положительные стороны. Приезд Милевы в Берлин откладывался, и Эйнштейну представлялась возможность свободно проводить время с возлюбленной.
Милева появилась в Берлине в середине апреля, какое-то время супруги поддерживали видимость нормальной семейной жизни. Нормальной, разумеется, по понятиям Эйнштейна.
Милева была другого мнения на этот счет. Эренфест, неделю гостивший у супругов, вспоминал, что она чувствовала себя несчастной и тосковала по Швейцарии. Жизнь в Берлине оправдывала ее мрачные предчувствия, ее подавленность передалась и старшему сыну. «Милева, мрачная и унылая, занималась домашним хозяйством, — писал со слов Ганса Альберта Питер Микельмор. — Друзей в Берлине у нее не было. Она с первой минуты возненавидела этот город». В 1914 году на летние каникулы Милева уехала с сыновьями в Цюрих. Ганс Альберт полагал, что в сентябре, после каникул, они вернутся в Германию. На самом деле для его родителей отъезд Милевы в Цюрих стал началом конца их семейной жизни. К мужу Милева уже не вернулась.
Когда Эйнштейн смотрел вслед увозившему Милеву поезду, он плакал. Ему было тяжело идти, Габеру пришлось проводить его с вокзала домой. Друг Эйнштейна Януш Плещ впоследствии писал, что «глаза у Эйнштейна были на мокром месте», на них легко наворачивались слезы, когда он слушал рассказы о несчастьях, постигших других людей. Но из-за собственных бед он плакал крайне редко. Достаточно распространенное мнение о том, что Эйнштейн плакал не из-за разрыва с женой, а из-за разлуки с детьми, кажется нам не слишком убедительным. Отъезд Милевы был поворотным пунктом в его жизни. Кончилась одна эпоха и начиналась другая, полная неопределенности. Как бы он ни был озлоблен на Милеву, должно быть, его мучила память о том времени, когда их совместное будущее казалось ему пределом мечтаний, когда он писал ей: «Без тебя моя жизнь — это не жизнь».
ЭЙНШТЕЙН — СУПЕРЗВЕЗДА
В период брака с Милевой Эйнштейн был известен только среди физиков. Однако прошло несколько месяцев после его женитьбы на Эльзе, и он стал мировой знаменитостью. Он вызывал благоговение у людей, имевших самое смутное представление о сути его открытий. Он первый стал символом великого ученого для массового сознания, он стал суперзвездой.
Своей внезапной славой Эйнштейн обязан сочинителям эффектных заголовков для английских и американских газет. «Революция в науке», «Новая теория строения Вселенной», «Ниспровержение механики Ньютона» — захлебывалась лондонская «Таймс» 7 ноября 1919 года. «Лучи изогнуты, физики в смятении. Теория Эйнштейна торжествует», — объявила «Нью-Йорк таймс» двумя днями позже. Научные экспедиции, базировавшиеся в Собрале, деревне на севере Бразилии, и на острове Принсипе в Гвинейском заливе, зафиксировали искривление звездных лучей вблизи Солнца — факт, предсказанный общей теорией относительности. Когда об этом доложили в Лондонском королевском обществе, сообщение произвело фурор. Президент Королевского общества объявил теорию относительности высочайшим достижением человеческой мысли.
Абрахам Пейс назвал эти события «началом эйнштейновской легенды». То, что в Лондоне никто не мог изложить идеи Эйнштейна на языке, отличном от математического, значения не имело. Люди устали от войны, им хотелось отвлечься, и теория относительности стала темой номер один, сенсацией для массового читателя. Искривленное пространство и отклонение световых лучей были у всех на устах, эти слова, что бы они ни значили, завораживали публику. Вместе с тем теория знаменовала торжество человеческой логики, она была гимном разуму, прозвучавшим после бессмысленного варварства войны. Эйнштейн не был единственным человеком, искавшим в науке возможность скрыться от темных и иррациональных сил.
Разумеется, репортеры ринулись выяснять, какой человек стоит за новой сенсацией. И обнаружили, что им необычайно повезло. Вместо типичного седовласого академика их взору предстал эксцентричный тип со всклокоченными волосами, дерзким обаянием и чувством юмора, переходящим в сарказм. Эйнштейн оказался эффектной и колоритной фигурой, он был фотогеничен, и вскоре представители прессы при каждом удобном и неудобном случае стали забрасывать его вопросами на самые неожиданные темы. «От меня хотят статей, заявлений, фотографий и пр., — писал он на Рождество 1919 года. — Все это напоминает сказку о новом платье короля и отдает безумием, но безобидным».
Средства массовой информации создали Эйнштейну имидж мудреца и оракула, и теперь его внимания домогался весь мир. В течение следующих десяти лет он побывал в Скандинавии, в Соединенных Штатах Америки, в Японии, на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке, в Южной Америке и в Великобритании, где известный лондонский эстрадный театр «Палладиум» предложил ему сцену, чтобы он три недели вел собственную программу, а дочь лорда Холдейна, под чьим кровом Эйнштейну предстояло жить, при встрече с ним упала в обморок. Во время поездки в Женеву его осаждали толпы молодых девиц, одна из них даже попыталась вырвать у него прядь волос. В его честь называли сигары, младенцев, телескопы и башни, непрерывным потоком шли письма. Этому не суждено было иссякнуть никогда. Кто только не писал Эйнштейну: доброжелатели, религиозные психопаты, шарлатаны, просившие денег, общественные организации и движения, искавшие его поддержки, школьники и, наконец, одна маленькая девочка, задавшая вопрос: «А вы действительно есть?»
Эльза грудью встала на защиту Эйнштейна от этого безумного натиска любопытствующей публики. Она превратилась в смесь генерального распорядителя и сторожевой собаки, она составляла график его встреч и выступлений и избавляла его от нежелательных посетителей. Она, стоя в дверях, долго и подозрительно рассматривала каждого нового гостя в лорнет и резко спрашивала, какого рода дело его сюда привело. Ее свирепость нагоняла страх, и один из постоянных посетителей сравнил ее с Цербером — трехглавым псом, охраняющим вход в преисподнюю. «Не обращайте внимания на резкость фрау Эйнштейн, — сказал ее муж одному из физиков, желавших нанести ему визит. — Она старается меня защитить».
Дом номер пять, где жили Эйнштейн и Эльза, находился на засаженной деревьями улице Хаберландштрассе, в Баварском квартале Берлина. Какой-то посетитель назвал само здание «на редкость уродливым», но их квартира была обставлена непритязательно и приятно. Как бы в память о детском прозвище Эйнштейна большая гостиная называлась комнатой Бидермайера — честного простака — из-за своей тяжелой, несколько мещанской и очень надежной деревянной мебели. Первым, что обращало на себя внимание в гостиной, был громадный рояль, на котором Эйнштейн держал футляр от своей скрипки; балконом в этой комнате пользовались редко, но через его застекленную дверь в гостиную лились потоки света. В квартире была небольшая темноватая столовая для семейных трапез с массивным, во всю стену, сервантом, и библиотека со стеллажами под потолок. На стенах висели картины, полки были заставлены фарфором, на подоконнике стоял аквариум с золотыми рыбками. Обстановка не отличалась оригинальностью, но создавала столь милый сердцу Эльзы уют.
По-видимому, жизнь в этой квартире была для Эйнштейна возвращением в детство. И теперь и тогда это давало Эйнштейну как чувство защищенности, так и безопасный повод для бунтарства.
Быт мужа Эльза организовала таким образом, чтобы он мог проводить в одиночестве столько времени, сколько захочет. Спальни у них были в разных концах квартиры, Эльза объясняла это тем, что Эйнштейн «невероятно громко» храпит и спать с ним рядом невозможно. Если он выходил из своей комнаты ночью, то, как правило, отправлялся на кухню с кафельными стенами, где импровизировал на скрипке, наслаждаясь хорошей акустикой. Днем он мог уединиться в маленькой угловой башенке, которая, по словам Рудольфа Кайзера, «обеспечивала полное уединение, а следовательно, независимость». Горничной было позволено раз в неделю, в отсутствие хозяина, стирать пыль с книг, но Эльза не имела права переступать порог кабинета. Ее это обижало, пишет Плещ, но «Эйнштейн оставался непреклонным: независимость прежде всего».
Плещ характеризует своего друга как человека, «фанатично отстаивавшего» свою независимость вплоть до того, что членам его семьи, и Эльзе в первую очередь, не разрешалось применительно к себе и к нему использовать местоимение «мы». Янушу Плещу казалось, что смысл первого лица множественного числа просто не доходил до Эйнштейна. Плещ только один раз видел Эйнштейна в ярости: это случилось, когда с губ Эльзы нечаянно сорвалось запретное слово. Он, чьи письма к Милеве пестрели словами о работе, которую «мы» сделаем, и о жизни, которую «мы» будем вести, не позволял своей второй жене сказать ни слова от имени «мы».
«Говори о себе или об мне, но о нас — не смей», — одернул Эльзу Эйнштейн. ...Жилось Эльзе нелегко, так как она стала в Берлине объектом язвительной критики. О ней злословили, говорили, что она в силу недостаточного интеллектуального развития недостойна быть спутницей Эйнштейна. Эльза никогда не претендовала на то, что понимает теорию относительности. На вопросы любопытных отвечала: «Мне не обязательно разбираться в ней, это не нужно для моего счастья». Но все было не так просто. Ее подруга Антонина Валлентен полагает, что она раздражалась и даже чувствовала себя униженной, поскольку ее неосведомленность в физике люди принимали за глупость. Валлентен писала: «Благодаря своему быстрому уму Эльза, конечно, могла бы хоть краешком глаза заглянуть в тот мир, где жил ее великий муж, но она сознательно от этого воздерживалась, и Эйнштейн был благодарен ей за то, что она сохраняла между ним и собой эту демаркационную линию». Подруга Эльзы, вероятно, переоценивает ее интеллектуальные возможности, но в приведенном здесь высказывании есть доля истины.
Валлентен полагает, что Эйнштейн с легким сердцем эксплуатировал Эльзу, то есть сваливал на нее самые неприятные дела. Приказы избавляться от нежеланных посетителей отдавал он, а отражать их натиск ей приходилось в одиночку. Когда он хотел, он отменял распоряжения своей жены, давал непредусмотренное интервью или неожиданно принимал полученное приглашение.
...Существует тенденция обвинять Эльзу в том, что на самом деле было присуще самому Альберту Эйнштейну. Речь идет о его отношении к славе, которое не было однозначным. Ему искренне не нравилось постоянное внимание средств массовой информации, и он пренебрежительно отзывался о связанных со славой церемониях. Например, от торжественных официальных обедов Эйнштейн отказывался, называя их «часом кормления зверей в зоопарке». Но слава — наркотик, и к нему привыкают. Ганс Альберт считал, что его отец был склонен к актерству, то есть нуждался в публике, и через много лет вспоминал о том, как они вдвоем путешествовали по американской глубинке, где Эйнштейна никто не узнавал. Сначала это его очень веселило, потом стало огорчать и нервировать. Эйнштейну нравилось внимание общества к его особе, он любил, чтобы его слушали, и резко отзывался о собственной популярности скорее всего потому, что стыдился своего тайного тщеславия.
...Конрад Вахсман, архитектор, строивший виллу «Капут» (принадлежавший Эйнштейну дом в окрестностях Берлина. — Ред.), сблизился с семьей Эйнштейнов. Его воспоминания, недавно изданные на немецком языке, свидетельствуют, что отношения между супругами были в тот период достаточно напряженными. В семье часто случались скандалы, шли даже разговоры о том, чтобы разъехаться. Эйнштейн провоцировал у Эльзы такие же приступы ревности, за которые когда-то порицал Милеву. Она по нескольку дней почти не разговаривала с мужем, ограничиваясь в общении лишь самыми необходимыми словами, и ходила по дому с натянутой ледяной улыбкой.
Теория относительности вызвала сенсацию во всем мире, ореол славы сделал обаяние Эйнштейна неодолимо притягательным. Куда бы он ни пошел, он оказывался в центре внимания, преимущественно женского. У женщин вдруг возникала необъяснимая страсть к науке, предмету, обычно нагоняющему на них сон. Каждая из дам просила, чтобы Эйнштейн изложил свою теорию лично ей, благо при этом она могла слушать его голос и видеть обращенный на нее взгляд. Один из участников званого обеда во Франкфурте вспоминает, как Эйнштейн после окончания трапезы принял участие в камерном концерте, и его тут же окружила толпа фанатичных поклонниц, которые наперебой осыпали его комплиментами.
«Многие из них были очень красивы, и почти все они жаждали общения более близкого, чем то, на которое, в соответствии с условностями, претендовали в самом начале знакомства. Некоторые, чтобы добиться встречи с ним, прибегали к стратегическим уловкам, достойным штабных генералов, другие действовали с ошеломляющей прямотой. Так, одна дама, когда ее представили Эйнштейну, повернулась к Эльзе и без обиняков спросила: «Могу я поговорить несколько минут с профессором Эйнштейном?» — давая понять, что присутствие Эльзы нежелательно. Эльза тактично ответила: «Да, конечно, можете», — и понимающе улыбнулась мужу. Он ответил ей улыбкой, потому что оба прекрасно поняли мотивы просительницы.
Эльза с исключительной деликатностью и тактом умела выходить из подобных положений, но не попадать в них было невозможно, и некоторые из них были для нее весьма неприятными. Многие женщины пытались войти в жизнь Эйнштейна. Некоторые письменно обращались к нему с просьбами о короткой встрече, другие приносили цветы и оставляли их вместе с письмом и собственным адресом. Мы, домашние, воспринимали эти знаки внимания как пустые атрибуты славы, и только. Мне поклонницы Эйнштейна казались дамами, попавшими в наш век из эпохи романтизма с ее культом блистательных героев и полководцев».
По мнению Марьянова (мужа дочери Эльзы. — Ред.), все эти авансы оставляли Эйнштейна вполне равнодушным, потому что «у него не было темного пламени в крови», а свою «здоровую любовь к физическим удовольствиям» он реализовывал исключительно посредством прогулок и занятий парусным спортом. Но имеются многочисленные данные, что Марьянов заблуждался. Не последнее место среди них занимает история Греты Маркштейн, немецкой актрисы, которая заявляла, что приходится Эйнштейну дочерью. Хотя эти слова и оказались ложью, ее отношения с Эйнштейном, как выяснилось, были куда более близкими, чем следовало из его слов.
(Окончание следует.)
На фото:
- «Говори о себе или обо мне, но о нас — не смей», — говорил Эйнштейн (со второй женой Эльзой, 1921 год).
- По-видимому, жизнь в этой квартире была для Эйнштейна возвращением в детство (Хаберландштрассе, дом 5).
- Эльза грудью встала на защиту Эйнштейна от этого безумного натиска любопытствующей публики.
- Если он выходил из своей комнаты ночью, то, как правило, отправлялся на кухню, где импровизировал на скрипке, наслаждаясь хорошей акустикой.
- Куда бы он ни пошел, он всюду оказывался в центре внимания, преимущественно женского. У женщин вдруг возникала необъяснимая страсть к науке...
В оформлении использованы фото REUTER, а также предоставленные издательством «Захаров — АСТ» и из архива «Огонька»