"МЫ ЖЕРТВОЮ ПАЛИ …"

Ленин, подозреваю, тоже не хотел зла — он хотел лучшего,
но хотел сразу всего

Чистяков

Когда мы говорим о жертвенности, нам в голову сразу приходят баррикады, человек, проливающий кровь за счастье народное, и старая песня политкаторжан «Вы жертвою пали...». Мы ничуть не сомневаемся в идейной подоплеке жертвенности. На самом деле жертвенность — что-то совсем другое. Принципиально другое. Когда я произношу это слово или читаю его на листе бумаги, то прежде всего вспоминаю мать Терезу из Калькутты и ее долгую жизнь, в которой на первый взгляд не было никаких подвигов. Она не проливала свою кровь, но просто трудилась, более полувека, изо дня в день, не ища ничего взамен.

Сегодня нам нужна именно такая жертвенность. Радостный и тихий труд ради кого-то другого. И очень важно, чтобы такой труд был добровольным. Жертвенность должна проявляться не в силу того, что по-другому поступать невозможно. У нас всегда должен быть выход. Мать Тереза всегда могла сказать: «Я устала. Я стара. Я больна. Я больше не могу этим заниматься». Благодаря тому что у нее был этот выход — и никто бы ее за это не осудил, — ее жертвенность стала подлинной, для всех безусловной.

Для человека, который вынужден обстоятельствами что-то делать для других, пусть что-то очень важное, — такая позиция невозможна. Здесь мы все должны проводить очень четкую грань: истинная жертвенность — высшее проявление свободы. В состоянии воодушевления пойти и умереть — в общем, довольно просто. Для этого, прошу прощения, не нужно большого мужества. Для этого не нужно мудрости. Для этого иногда не нужно даже веры.


Рудин в тургеневском романе умирает с красным флагом в руках на баррикадах Парижской Коммуны — всего-навсего потому, что он очутился в Париже в момент революции, и потому, что в состоянии аффекта оказался способным на такой шаг, мало чем мотивированный. Это не была жертва — это была острая потребность в самовыражении. Потребность в таком проявлении себя с максимальной силой испытывают многие, и если позволяют обстоятельства — отчего бы и нет... Такая импульсивная жертвенность важна в минуты, когда погибает человечество, и никто не будет подвергать сомнению, скажем, героизм Александра Матросова... Но когда нет войны, когда нет необходимости именно погибнуть ради других, а просто жизнь дает опасный крен, тогда нужна, по моему глубочайшему убеждению, жертвенность иного плана. Жертвенность, которая д л и т с я. Годами, десятилетиями, иногда всю жизнь.


Hам надо, я думаю, прежде всего переосмыслить слово «работа». Для нас это нечто, за что платят. На самом деле работа — а есть еще такие слова, как «соработа», «сотрудничество», «соучастие» — это творчество. Хорошо, спору нет, когда тебе платят за твое творчество, но очень часто зарабатывать приходится одним, а работать — над чем-то другим. Первое перетекает во второе лишь тогда, когда мы начинаем для людей — детей, близких, друзей, случайных встречных — делать что-то просто так, вкладывая в это всю душу, то есть испытывая внутреннюю потребность, тогда начинается работа и тогда начинается жертвенность. Почему это у нас не получается? Почему перед лицом такой работы и такой жертвенности мы чаще всего чувствуем себя раздавленными? Ища ответ, я опять обращаюсь к судьбе матери Терезы. Она не считала, что приносит себя в жертву, не считала, что делает что-то сверхъестественное, что-то большее, чем от нее требуется. Она просто делала то, что было у нее на сердце. Жить так — никто нас не может заставить. Жить так — мы ни от кого не вправе потребовать. Жить так — можно лишь в силу внутреннего призыва, назовите это как хотите, Бог ли нас зовет к этому или наша совесть, но всегда это призыв изнутри.


Сестры милосердия

Hам бы хотелось, чтобы таких людей было больше. Мы бы хотели их постоянно встречать на своем пути. Мы, правда, не хотели бы стать этими людьми сами. Но ведь и мать Тереза этого не хотела. Она хотела только сделать что-то хорошее для того, кто был рядом. Она очень любила слова «немного», «самую малость», она всегда говорила сестрам о том, что не надо совершать в жизни подвигов, не надо готовить себя ни к чему великому, не надо чем-то выделяться из толпы, не надо стараться осчастливить всех. Монахини матери Терезы трудились в абсолютной тишине и безвестности, они избегали какой-либо публичности и структурирования своего уникального ордена. Очень долго в католическом мире о них вообще не говорили. Их не только не замечали — они сами стремились к тому, чтобы их не замечали. Только через двадцать лет после того, как эта их работа началась, папа Павел VI, будучи в Индии, решил сказать людям о матери Терезе и ее соработницах...

Задача заключается в том, чтобы сейчас, сию минуту помочь вот этому одному конкретному человеку, не ища даже в мыслях объяснения, почему ты ему помогаешь. Наша беда — страшная беда, которая весь век с нами в нашей отчизне, — в том, что все мы постоянно стремимся ставить перед собой цели. Нас не устраивают малые дела, творимые просто так, без лишних слов. Нас не устраивает жертвенность в аптечных дозах. Нас терзает «планов громадье»! Трагедия революционной жертвенности заключалась в том, что умиравшие на баррикадах стремились ценой крови осчастливить все человечество. И кроме благородного порыва — в лучшем случае — у них ничего не получалось. А в худшем случае получалась какая-то большая беда. Ленин, подозреваю, тоже не хотел зла — он хотел лучшего, но хотел сразу всего. Он хотел той точки опоры, при помощи которой можно перевернуть мир. Именно поэтому и у нас ничего не получается — и мы сами себя загоняем в угол и отчаиваемся, что никто не в силах нам помочь, что у нас нет национального героя, национальной идеи...

Задача заключается не в том, чтобы срочно помочь всем бомжам или наркоманам. Задача заключается в том, чтобы помочь одному человеку. Может быть, не бомжу, а просто бабушке из соседней квартиры. Или своей родной бабушке. Хватит с нас «планов громадья» — начнем с малых задач, малых дел. И я абсолютно уверен: если мы пойдем этим путем, жизнь в России через десять лет решительно изменится. И мы сами изменимся.

Встретимся тогда — и удивимся, потому что увидим, что стали и добрее, и счастливее, и в глазах появился свет.

Священник Георгий ЧИСТЯКОВ

На фото: Первая мировая война. Сестры милосердия — предшественницы матери Терезы. 1914.

Фото: А. Джуса, Российский государственный архив кинофотодокументов

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...