Любопытная родственница спросила: «Что это ты, Мария, все куски откладываешь? Не много ли для нищих?» Зашел сосед, все домашние внизу, а наверху что-то хрустнуло. «Никак, шаги?» «Бог с тобой — голуби», — она старалась говорить как можно спокойнее.
1944
ОДНА НА ВСЮ АВСТРИЮ
На сопроводительных бумагах большинства заключенных Маутхаузена было обозначено: «возвращение нежелательно». На документах тех, кого отправляли в двадцатый блок концлагеря, стояло всего одно слово: «пуля». Это был лагерь в лагере — отделенный от остальной территории каменной стеной, опутанной колючей проволокой с током, окруженный вышками, на которых стояли часовые. Сюда попадали в основном офицеры Советской Армии из других лагерей, уже проштрафившиеся, уже бежавшие, уже отказавшиеся работать на немецкую военную промышленность. Война близилась к концу, пули экономили, крематорий, дымивший день и ночь, был переполнен, поэтому в двадцатом блоке убивали голодом. Пустой баландой кормили через день, через два, давали селедку и перекрывали краны с водой. Сутками держали на проверке, обливали холодной водой и оставляли на всю ночь в нетопленом бараке.
Казалось, выжить в таких условиях невозможно. Но в действительности произошло совершенно невероятное — морозной февральской ночью четыреста девятнадцать узников блока смертников, замкнув мокрыми одеялами ток и погрузив лагерь во мрак, по спинам товарищей перебрались через трехметровую стену и — безо всякой надежды на спасение — бежали из лагеря.
Население окрестных деревень тут же оповестили о случившемся. Как только рассвело, добродетельные крестьяне, вооружившись ружьями, топорами и вилами, принялись за охоту. «Все были в большом азарте, — записал потом в своих показаниях жандармский майор городка Швертберг. — Везде, где находили беглецов, в домах, телегах, скотных дворах, сенниках и подвалах, их убивали на месте. Снежный покров на улицах окрасился кровью?» Через несколько дней по всему лагерю объявили, что «цифры сошлись» — все бежавшие пойманы. Но это было неправдой. В живых остались девять человек, среди них — Михаил Рыбчинский и Николай Цемкало, которых спрятала у себя в доме простая австрийская крестьянка Мария Лангталер.
...В то утро она собиралась в церковь. На улице было еще совсем темно, поэтому, выйдя за дверь, фрау Лангталер не столько увидела, сколько почувствовала, что там стоит человек. Она протянула руку и молча ввела его в дом. «Когда я в комнату вошел, — вспоминал потом Михаил Рыбчинский, — огляделся: портрета Гитлера нет. И мне показалось, что это хороший признак». Где словами, где жестами они попросили: только два дня. Через два дня они уйдут. «Куда? — спросила Мария. — Куда вы пойдете, вы же русские, вас сразу убьют».
Действительно, на их поиски были мобилизованы пожарные части, фольксштурм, жандармерия, члены гитлеровской молодежной организации и даже гитлеровской организации девушек. Сенник в доме Лангталеров несколько раз прокалывали штыками метр за метром. Только Михаила и Николая там уже не было, их перевели в маленькую каморку на чердаке. Двое старших сыновей Марии были на фронте, но когда повестку прислали младшему, семнадцатилетнему Йозефу, мать сказала: «Нечего тебе на войне делать». И в укрытии их стало трое.
Девяносто два дня австрийская семья прятала советских солдат. Любопытная родственница спросила: «Что это ты, Мария, все в сторону куски откладываешь? Не много ли для нищих?» Зашел сосед, все домашние внизу, а наверху что-то хрустнуло. Сосед вскинул голову: «Никак, шаги?» «Бог с тобой — голуби», — фрау Лангталер старалась говорить как можно спокойнее.
Когда война кончилась, Мария сказала: «Ну вот, дети, скоро домой». И вынула свое праздничное платье. До конца жизни она называла Николая и Михаила сыновьями, а они ее — мамой. Дальнейшая жизнь Николая и Михаила сложилась вполне благополучно. В отличие от других побывавших в плену их на родине даже не арестовали.
Екатерина САФОНОВАНа фото: Франция, декабрь 1944 года. Английские солдаты ведут немецких военнопленных.
На фото Е. Халдея: 1944 год. Севастополь