Все-таки неблагодарные существа люди. Ко всему у них один только практический интерес, а на историю как таковую людям всегда было плевать. Колесо кто изобрел? Не знаете? А на машине наверняка катаетесь. А телевизор кто изобрел? А «Олвейс» с крылышками? А салат «Оливье»?.. Впрочем, в последнем случае вы, шлепая губой-не-дурой, скажете: Оливье изобрел! Француз, кажется, такой. Хитрый вы — сообразили... Ну а где, например, этот француз хотя бы похоронен, знаете?
Он сделал для русского народа, наверное, не меньше,
чем Пушкин или Суворов
Контора Немецкого (Введенского) кладбища — обычная кладбищенская контора: на стенах инструкции и правила, на столах формуляры и бланки, в стеклянных окнах бюро — погребальные жрицы конца двадцатого века. Контора как контора. Ну, может, чуть побольше достатка в убранстве стен — привилегированное все-таки кладбище, московское, кого попало хоронить не будут. В конце концов все мы неравны и при жизни, и после смерти.
Печально-оживленно погребальная жрица, милая женщина лет тридцати пяти, смотрит на меня. Печаль в ее взгляде, я понимаю, чисто профессиональная, не будешь же на кладбище улыбаться входящему, а оживленность естественна — новый человек пришел, наверняка новый труп принес, а с ним деньги, и значит, жизнь продолжается.
— Извините, — говорю я, — мне сказали, у вас Оливье похоронен, француз такой...
— Да, похоронен, — соглашается женщина, заглянув мельком в какой-то журнал. — Где-то на двенадцатом участке. А что?
— Мне бы найти ее, могилу. У кого спросить?
— У рабочих спросите.
В ее голосе слышны неуверенность и искреннее, хотя и слабое, желание мне помочь.
— А вы точно не знаете?
— Я?.. — она не то удивлена, не то обижена. И признается честно. — Не знаю...
Иду по главной аллее кладбища к участку 12. «Не знаю...» Конечно, откуда ей знать. Она ж не захаживала в середине XIX века в трактир «Эрмитаж», в дом номер 14 по Петровскому бульвару, на угол Неглинной, чтобы поесть удивительного салата. Она и на кладбище пришла работать, когда бедный француз уже давно истлел. Как большинство людей, ее всегда интересовали живые и свежеумершие, и уж никак не мертвецы со стажем, а салат она, конечно же, называет «Оливье» механически, как все, по привычке... Без почтения к создателю.
Я люблю ходить по кладбищу. Там себя как-то свободней чувствуешь. Люди вокруг не то чтобы приятные, но спокойные, несуетливые. На них глядя, и сама как-то с суетой прощаешься.
...Я молча бреду мимо гранитных глыб и железных крестов, пытаясь найти могилу самостоятельно. За мной наблюдает продавец церковных свечек и лампадного масла, переминающийся от мороза с ноги на ногу.
— Кого ищете, девушка? — спрашивает он меня.
— Оливье. Который салат придумал. Могилу его.
— Наш салат? Оливье? — переспрашивает он. — Ну и ну! Похоронен здесь? Повар был такой, да? Эх, держи, на память ему поставь от меня. Хороший человек был.
Я беру у него тоненькую пятидесятикопеечную свечку и отправляюсь искать могилу дальше.
...Вот ведь жизнь, а? Жил человек, трактир открыл. Говорят, в самых крутых домах обеды устраивал. Салат вкусный делал. Сто лет прошло всего — пожалуйста, не помнит никто не только секрета приготовления настоящего «Оливье», могилы не найти! Только название салата осталось, да и то теперь с маленькой буквы пишут. Обидно. Я сама повар по первой профессии. Неужели и меня так забудут?
Салат, который мы называем «Оливье» — это совсем не тот «Оливье», что был раньше! Наш «Оливье» — плебейский. А настоящий состоял из всяких штук типа рябчиков, языка, паюсной икры, пикулей и т.п. Да и этот рябчико-пикульный рецепт по большому счету считается «ненастоящим» — хитрый француз, умирая, никому не раскрыл секрета.
Ага, вон и рабочие — мелькают среди гранитных глыб синие телогрейки.
— Подождите! — кричу я из-за могил. — Я спросить хочу. Где тут у вас на 12-м участке могила Оливье?
— Оливье это салат такой, — говорит мне мужчина, — а могилы не знаю. Не мой участок. У Иры надо спросить. Пошли с нами.
Мы идем мимо стены с надписью «Мусор не бросать», вдоль стен с портретами замурованных сожженных мертвецов к тому углу, где рабочие греются у костра. Большинство женщины. Мне показывают Иру.
— Я не знаю такой могилы, — говорит Ира виновато. — Я новенькая. Месяц работаю. Нина Петровна знает, она давно работает.
Меня ведет маленькая сморщенная женщина все в такой же синей телогрейке.
— А почему у вас в основном женщины работают? — спрашиваю я.
— Денег мало стали платить. Мужики и разбежались, — отвечает Нина Петровна.
— Хорошо тут у вас, тихо.
— Тихо, — соглашается она. — Вон она, могила, видишь, на отшибе немножко? Одинокая такая. Ты-то ему родственница, что ли?
— Седьмая вода на киселе, — вру я.
— Что ж не приходит к нему никто? Нехорошо. На Красную Горку хотя бы надо прийти.
— Католики мы, — пытаюсь я отмазаться, — вера такая. Не принято мертвых на могилах поминать.
— Дикие вы люди.
— Немцы.
— Тогда понятно...
Нина Петровна ушла. А я зажгла свечку и воткнула в снег перед серым камнем. Теплый огонек отразился на камне, придавившем тело французского повара.
— Спи спокойно, дорогой повар, — сказала я мысленно. — Я все-таки нашла твою могилу и расскажу про нее всем знакомым, и мы помянем тебя мясом и водкой по нашему варварскому обычаю. И закусим салатом «Оливье». И это ничего, что повсюду в мире твой салат называют «Русский» и что свой истинный рецепт ты от нас притырил. Мы прощаем тебе твое французское жлобство. Прости нас и ты за то, что мы тебя чуть было не забыли.
Майя КУЛИКОВАФото А. Джуса
Благодарим ресторан «МЕТЕЛИЦА» за содействие в съемке.