Дважды лауреат «Огонька» писатель Андрей БИТОВ с этого номера выступает со своей авторской рубрикой — коллекцией людей и положений, объемлемых непереводимым русским словом «Быт». Быт — все, что делает нашу жизнь уютной и приятной. Каламбурность названия рубрики г-на Битова построена, впрочем, еще и на том, что международное и так же плохо переводимое слово «Bit» — единица измерения полезной информации. «Битовуха», следовательно, — попытка совместить приятное с полезным...
И «МИСС РОССИЯ» МЫЛА МНЕ ПОСУДУ
Недавно сочинил стишок «Бесславие». Вообще говоря, каждая страничка сочиняется не сколько ты ее записываешь, а сколько над ней думаешь. Иногда думаешь 20 лет, иногда 30. Бесславие — вещь, над которой я думаю очень давно. Может, столько, сколько пишу. То есть: почему одним достается, а другим не достается. И хорошо это или плохо. Сам я, вроде, не обижен, однако за жизнь у меня накопилось немало людей, которые ну просто обязаны быть знамениты, и им пытались помочь... да и они сами не против... Нет, ничего не помогает!.. В чем тут дело? Рассказываешь о нем или показываешь его — все в отпаде, а дальше почему-то математическая прогрессия не работает. Любопытная вещь. Ну, есть один верный вариант: раскрутка, деньги, молва, Филипп Киркоров, короче, — с этим как раз все понятно... Однако есть другие варианты, которые стоит обсудить — не практически, а метафизически.
Перед Новым годом выступал в Пушкинском музее на «Декабрьских вечерах», читал черновики Александра Сергеевича в сопровождении джаза. А накануне ко мне в гости зашли три красавицы — «мисс Россия». Знакомая привела, она с ними работает, помогает им делать себя.
Живу я одновременно в Питере и в Москве, на одинаковом расстоянии от одинаковых вокзалов, только в Питере я человек семейный, а в Москве мой уклад холостяцкий, со всеми последствиями. Если кто-то зайдет, поесть приготовит, я страшно рад, а если еще и посуду помоют... И вот странное, должен сказать, ощущение: у меня на кухне моет посуду «мисс Россия». Выясняется, что она меня читала; их там спросили при очередном анкетировании, кто, мол, из писателей нравится, — она сказала: «Битов». Ей за меня поставили высокий балл, ну, это не важно... А важно — что сразу видно: очень славный, простой, чистый и крепкий человек. Вот у кого хорошие отношения со славой. Вот кто не спросит: «Почему не я?». Они ведь все там вкалывают по-черному, чтобы вырваться, пробиться — но не просто из плохой жизни в хорошую... а куда? зачем? Чтобы проделать какой-то путь. Чтобы жить будущим. Или даже так: жить в будущем. То есть выскочить из времени, где существуют по каким-то скучным стандартам, — в другое время. Они, три красавицы, может, по-другому, чем я, все это сформулируют, но смысл — такой...
Люди, которые почему-то что-то начинают делать, — они все живут в будущем. Где три эти девочки — и где, скажите, Александр Сергеевич? Да в одном измерении! В них, в этих девочках, проклюнулось желание Пушкина жить во времени другим способом. То самое, что подразумевал Гоголь: Пушкин — русский человек через 200 лет. Вот 200 лет прошли. Пушкин у нас по-прежнему один такой. А может, это нам кажется? Его-то все знают, а других, живущих в будущем, — почти никто. Большинство из нас живет, конечно, в прошлом, тут работает вечный закон. Однако случаются времена, когда число живущих в будущем вдруг достигает некой критической точки — и уже целая страна вдруг живет в будущем.
Наездившись по заграницам, я последние два года много путешествую по России. Смотрю — и вижу: страна живет в будущем! Несомненно. Правда, власть столь же несомненно живет в прошлом и, пожалуй как еще никогда на нашем веку, не заинтересована в приходе нового времени. Да и народ простой в массе утомлен и обозлен. И все-таки число желающих что-то сделать, идею какую-то реализовать — число их таково, что за первой волной обязательно последует вторая, и тогда — простите мне невольный прозаизм — властные структуры смоет с бурным звуком унитаза.
И никакие это не «новые русские» — просто русские, не советские, не западные, нормальные... Один человек мне сказал про них: «Сахаров растворился». Хорошая шутка, да? Сахаров — он был такой. Бескорыстный чайник. Сидел на печи тридцать лет и три года, клепал свою бомбу на благо страны, потом слез с печки — и заговорил наивнейшие вещи, которые все знали, просто никто вслух не произносил: только дурак станет об этом говорить — ведь повяжут! А он — даже не Илья Муромец, а классический Иван-дурак — вылупился из своей шарашки со своими тремя золотыми звездами и кричит: «Да что ж такое кругом делается?!». И смотрите, что из этого вышло. И понятно, почему его до самого конца так ненавидела власть...
Есть в нас одна ужасная черта — и ментальная, и, может быть, признак искаженного менталитета. «А ты кто такой?». Пограничное состояние. Полудух-получернь. Золотая жила — и нож в спину одновременно. Это наше свойство очень эксплуатируется властью. Но оно и главная опасность для власти, когда народ вдруг выбирает себе в кумиры Сахарова. Власть на это может ответить только одним способом — тем же вопросом: «А ты кто такой?» — и сразу бабка-вахтерша в дверях или самый низкий чин в милиции наполняется положением и приравнивает себя ему. После Пушкина даже неловко произносить слово «чернь». Вроде, Пушкин все нам про нее рассказал и объяснил. Но вот появляется такой странный господин, зовут Авессалом Подводный, сочинитель популярных книг по социологии. Производительность у него, как у Дюма. К таким книжкам я вообще отношусь с большим сомнением, но одну снисходительно листанул и там сразу наткнулся на формулу: «Чернь — те, кто опускает вас до своего уровня». Блеск! И сразу понятны границы, рамки приличий, в которых надо себя держать. Потому что по одну сторону — власть, а по другую — обыкновенные бандиты. И эти крайности не зря смыкаются. И не зря уголовные говорят: «Опустить». Здесь они с властью союзники. И ты себе можешь позволить быть каким угодно — только не опущенным. То есть быть ниже своего роста...
Если слово «чернь» объясняет все худшее, имеющее место в России, то все лучшее сегодня — определяется словом «проект». Господи, ведь нет ничего заманчивее, чем взять и сделать что задумал! Я такой словил кайф, когда смог, заработав на Западе чтением лекций, издать себя за свои деньги так, как мне всю жизнь хотелось! И как меня никто никогда ни за какие бы деньги не издал. Этим просто напичкана сегодняшняя Россия. Будь моя воля, я бы по всей России расклеил плакат: «Все проекты Манилова воплотим в жизнь!». Но с оговоркой: чтобы маниловщина была не «соборная», как теперь модно говорить, но приватная, одомашненная. Такая индивидуальная трудовая маниловщина... Большевики ведь как раз на маниловщине игру сделали — на русской наивной вере в невозможное, в проект, на прожектерстве. У меня был в минувшем году в «Общей газете» проект «Свободу Пушкину!» — теперь, думаю, неплохо дать свободу Манилову...
В 87-м году я впервые оказался в Америке, меня спросили, кого хочу увидеть, я сказал: «Курта Воннегута». Нам устроили встречу, не успели мы — «Хай! — Хай!», меня вдруг схватили и куда-то повели, как будто в ГБ: «Один очень серьезный человек с вами хочет посоветоваться» — «Да у меня же тут с Воннегутом стрелка...» — «Нет, нет, это чрезвычайно важно». Приводят, сидит какой-то неприятный мужик, и комната — предчувствия меня не подвели — точно, как при допросе. Не представляется, с ходу начинает у меня выпытывать, кто у нас там, среди советских писателей, порядочный, а кто непорядочный. Я, помню, сказал ему, что Гранин порядочный и Бакланов тоже порядочный. Он за мной записывает: так, значит, Гранин — порядочный... Я: «А в чем дело вообще-то?» Оказалось, это Сорос. Он намечал свои первые русские проекты и интересовался, на что деньги давать, а на что не давать, и вот я ему чуть ли не первым в зубы угодил. И я ему тогда сказал — и сейчас кому хочешь повторю: «Не поддерживайте структуры, поддерживайте только людей, только частную инициативу. Есть у кого-то идея — поддержите». И страшно подумать сегодня, сколько померзло доброго семени за 12 лет из-за того, что паханы все прибрали к рукам.
Ну, а мне еще обидно, что, когда я от Сороса вышел, Воннегут уже испарился. Обиделся, наверное. Так филантроп испортил мне дружбу с хорошим человеком. А могли бы с Куртом какой-нибудь совместный проект сообразить...
Один мальчик, сын приятельницы, рисовал картинки к моему роману «Оглашенные». Дело происходило в Берлине, ему тогда было лет девять. Он рисует и спрашивает: «Андрей, правда, что у тебя есть маленький сын?» — «Правда». — «С какого года?». Я говорю: «С 88-го». — «Это хорошо». Я несколько растерялся, потом спрашиваю: «А почему же хорошо?» — «Самостоятельный», — говорит. — «Как так? А я что, не самостоятельный?» — «Не-а». Интересно, думаю себе, и опять спрашиваю: «Ну и с какого, по-твоему, года пошли самостоятельные?» Он говорит: «С 85-го». Тут я уже кое-что просек и говорю: «А ты с какого года?» — «С 85-го».
Вот это к вопросу о прошлом и будущем. Не будем подлизываться к будущему. Не будем ждать прижизненного воздаяния. Если нам самим никак не удается жить в будущем — подождем прихода самостоятельных людей. Тех, что с 85-го и позже...
Фото В. Горячева, М. Штейнбока