Я как-то сказал, что люблю женщин. Да и почему я должен их не любить?! А на следующий день прочитал в газете: «Секс-символ оказался бабником». Ну каково? Моя жена тогда хорошо сказала, с такой горькой усмешкой: «Вот чем кончается твой гимн нашей женщине...» А если разобраться, кем еще должен быть секс-символ, если не бабником?!
Литые мышцы, спокойный взгляд супермена. Советский Брюс Уиллис, русский Сталлоне. Поколения мальчиков и девочек, замирая от восторга, следили за ним в фильме «Пираты XX века». Дамы бальзаковского возраста плакали над судьбой его героя Жюльена Сореля в сериале «Красное и черное». Нищая интеллигенция 90-х радовалась, что есть еще у нее защитник, по крайней мере в фильме «Сын за отца...». Он не стареет. Настоящий мужчина. Настоящий актер. 50-летний герой — Николай Еременко.
ОГОНЕК: Вы что, всерьез считаете себя секс-символом?
Н.Е.: Да бог с вами! Ко всему символическому отношусь настороженно. Да и что это вообще такое — секс-символ? Кто-то, что ли, возбуждается, глядя на меня? И вообще мне говорить об этом не интересно. Мой отец, кстати, тоже очень нравился женщинам. Но лучшим или худшим артистом от этого не становятся.
ОГОНЕК: Я слышала, что своего отца вы считаете чуть ли не идеалом.
Н.Е.: Вот уж нет. До идеала ему далеко. Когда я родился, он был бедным молодым артистом, отсидевшим четыре года в концлагерях. В плен попал во время войны. Нервный вследствие этого. Мама с отцом по уши влюбленные друг в друга люди. Им не до меня было. Так что воспитание я получал во дворе. А представляете, что такое дворы в послевоенном Витебске? Время-то было жутко хулиганское. Правда, на фоне настоящих хулиганов я выглядел олицетворением интеллигентности. Хотя и в милицию попадал, и драки случались, и воровство.
ОГОНЕК: А что воровали?
Н.Е.: Пиво ящиками с подвод. Подходили сзади, ящиков десять сгружали и потом праздник! Деньги в магазинах воровали. Дожидались, когда продавщица отвернется, перегибались через прилавок, открывали ящик, цап, сколько схватил — все твое. Портвейн пили. С оружием настоящим играли. В Витебске было много разбитых, разбомбленных домов, в одном из которых я и вырос. А вокруг пепелища. Там и находили оружие. Периодически милиция у нас все отбирала, но мы тут же находили новое. Но при всем этом мы водили хороводы, играли в лапту и «секреты» делали с цветочками под землей. Вырываешь ямку, складываешь цветочки, накрываешь стеклом и закапываешь. Получается красивая картинка под землей.
А еще я в детстве курил махорку. Мне не было и десяти лет. Помню, как в этом же возрасте напился пива и пьяный прыгал на кровати: соседи по квартире выпивали и дали мне попробовать. Кстати, теперь в той самой квартире живет мой друг. Он меня однажды от смерти спас. Играли в войну, бегая за какими-то сараями и сортирами. А за каждым туалетом над выгребными ямами были настилы. И подо мной один настил рухнул, и я провалился с головой в дерьмо. Было там, наверное, два моих роста. Приятель не растерялся, лег на землю и вытащил меня за волосы. Помню, как меня вели через двор. Все повылазили из домов и глазели. Представляете, из какого, извините, дерьма вырастают хорошие артисты?!
ОГОНЕК: Кликуху после этого вам не дали?
Н.Е.: Нет. Не настолько жестокие были дети тогда. Кличка уже позже появилась — «Артист». Видимо, из-за родителей. Я на нее обижался.
ОГОНЕК: Почему? Разве вы не гордились, что ваши родители — актеры?
Н.Е.: В той среде, в которой я рос, этим не гордятся. Были совершенно другие приоритеты — наколки, фиксы. Количество выпитого портвейна, количество отсидок, количество трахнутых девушек. Какой уж тут «Артист»? Почему не «Серый», не «Король». Не «Валет», наконец...
ОГОНЕК: А когда вы поняли, что артист — это хорошо?
Н.Е.: До сих пор не знаю, хорошо это или нет. Что такое перевоплощение? Временная потеря своей личности. Не божеское это дело. Недаром в средние века артистов хоронили за стеной кладбища.
ОГОНЕК: Вообще артист — профессия продажная. Вас не смущает, что вы торгуете своей внешностью?
Н.Е.: Больше вам скажу. Помимо торговли внешностью, артист еще и исполнитель чужой воли. И меня это нисколько не смущает. Я понимаю всю порочность своей профессии. Но что делать, если я уже встал на этот путь.
ОГОНЕК: Поэтому вы пошли в режиссуру?
Н.Е.: Как пошел туда, так и вернулся. Я стал снимать кино просто потому, что тогда наш кинематограф находился на спаде. Играть было нечего. Надо ж было чем-то заняться.
ОГОНЕК: И все? А говорили, что вы хотели сделать подарок отцу, взявшись за фильм «Сын за отца...».
Н.Е.: Человек дошел до совершенства только в одном — в самооправдании. Так что я тоже придумывал кучу доводов, для чего я собственно снимаю эту картину. Хотя бы чтобы элементарно завестись. Вот я и придумал, что мы с отцом никогда не снимались вместе, что у него семидесятилетие, что у него два инфаркта, что его надо поднимать.
А сейчас кинематограф снова начал рыпаться, стали предлагать какие-то роли, и я тут же забыл о режиссуре. Я же артист до мозга костей.
ОГОНЕК: Что, все-таки с детства хотели стать актером?
Н.Е.: Наверное, мне эта профессия предопределена изначально. Я вырос за кулисами театра, папа прожужжал мне все уши, когда снялся в главной роли у Герасимова в фильме «Люди и звери», я уже мысленно Герасимова боготворил. Так что самое простое, что можно было придумать — пойти во ВГИК. Я сказал отцу: «Ты снялся у Герасимова, устрой меня в институт. Что тебе стоит?»
ОГОНЕК: Прямо так и сказали?
Н.Е.: Конечно. Правда, с оговоркой: «Если пойму, что бездарность, сам убегу из этой профессии». Так что в институт я попал по блату. Правда, пройдя конкурс среди блатных. Ведь со мной поступали дочь Бондарчука, сын Мордюковой и Тихонова и т.д. Причем позже я узнал, что Тамара Макарова не хотела меня брать. Но Герасимов сказал: «Из этого пацана я сделаю артиста». И сделал. Герасимов быстро изучил мою природу. Меня нужно чаще хвалить, это возбуждает во мне дикую энергию. Я в институте играл все, что можно. Герасимов правильно говорил: «Дети мои, когда вы выйдете из этих стен, вы уже не сможете играть то, что хотите. Вам придется играть то, что дадут». Я со своим лицом играл Плюшкина и Квазимодо. Можете себе представить? Причем Плюшкина без грима, и меня не узнали педагоги. Вообще Герасимов учил нас выкладываться в каждой роли. Например, во время дипломного спектакля «Красное и черное» от переутомления у меня хлынула носом кровь прямо на платье Наташи Бондарчук. Это был такой эффект!
ОГОНЕК: Слышала, что у вас был роман с Натальей Бондарчук?
Н.Е.: Я во всех своих однокурсниц по очереди влюблялся. Это тоже своего рода учеба. Мы жили как нормальные студенты, все было — и любовь, и пьянство, и хулиганство, и милиция, и деканаты... Однажды как-то мама с папой заглянули ко мне в общагу. Их чуть не вынесли оттуда. Такое количество пустых бутылок они не могли себе представить. Им просто плохо стало.
ОГОНЕК: В своих партнерш по фильмам вы часто влюбляетесь?
Н.Е.: Нет. Я быстро понял, что это мешает работе, а не помогает. Играть любовь двум влюбленным просто невозможно. На экране выглядишь полным идиотом. Это то же самое, что драться в кино по-настоящему. Я вообще отрицаю всякий публичный нерест. И в кино и на эстраде. Меня это раздражает.
ОГОНЕК: Насколько я знаю, ваша жена не актриса. Когда вы делали свой фильм, вам не хотелось ее снять? Это ведь так модно — снимать жен.
Н.Е.: У меня с детства заложен страх семейственности. Ведь в советские времена быть из актерской династии считалось чем-то постыдным. Как будто ты перебежал дорогу кому-то из народа. У меня очень долго существовал этот комплекс. Я поэтому всегда отказывался сниматься с отцом. Однажды нас даже утвердили в один фильм, я должен был играть его в молодости. Но, слава богу, меня тогда забрали в армию.
ОГОНЕК: Дети из актерских семей, как правило, в армии не служат.
Н.Е.: Я служил всего год в знаменитом кавалерийском полку. Это было чудное время. Во-первых, я быстренько согласился на все роли, от которых отказался до армии. Когда приезжал со съемок, первым делом просился в наряд, чтобы не вызывать раздражения.
Помню, у нас была поговорка: «Интеллигентному человеку у нас служить сложно — вокруг одни кобылы». Кстати, со мной служил Саша Кайдановский. Ему было труднее, чем мне, он изначально неправильно себя поставил — положил томик Пушкина под подушку. Я был умнее — привез гитару. Мы с Кайдановским все время вместе ходили в наряд. А знаете, что такое наряд? Представьте длинную-длинную конюшню. Вокруг сплошь лошадиные зады. Мы сидим посередине и говорим о поэзии, о Пушкине, о Боге. И вдруг слышим — одна насрала, вторая. А там гулко так разносится. Главное в этом деле не пропустить нужный момент, а то потом работы будет много. Пять-шесть лошадей сделают свои дела. И нужно быстренько покидать навоз в тачку, а потом снова сиди беседуй. Убирание дерьма называлось у нас «ночной бильярд». Сколько мы провели таких ночей, засунув ноги в сапогах в тачку с навозом...
ОГОНЕК: Зачем?
Н.Е.: Ночи холодные, а там очень тепло, как в печке.
ОГОНЕК: А дедовщина у вас была?
Н.Е.: Нет. Офицеры были с философского факультета МГУ. Они жутко страдали, что не с кем поговорить. И очень радовались нашему обществу.
ОГОНЕК: Вы писали когда-нибудь стихи?
Н.Е.: В юности, причем очень хорошие. «Мальчик строит пирамиды из песка. Фараоны там лежат или тоска...» А пошел в армию — и как отрубило. Запал прошел.
ОГОНЕК: Вы попадали в глупые ситуации?
Н.Е.: Конечно. Например, приходишь в компанию и не понимаешь, кто есть кто или кто с кем. Смешно, когда не понимаешь, чья женщина — чья.
ОГОНЕК: Всегда считалось, что артисты — люди, скажем прямо, не бедные.
Н.Е.: Вы что, издеваетесь? В фильме «Пираты XX века» я выполнил все трюки и не получил за это ни рубля. А после картины смог купить себе только цветной «Рекорд» и пакистанский ковер. Все. А фильм посмотрело более ста миллионов человек. Я был признан лучшим актером года!
ОГОНЕК: Вы часто отказывались от ролей?
Н.Е.: Очень. Я не снимался больше чем в двух фильмах в год.
ОГОНЕК: Жалели о чем-нибудь?
Н.Е.: Да. Я отказался однажды от своей любимой роли. Ставрогин в «Бесах». Я просто понял, что могу сойти от нее с ума, и испугался.
ОГОНЕК: Вы трус?
Н.Е.: Нет. Но я хочу быть здоровым человеком.
ОГОНЕК: Вы часто врете?
Н.Е.: Всегда. Я вообще не люблю правдолюбцев. Чего бы стоила наша жизнь, если бы не врали. Скучно бы было. Игра — всегда вранье. Вообще, институт вранья не так прост, как кажется. Мне нравится, когда женщины врут. Они врут значительно талантливее мужчин.
ОГОНЕК: Чего вы боитесь больше всего?
Н.Е.: Что мне надоест моя профессия. Что я тогда буду делать? Ничего другого я ведь не умею.
ОГОНЕК: Когда вы поняли, что состоялись как артист?
Н.Е.: Я до сих пор этого не понял. Каждый день приходится доказывать, что ты не верблюд.
На фото:
- Николай Еременко не играл никогда в театре. и вдруг недавно на него посыпались предложения — работа в антрепризе.
- Н. Еременко с отцом. «Мой отец, кстати, тоже очень нравился женщинам...»
- С Натальей и Сергеем Бондарчук
- С учителем Сергеем Герасимовым
Фото Л. Шерстенникова и из личного архива Николая Еременко