Подробности

Я — РУССКИЙ ФАШИСТ

АЛЕКСАНДР ЭКШТЕЙН:

Москва встретила меня как всегда — пренебрежительно. Плохо, когда у тебя нет в столице друзей, родственников или вызывающего в нее начальства.

Родственники в Москве все-таки были, но не у меня, а у жены. У одних все было тяжело, сын пэтэушного возраста и поведения, состоящий в одной из нацистских группировок... Принять не могли, тесно. Другие ее родственники могли принять только жену, меня они видеть не хотели, а жена как раз со мной в этот раз не приехала. Я, как и они, видеть их не хотел. Мое таганрогское «га» и в минуты растерянности «шо такое» коробили их украинский, но облагороженный московской пропиской слух. Я стоял на площади Курского вокзала, соображая, что мне предпринять в первую очередь, и стараясь понять изменившийся фон столицы. При мне были рукописи моих сочинений, три миллиона неденоминированных рублей и самонадеянное представление о себе. Я не знал, что поезда из глубинки привозят в Москву мелких бизнесменов, средних уголовников, нелегальных шабашников, отчаявшихся бедолаг, мелкую политическую массовку, вызванную вождями, и идиотов наподобие меня...

В 1990 году, когда почти все — и дураки, и умные — бичевали себя за прошлое с энтузиазмом мазохистов, я внес свою лепту в этот эксгибиционизм на страницах журнала «Огонек» («Исповедь стукача»), а потом с глубокомысленным видом изрекал во «Взгляде»: «Бойтесь всего подряд позади, и все будет хорошо впереди».

К вечеру я понял свершившуюся перемену: в Москве исчезло бескорыстное радушие и бесплатное гостеприимство.

— ...Бабушка, что это значит на вашем плакатике — «Сдам квартиру»?

— Именно это и значит. Сутки — сто тысяч рублей, месяц — сто пятьдесят долларами.

— Ну хорошо, я снимаю.

— Деньги вперед. Ты кто, хохол или ростовский?

— Я из Таганрога, как Чехов, в Москву приперся.

— Чехов, а паспорт у тебя есть? Ладно, не надо, не первый день живу на свете, вижу, что битый, а все равно дурак. Сказал бы, что торговать приехал, больше бы доверия было, а то Чехов... Так что — хохол?

— Не знаю, одни говорят, что еврей, но лицо как у немца, а на самом деле я из Таганрога, хохол русско-немецко-еврейского происхождения.

Вообще-то у меня не фамилия, а проклятие всей жизни. Русские говорят, что я «белый еврей», и подозрительно смотрят, когда я себя выдам и начну разрушать Россию, евреи вообще лишь издалека рассматривают и с недоумением пожимают плечами. Немцы спрашивают: «Шпрехен зи дойч?» Если мама русская, единоутробный брат русский, отчим (папа-немец слинял) русский, а мама папы еврейка, то я...

— Понятно: Чехов, — резюмировала бабуля.

Бабулю звали Власьевна. Я шел за нею и думал: «Месяца мне с головой на все хватит»...

Вокруг журнала «Юность» гремели компрессоры, стучали пневмомолотки, трещала сварка.

— Роман? — спросили меня в отделе рукописей. — Ты при входе урну видел?

— И что?

— Выкинь. Сейчас все так делают.

В «Новом мире» показали на стул в коридоре и предложили:

— Напиши на рукописи фамилию и положи под стул. Через три-четыре месяца зайдешь получишь рецензию. Насчет публикации и не думай, у нас Астафьев только на следующий год в очереди.

Я направился искать коллег — советоваться. Вышел на какую-то писательскую группировку в каком-то унылом и запущенном дворе в полуподвальном помещении.

— Ты с такой фамилией должен сразу же пойти и повеситься.

— ?

— Делать тебе в России нечего...

Со своим российским гражданством я чувствовал себя в Москве, как мексиканский нелегал в США на заработках. Приближался новый 1997 год. Квартплата снизилась вначале до семидесяти долларов, затем до двадцати.

— Таких дураков, как ты, Чехов, нельзя гробить, — объяснила мне Власьевна. — Московская жизнь не сахар, — уверяла она, накладывая в мое блюдце варенье. — Она горькая.

— Ну да, это заметно по большому оттоку москвичей в глубинку.

Власьевне было семьдесят три года.

— Поговори, — строго прикрикнула она. — Умник таганрогский. Завтра пойдешь и зарегистрируешься как мой племянник, а то у тебя на штрафы и одежду снимут.

Чтобы зарегистрироваться, я брал какие-то формы в ЖЭКе, заполнял их, долго бегал за начальником, чтобы подписать их. Фотографировался, проходил медосмотр и везде, само собой, платил. В паспортном столе, заплатив в сберкассе госпошлину и «за факт регистрации», я встал в длинную и нервную очередь. После трех часов стояния попал в кабинет паспортистки, и сразу же за мной вошел человек восточного типа с десятком паспортов в руке. Не обращая на меня внимания, положил их на край стола и, обаятельно улыбнувшись, попросил:

— Сегодня приехали, работы много, срочно надо.

— Фью-тю-тю-тю, — от радушия запорхала над столом чиновница. — Конечно, Ахеджок Сулейманович, конечно... — И с презрением посмотрела на меня.

Меня этот взгляд не смутил. Я уже состоял в националистической партии РНЕ и отлично понимал, что дело не в азербайджанце Ахеджоке. Наиболее рьяно и с безоглядным восторгом Россию сводят на уровень второразрядной страны русские, не желая быть предприимчивыми сами и не умея ценить этого в других. Я вступил в РНЕ из любопытства. Считая себя большим, если не сказать главным, специалистом страны по свастике, я захотел выяснить, что за специалист «впарил» ее в центр звезды Богородицы, словно готовую к движению фрезу. Если эта «фреза» заработает, то кому-то придется воссоздавать Россию лишь в виде главы в учебнике «Об исчезнувших государствах и народах». У меня самого не было личной заинтересованности в каком-либо общественном строе. Кто бы ни был у власти, даже супердемократы, я всем буду не нравиться, потому что я всегда буду считать себя умнее всех и всех от этого будет тошнить.

— Что-то у тебя неправильно формуляры заполнены, — наконец-то услышал я от паспортистки долгожданное и знакомое. — Ты с какой целью в Москву приехал?

— Проверить, — буркнул я, — как тут в мое отсутствие дела идут.

— Ага, — радостно затрепетала дама, — судя по времени вклеивания в паспорт фотографии, ты, вероятно, был судим?

— Я был расстрелян, но выжил, — начал я давить на жалость.

— Ага, — паспортная дама, быстро подойдя к двери, открыла ее и куда-то туда, поверх голов стоящих в очереди, счастливым голосом закричала: — Васечкин!

Через несколько минут я был препровожден в другую часть здания, где находились менее бюрократизированные люди с дубинками, а еще через полчаса, после хмыканий при ознакомлении с моей фамилией, я сидел в камере «до выяснения». Через два часа меня выпустили. В коридоре стояли Власьевна и какой-то напоминающий старомосковского барина и певца Вячеслава Малежика одновременно полковник милиции.

— Иди за ним, — сердито пихнула меня в бок Власьевна. — Это Мишка с нашего двора.

Через час у меня был вид на жительство в Москве, мы шли с Власьевной домой, и она меня вразумляла:

— Ты дурак! Разве можно в кабинете лимитчицы умничать? Учу, учу тебя, а ты как был Чеховым, так и остался...

Основная, так сказать, традиционная база-штаб русских националистов находится в Терлецкой дубраве. Совсем недалеко от милицейских казарм по Свободному проспекту. Проигнорировав место сбора для желающих вступить возле станции метро «Новогиреево», я пришел сразу в штаб, но мне вежливо сказали: «Подождите, пока не подойдут остальные». И уже в этом ожидании, сидя на лавочке в виду развевающегося на флагштоке знамени со свастикой, внедренной в нежную ткань Богородичной звезды, я ощутил — вдруг и сразу: это серьезно...

РНЕ — это серьезнее во сто крат, чем возврат к власти коммунистов. Это не искусственно созданная псевдонационалистическая «шелуха» вроде ЛДПР, «лимоновцев», НПНС Иванова (бывшая Народная национальная партия), выпускающего газету «Я Русский». Это страшнее — из-за большой концентрации в РНЕ людей искренних, профессиональных и умных, с врожденной предрасположенностью к жестокости.

...Мы, то есть я и еще человек двадцать, которых привел от места сбора немолодой нацист в форме, расселись на длинных скамьях в комнате штаба, в одном углу которой, под самый потолок, лежала партия приготовленных к отправке в регионы свежеотпечатанных экземпляров газеты «Русский порядок». Так называемый «ознакомительный карантин» проводил офицер милиции Вдовин Е.Д. Он заехал во время дежурства, и автомат, когда он сидел за столом перед нами, лежал у него на коленях. Он сказал:

— Сразу же говорю, мы партия русских националистов, то есть все для нации и ничего против нации. Здесь никто никому не платит, все делается по велению сердца. Мы не защищаем ничьи финансовые интересы, только интересы русского народа...

Я, конечно, понимал, что невозможно создать сильную партию, которая не подпирается финансово-промышленными группами, но «только интересы русского народа» — сказано умно, не все же русские нищие...

Еще он сказал:

— Мы не против евреев, кавказцев, китайцев и негров, когда они живут в Израиле, на Кавказе, в Китае или в Африке. С такими мы даже готовы дружить. Но мы против тех, кто пытается нам навязать чуждый нашему народу образ мыслей и жизни... («Германия принадлежит нам, великой арийской нации. Зиг хайль!»)

Еще он сказал:

— Русскими мы считаем великороссов, малороссов и белороссов. Мы должны навести четкий порядок в своей стране, и весь мир примет его... («Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра весь мир. Зиг хайль!»)... Мы не принимаем в наше движение алкоголиков, наркоманов, психбольных, осужденных за мужеложство, измену Родине, состоящих в других партиях и движениях, и бомжей, которые не смогли сохранить свой дом. Россию им доверять нельзя. Да!

Он так и сказал: «Да!» — взял свое оружие в руки и, поднявшись, сообщил:

— Наш символ — Коловрат, свастика на фоне звезды Богородицы и Андреевского креста. Приветствие правой рукой от сердца к Богу. Сейчас вам раздадут анкеты. Кто желает принять участие в спасении России, заполните их. Вам назначат двухнедельный карантин, и потом вы узнаете о дальнейшем.

Офицер вскинул автомат на плечо и, произнеся «Слава России!», ушел на дежурство. Он верил в то, что говорил, как верили до него и другие, в другое время и в другой стране. Он ушел. Он, видимо, не понимал (или понимал?), что для «спасения» русского народа так, как он желал, нужно очень долго и без отдыха применять автомат Калашникова, дубинки и километры колючей проволоки. Последнее столетие русский народ другими способами и не спасают. Я это понимал. Я взял анкету и заполнил ее. Я тоже хотел спасти русский народ — от спасающих его...

Анкета заполняется в двух экземплярах. Один остается в штабе, другой передается командиру подразделения, куда ты будешь направлен после двухнедельного — пять занятий по два часа в кинотеатре «Саяны» — карантина: Ф.И.О., национальность, год рождения, место жительства, образование, профессия, отношение к воинской службе, семейное положение, национальность жены (мужа), их профессия и образование, знание иностранного языка, был ли за границей, есть ли родственники за границей, национальность отца, матери, брата, сестры и родителей родителей, их социальное положение и место жительства, последний пункт: «Наличие спецподготовки — Да или Нет», нужное подчеркнуть...

Во дворе штаба возле стенда с наглядной агитацией сидит черный дог Лорд. К нацистам равнодушно-радушен, но, говорят, сразу и безошибочно определяет лицо еврейской национальности.

«Конечно, какие-то тревожные симптомы проскальзывали в пространстве.., — писал очень известный миру Писатель в 1932 году, путешествуя по Германии. — Но особых опасений это ни у меня, ни у моих спутников не вызывало». Я молюсь о спасении его души...

Прошло три месяца. Меня прикрепили к Калининградскому (Болшево) подразделению, так как я был зарегистрирован в этом городе. Командир подразделения — Ф., ефрейтистого вида юноша с неоправданно высоким о себе мнением: «Я еще пока не Кальтенбруннер». Он протеже соратницы, ветерана движения Людмилы Кранидовны Б. Дама, носящая на шее медальон со свастикой, мат на губах и абсолютно циничное представление о мире в душе. Ее и командира подразделения я возненавидел сразу. Его за крысино-наступательную трусость, а ее за фразу: «Все советские писатели — дерьмо». Я сразу же вспомнил лица своих любимых Писателей и подумал: «Слишком ты самоуверенна, лошадь наглая». Во мне затрепетала изощренность, подарок мест не столь отдаленных, где я — да! — находился НИ ЗА ЧТО и где я — да! — сыграл в шахматы с Натаном Щаранским. «Я тебе гонор собью», — решил я и успокоился. (И, между прочим, впоследствии мне это удалось.)

Если вы подумаете, что остальные члены подразделения выглядят столь же неприглядно, то ошибетесь. Сорок пять человек были разные, но в основном желающие России величия на вооруженно-славянской основе, по принципу «на хрен нам масло, винтовку давай».

Видимая, в форме, часть РНЕ — это молодые люди от четырнадцати до тридцати лет, есть и младше, отцы приводят детей, есть и старше, дети призывают отцов. Невидимая — без формы — более многочисленная часть может находиться где угодно, включая и зал заседаний Государственной думы.

По Ярославской железнодорожной ветке подразделения РНЕ распределяются следующим образом: до Мытищ — непосредственно московская организация, затем одно из самых крупных подразделение — Мытищинское, затем Калининградское (Болшево, Подлипки, Валентиновка и — до Воронка), Ивантеевское, Пушкинское, Фрязинское, Щелковское (от Воронка до Монино, включая воинские гарнизоны). Общее количество состава в этом направлении, если брать сторонников и сочувствующих, которые, как и сподвижники, тщательно задокументированы, около двух тысяч человек.

В моем подразделении политзанятия проходили раз в неделю, по четвергам, в помещении бывшего штаба ДНД, находящемся в подвале жилого дома: стол, стулья, сейф, наглядная агитация, телевизор. Занятия в спортзале, приемы рукопашного боя — два раза, тир — один раз в неделю.

После политзанятий всем раздаются ксерокопии газетных статей как центральной, так и региональной прессы, где в том или ином контексте упоминается РНЕ.

— Молодежь! — обращается Людмила Кранидовна. — Идите работать в милицию. Пока черноту выгнать нет возможности, так пусть они хотя бы деньги нашим людям в милиции платят.

По воскресеньям просмотр видеофильмов: партийные — о жизни региональных организаций России, и «классика» — «Вечный жид», маде ин «Третий рейх», трофейный, с переводом на русский язык.

В конце политзанятий — разборки: взыскания, снятие взысканий...

Контингент в основном: ПТУ, «нет работы», «улица-улица», беженцы с национальных окраин СССР, «пригородно-сельский». Но есть отставники, уволенные по сокращению из армии, есть действующий прапорщик и два студента вуза — с юридического и что-то связанное с компьютерами.

Основной мотив политзанятий и приватных разговоров — антисемитский. Моя немецкая часть крови вызывает у окружающих гораздо больший интерес, чем русская. «Майн кампф» — почитаемая книга. Не по приказу — по велению сердца. Представление о победе русского национализма у некоторых выражается так: «Всех жидов и черных выгоним и в косоворотках, под ярким солнцем, выйдем к цветущим садам и полям, где колосья в рост человека, и молочные реки, и кисельные берега». Более циничные предупреждают: «Евреи раньше вас косоворотки наденут и будут выглядеть русскими лучше вашего, нужно их давить до конца...»

— Фамилия у тебя скомпрометированная, Экштейн, — не преминул мне сообщить бывший лейтенант ВДВ. — Я немцев не люблю, они моего деда на фронте убили. А ты случайно в роду евреев не имеешь?..

Лейтенант преподает нам основы рукопашного боя.

Раздача газеты «Русский порядок» наталкивает на вопрос: «Где вы берете деньги, господа в беретах?» Ответ «в тумбочке» — не проханже... Тираж газеты большой. Мало того что он распределяется по регионам в весьма немалом количестве, так он еще долгое время распространяется в Москве и Московской области бесплатно! Плюс 500 тысяч мини-газеты «Стяг», плюс сотни тысяч листовок для расклеивания, плюс регулярный выход брошюр «Что такое РНЕ?», «Азбука русского национализма». Откуда прекрасно изготовленные форменные знаки РНЕ на грудь — с шайбочкой, как «Гвардия», и знаки с символикой трех видов? А шевроны на рукав и на берет?

В моей голове зарождались, роем кружились вопросы. Почему, например, во время раздачи газет в районе Софрино останавливается колонна машин с военнослужащими, из каждого грузовика выскакивает старший, берет 20 — 30 экземпляров — и обратно в машину. Политзанятия?..

Москва в большей степени, а Подмосковье в меньшей, слывут у «наших» идеологов неблагоприятной зоной для распространения национальной экспансии. Москва в РНЕ считается уже оккупированной, «обжидовленной», как выражается Людмила Кранидовна, зоной.

Прежде чем возвращаться домой после раздачи газет, мне нужно вместе с Назаровым, сподвижником, шестнадцатилетним парнем, обклеить листовками участок Ярославского шоссе, около километра. На каждый фонарный столб, с двух сторон дороги, по листку — «Мы ждем твою волю, народ», и грозный белокурый юноша с мечом. Если без лишнего пафоса: «Выдайте нам лицензию на убийство!» Уже заканчивая расклеивать эти требования, столкнулись с милицией:

— Поехали в отделение, клеить на столбах нельзя.

Чуть помедлив, рассмотрев наш рабоче-окраинно-безработно-маргинально-безденежный вид, разочаровываются:

— Ладно, проваливайте.

Мимо промчалась «скорая помощь».

— Опять какому-то еврею плохо, — сообщает мне Назаров.

— Почему? — поразился я его осведомленности.

— Увидел, что нас милиция отпустила, и его от злости кондратий хлестанул, — объяснил он.

От паренька из ПТУ трудно требовать более широкого и глубокого

знания положения вещей, и поэтому сообщаю ему упрощенное и не совсем точное:

— Кстати, евреи, хазарская ветвь, раньше нас на территорию России пришли, а затем только их «турнули».

— Турнули все-таки, — удовлетворенно хмыкает Назаров.

Вряд ли он способен понять, что чем сильнее Россия будет ненавидеть евреев, тем больше будет проигрывать свою самобытность и разум.

Мне вспомнились слова одного из соратников РНЕ, Федотова, защитника Белого дома в 93-м. Стоим на перроне платформы Тайнинская, он кивает на компанию выпивающих мужиков:

— Вот он, русский народ. Ну ничего, мы его вылечим...

По субботам проводится совещание командиров подразделений Москвы и Московской области. К двум часам дня к штабу начинают съезжаться легковые автомобили с командирами, много микроавтобусов, есть иномарки...

В этот день наше подразделение по графику должно выделить двух человек в помощь дежурному по штабу. Выпала моя и поэта из Пушкино очередь. Поэта звали Иван, фамилия Ветров, пишет в стиле «Листья, осень, две березы, а в груди тоска и боль». Ветров остался в помещении штаба, а я, взяв жезл, пошел дежурить на въезде в Терлецкую дубраву — «свои» машины пропускать, а «чужие» заворачивать. Свастика в центре несовместимой с нею звезды Богородицы насмешливо поглядывала с моего шеврона на людей, проходивших мимо. Мужчины и женщины настороженно вглядывались в эту комбинацию символов и торопливо проходили мимо.

Я всегда умел определять людей по их реакции на ту или иную ситуацию, связанную непосредственно со мной. Вот и сейчас. Если кто-то из проходящих мимо насмешливо или презрительно фыркает или испуганно пробегает при виде свастики, то это, вне сомнения, или имеющие высшее образование с гуманитарным уклоном, или получающие высокую и стабильную зарплату, или человек, у которого славянская линия жизни переплелась с другой, не русской, линией. Сильная недоброжелательность исходит от молодых пар с детьми. Видимо, они инстинктивно понимают, что загнутые концы креста — это в первую очередь война, только война и ничего, кроме войны.

Говоря об РНЕ, нельзя не говорить о еврейском вопросе, он основополагающий. Да, здесь есть желание видеть Россию великой, с сильной армией, непьющими мужчинами, ухоженной землей и детьми, светлыми городами, но... Прежде нужно избавиться от евреев — раз, от людей, их поддерживающих и сроднившихся с ними, — два, от людей, состоящих в международных организациях, — три, провести тотальную чистку в среде интеллигенции — четыре, выкосить, вливая в нацию свежую кровь, все больное, развращенное, нетрудоспособное — пять, выгнать «черноту» домой, в горы и Африку — шесть. И в первую очередь — это «ШЕСТЬ», то есть как раз то, что поставит крест не только на величии России, но и на ухоженности земли, наличии детей, да и мужчин тоже...

В тот день на совещании командиров были гости, представители РНЕ из Питера и казаки. Казачьи организации и движения симпатизируют РНЕ, а в некоторых, ставропольско-краснодарских, случаях принимают его идеологию.

На совещании командиров подразделений Москвы и Московской области, его проводит Олег Юрьевич Касин, присутствовали пятьдесят четыре человека. Я посчитал из любопытства...

Структура Русского национального единства с самых первых шагов создавалась, не без помощи сотрудников МВД и других спецслужб, для работы в нелегальном режиме. В РНЕ никогда не строили иллюзий по поводу своего официального существования. Использовали его, но не более. «Мы заявили России о своем существовании, — говорит основатель движения Баркашов. — И те, кто должен прийти под наши знамена, тот и придет».

После убийства Александра Чулина, начальника службы безопасности видимого, официального состава РНЕ, его место занял Бикин, человек слегка флегматичный и осторожный. «Если нас запретят, то качественный состав организации улучшится, сейчас в ней много внедренных провокаторов и приспособленцев, — говорит он. — А количественный рост состава неизбежен. Нас может погубить только благожелательное отношение власти и прессы. Сейчас такая благожелательность — на уровне компромата». Это личное мнение Бикина.

Видимая часть РНЕ в основном состоит из людей наивно-искреннего представления о положении вещей в мире, основанного на чтении антисемитской литературы и своей личной неустроенности. Легальный состав служит для раздачи газет, расклеивания листовок, демонстрации формы. Эта часть заявляет о присутствии силы, готовой, если это ей понадобится, залить страну кровью. Видимая часть достаточно подготовлена и в течение суток, при необходимости, может перейти на нелегальное положение.

Невидимая часть «айсберга» РНЕ обширна, вездесуща и профессиональна. Если при заполнении анкеты в графе «Наличие спецподготовки» вы подчеркиваете «да», то во внешней части организации вас никто не увидит. Никогда не принимают участие в публичных акциях офицеры, вообще действующие военнослужащие, действующие и отставные работники спецслужб, прокуратуры, МВД, курсанты военных училищ и школ милиции, врачи, политики, большинство имеющих высшее образование и внедренные в другие партии, руководители промышленных предприятий, известные люди.

Заполнять анкету при вступлении в РНЕ нужно правдиво, если допустить сознательно лживый ответ, то очень скоро это выясняется и более вас ни в одно из подразделений РНЕ в России не примут. Это наводит на мысль о том, что МВД и ФСБ играют какую-то роль в жизни РНЕ. На высшем политическом уровне это, возможно, оправдывается «контролем над ростом нацистских тенденций в России»...

Финансирование РНЕ, как мне удалось понять, проходит по двум каналам. Первый и основной — деньги от промышленно-хозяйственных групп России, не желающих видеть ее в Европейском сообществе. Второй источник — добровольные взносы самоубийственно настроенных граждан, среди которых наиболее активен класс лавочников «русско-калмыцко-татарской» национальности. Они дают деньги местным подразделениям в расчете, что когда «начнется мочилово черножопых», оставшиеся места будут закреплены за ними. Лавочники так думают.

(Окончание следует.)

Кстати

«ОН МАМУ — ЧИК, ОН ПАПУ — ЧИК...»

Прокуратура Москвы возбудила уголовное дело в отношении депутата Госдумы Альберта Макашова по статье 282 УК РФ (возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды). Между тем нечто созвучное образу мышления этого генерала публично высказал и другой депутат Госдумы Виктор Илюхин. То, что они коммунисты, — дело их убеждений. Но вот что поражает: оба они, насколько мне известно, считают себя православными христианами...

Еще Николай Бердяев писал, что русский человек, православный христианин, верующий в Иисуса, рожденного от матери-еврейки, органически не может быть антисемитом. Для него это все равно что плевать на икону Пресвятой Божьей Матери! Или желать смерти своей родной матери.

Что же касается коммунистов, то, как известно, отец-основатель их учения и многие вожди российской коммунистической революции были евреями. Так что коммунисту быть антисемитом — это все равно что убивать своего родного отца.

Как это пелось в старинных эстрадных куплетах? «Он маму — чик, он папу — чик и на могиле танчик-чик...» Невозможный, двойной грех: и против веры, и против учения! Однако ж, не боятся. Не осознают. В чем секрет?

Видимо, отгадку может дать психоанализ, основатель которого — австрийский врач Зигмунд Фрейд. (Кстати, еврей. Но на его еврействе останавливаться не стоит, поскольку фрейдизм относится к естественным наукам: законы психоповедения человека существовали объективно, а открыть их могли и Кузнецов, и Ковальский, и Коваленко, и Смит, и Шмидт...)

Фрейдизм часто называют учением о бессознательном. К одному из проявлений бессознательного Фрейд относил естественный, с его точки зрения, переживаемый чаще всего в подростковом возрасте бунт против родителей. Доходящий иногда до немотивированной ненависти к отцу или к матери. Когда ученик Фрейда Карл Юнг выступил против своего учителя, Фрейд якобы сказал: задумайся, ведь твой бунт как раз и подтверждает верность моей теории...

Насколько укладывается антисемитизм православных коммунистов в теорию Фрейда, судить читателям. Но если в человеке есть бессознательное, то предполагается и наличие сознательного, рационального, идущего от ума. Так вот, с точки зрения рациональной, антисемитам, если они имеют что-то против евреев, надо бы вообще не говорить о евреях, не замечать их. Ибо своим истерическим вниманием к ним антисемиты не только отдают должное значимости евреев, но сильно ее преувеличивают, к тому же невольно расписываясь перед всем честным народом в собственной незначительности.

Но поступать рационально антисемит не может. Бессознательное в нем сильнее рассудка. Казалось бы, ну и что? Практика показывает, что вполне можно обойтись инстинктами. Инстинкты часто определяют суть деятельности отдельных людей и даже сообществ, групп. Они всю жизнь могут прожить в таком бессознательном состоянии. Но тогда и сетовать ни на кого (на евреев, например) и ни на что не надо. Каково состояние — такова и жизнь.

Если вернуться к житейской, теперь уже юридической, практике, то процесс против Макашова, буде таковой состоится, может иметь огромные последствия для нравственной атмосферы и правосознания общества. В идеале мораль и закон должны совпадать по вектору. Когда мораль и закон расходятся далеко, государству и обществу грозит гибель. А ведь многие из нас, к стыду страны, давно уже стали равнодушны к проявлениям шовинизма.

Сам факт возбуждения уголовного дела свидетельствует: тот, кто исповедует националистические взгляды, за кого бы он себя ни выдавал, — обыкновенный уголовник.

В цивилизованных странах к таким так и относятся. То есть брезгуют, сторонятся, не допускают в общество. Когда-нибудь и мы сподобимся.