1952
НАШ ПОЛЬ РОБСОН ДОРОГОЙ!
Он был единственным иностранным артистом, которого в 50-х годах знали в Советском Союзе. Слушатели замирали у радиоприемников, когда оттуда доносился бархатный голос негритянского певца: «Широка страна моя роднайя...» Он искренне любил эту «роднуйю» страну, но, кажется, понять ее до конца так и не смог.
...Поначалу они просто стояли посреди гладкой, как стол, степи. Раскосые дети, бородатые мужчины в тюбетейках и женщины в пестрых узбекских платьях. Солнце палило нещадно, а они все стояли, молчаливо и покорно, изредка поглядывая на уходящую вдаль дорогу.
И вдруг на горизонте показалась машина, которая быстро приближалась, подпрыгивая на ухабах. Толпа ожила, раздались пронзительные звуки труб, женщины закружились в танце, детишки, словно по взмаху палочки невидимого дирижера, замахали флажками. Из кабины вышел огромного роста негр. Одет он был в украинскую рубаху с вышитым воротом. По лицу негра градом лился пот, он с изумлением взирал вокруг, явно ничего не понимая в происходящем.
Знаменитый американский певец приехал с концертами в СССР. Первым местом, куда, как решили чиновники из Министерства культуры, должен попасть высокий гость, был Узбекистан, где в то время проходил Международный фестиваль стран Азии. «Но почему? — спрашивал Робсон. — Где я и где Азия?» Ответа он не дождался. Поздно ночью его погрузили в самолет и отправили в Ташкент.
Вне себя от жары, он несколько дней провел не выходя из гостиничного номера, поочередно стирая две свои рубашки (его гардероб оказался на удивление скуден). Одну стирал, в другой — потел, и наоборот. Потом его все же извлекли из гостиницы, обрядили в ту самую рубаху с красными петухами (по причудам планового советского хозяйства именно такие завезли в местную галантерею) и повезли знакомиться с передовым колхозом, которым руководил трижды Герой Социалистического Труда товарищ Турсункулов.
Как вспоминал потом кинорежиссер Василий Катанян, когда все отплясали и отпели, вконец измученного Робсона повели угощать в шатер, разбитый тут же, посреди степи. Первый тост произнес председатель колхоза: «Я предлагаю выпить за нашего лучшего друга, за дорогого человека, которого мы все давно знаем и любим, за? э? э? Как его зовут?» — «Поль Робсон». Турсункулов удивился, пожевал губами и закончил: «За нашего дорогого Робсона!» Выпили, поговорили. Турсункулов не унимался: «Разрешите мне выпить за то, чтобы наша дружба крепла и чтобы вы, наш уважаемый, наш горячо любимый э? э? Как его зовут?» — «Роб-сон». — «Как-как?» — «Да Робсон же!»
Сам артист сохранял невозмутимость. Он уже привык не удивляться. Еще в Москве, когда Робсон только заикнулся о том, что хотел бы повидаться с кем-то из советских деятелей искусства, с которыми он познакомился во время войны, «товарищи», приставленные к нему, сообщили , что один погиб в автомобильной катастрофе, другой внезапно уехал в длительную командировку куда-то за Полярный круг? Единственный знакомый, писатель, член Антифашистского комитета, которого все-таки привели в гостиницу к знаменитому артисту, выглядел неважно — бледный, с бегающими глазами, с кровоподтеком на скуле... Он что-то невнятно говорил, невпопад отвечал на вопросы и вскоре, сославшись на сильную мигрень, как-то боком в сопровождении двух людей в штатском удалился.
Догадался ли Поль Робсон, что поехал его приятель прямиком на Лубянку, откуда, собственно, его и привезли на свидание, не известно. Но все слышали, как вечером, на концерте, глядя в переполненный зал, Робсон, явно волнуясь, пел со слезами на глазах: «Я другой такой страны не знайю, где так вольно дышит человек!»
Екатерина САФОНОВА
На фото: 1952 г. Раввины позируют иностранным фотокорреспондентам, которым впервые в истории СССР разрешили съемку в московской синагоге