XX век: люди

Александру Володину — 80 лет

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ СТЫДНО

Чехов сказал, что доброму человеку стыдно даже перед собакой. Не знаю, сколько на земле добрых людей по такому строгому чеховскому счету. Подозреваю, что мало. Знаю точно: один из них живет в городе, который прежде назывался Ленинградом.

Однажды мне посчастливилось разговаривать с этим человеком два часа. Называлось «интервью». Ему задавали вопросы — он на них, жутко смущаясь и стыдясь, отвечал. Безжалостность его откровений была соразмерна смущению. Между прочим, он сказал и такое:

— Как только я просыпаюсь утром, в голове у меня уже черные мысли про свои стыдные, глупые, невыносимые поступки. Как от них избавиться, что делать?.. Я тут же одеваюсь и — вниз, в рюмочную. Сто грамм. Разливальщицы меня хорошо знают. Они уже стали меня уговаривать: «Ну, сто грамм с утра... Зачем? Может, не надо? Это вредит здоровью». А недавно был в Москве, и девушка в баре, в гостинице, мне тоже говорит: «Сто грамм... с утра... зачем? Это здоровью вредит». Я говорю: «А мне в Ленинграде то же самое говорили!» Она: «А вы что думаете, мы газет не читаем?»...

Еще в той беседе он вспомнил, как впервые в Ленинграде увидел Окуджаву (с которым потом подружился и дружил тридцать лет). Ему казалось, что это какой-то небожитель, залетевший сюда на часок, чтобы потом опять улететь. Страшно, стыдно было к нему приблизиться — не то что заговорить...

Странная жизнь. Он написал пьесу «Пять вечеров», киносценарий «Осенний марафон», десятка два стихотворений и маленькую книжку рассказов «Записки нетрезвого человека». Есть в ней поразительная формула: «Стыдно быть несчастливым». Стыдно — потому что всегда рядом кто-то, кому хуже, а жизнь, даже нескладная, — драгоценный подарок.

Наша жизнь так похожа на его, но мы не нашли в себе мужества выговорить такое.

Слава... ну да, есть у него и слава, но как будто существующая отдельно от старого невзрачного человека, после утренних ста граммов едущего в троллейбусе по Ленинграду (так этот город назывался прежде) — никуда, низачем. По городу, за который он когда-то воевал.

— Мы бежали в атаку... Сзади — два нацмена, которых мы недолюбливали, потому что они не очень-то рвались в бой, а с другой стороны — чего им было так уж рваться... Вдруг один из них изо всей силы бьет меня сапогом в бок. И так ударил, что я рухнул в черную воронку от мины, а они упали на меня. Лежу и не могу под ними дышать, и прошу, шепчу, задыхаюсь: «Слезьте с меня... Слезьте с меня...» Потом, когда немецкие самолеты улетели, санитары стали убирать раненых и этих двоих с меня сняли. Оба оказались убиты. А меня отправили в госпиталь. Осколок не вытащили — он был очень близко от сердца... Меня наградили медалью, тогда еще редкой — «За отвагу», которую я вскоре потерял, когда вытряхивал вшей...