Чудные люди

ЛЕТАЮЩИЕ МУЖИКИ

Поначалу я ничего не увидел. То есть просто почувствовал, подумал: чудесное место. Мунозеро, по-саамски Муноярвинлахте — «утиные яйца». Местные держатся иной версии: будто бы царь Петр, искавший и не нашедший здесь железо, в сердцах послал озеро со всеми окрестными жителями на три буквы. По-карельски — «мун».

В петровские времена место, впрочем, было никак не захолустьем. Разрабатывалась мраморная ломка в Белой горе, малиновый гранит поставлялся ко двору; опять же Марциальные воды — уникальный целебный источник, первый в России курорт. Большое село с несколькими церквями, с больницей, санаторием, даже собственной типографией... От всего этого — одни руины. Славилось село и знаменитым хором. «Да мы и теперь собираемся и поем», — рассказала Александра Федоровна Дорофеева, проучительствовавшая здесь полвека. Потом она спела для меня вместе с учениками и школьным директором Раисой Эймоновной Дьячковой старинные советские частушки о Спасской Губе, где в магазине пусто, а в школе холодно, хоть раздевайся и пляши...

В магазине теперь не пусто, другое дело — не всякому по карману. И в учительской, где мы сидели, было тепло, да и вообще чувствовалось, что в этой глазеющей на озеро школе жизнь теплится. Стены в коридоре любовно расписаны узорами, имелся и школьный музей — карельская горенка с собранной по дворам утварью, а на двери кабинета истории — лозунг на листочке «Вместо новое говори нужное»... Все понятно. В чистом виде «бывший очаг культуры». Школа пытается хоть как-то противостоять неизбежности. Отсрочка деградации... А что еще можно тут сделать — я не знал.

Так бы уехал в неведении, если бы Раиса Эймоновна уже на пороге не обмолвилась про каких-то крылатых кузнецов. Я решил, что это местный фольклор, спросил про источник. «Какой источник?» — «Ну вот этих сказок». — «Да это не сказки. Люди такие у нас живут».

МИШИНА ГОРКА

Одни в деревне зовут его Маугли, другие — Левшой, третьи — Карлсоном. Миша Караваев — худющий, с длинными патлами, весь черный от копоти, Маугли и есть. У горки, на краю села, — кузня, где Миша чудодействует. Оттого — Левша. А третье прозвище — с того дня, как Миша впервые встал на лыжи, закинул за спину рюкзак с мотором от бензопилы «Урал», к которому прикручен винт, — и понесся по льду озера со скоростью 50 верст в час!

Появился Миша тут четыре года назад вроде бы случайно — заехал на горке покататься и остался. Миша — странник. В юности не сошелся в каких-то материях с родителями и очень им благодарен, что не стали хватать за фалды.

Образование в процессе скитаний приобрел разностороннее. Художник-реставратор «с допуском к самостоятельной работе с историческим материалом». Педиатр и хирург, правда, недоучившийся. Тренер по горным лыжам и мотоспорту, саксофонист...

— А теперь, — спрашиваю его, — определился?

— С чем, с профессией? — уточняет Миша, — или с концепцией жизни?

Ну вот. Еще и философ...

У Миши одиннадцать учеников, которые в его кузне днюют и ночуют. Катаются с горки на горных лыжах, которых раньше в глаза не видели. Смотрят горящими глазами на Мишины виндсерфинги, мотопарапланы... Педагогические взгляды Миши Караваева просты. Прежде чем детей с горки спустить, сам голову сломай. Личный пример превыше всех концепций.

Дистанции между ним и подрастающим поколением, короче, не наблюдается. Миша был и рокером, и бритоголовым, и тусовался, и бегал по острову Кижи с топором, и ходил по Питеру с мечом под мышкой — пытался наводить порядок. Вроде сплошной разброд и шатание — а до чего-то к тридцати трем годам дошел. Глядя на него, и пацаны до чего-то доходят.

— А потом приходят домой и отцам говорят: можно ведь жить, что вы все водку глушите!..

В день тридцатитрехлетия Миша поставил на горе поклонный крест. По правилам теперь надо бы часовню срубить. Впрочем, святость жизни в Мунозере преувеличивать не стоит. «Летать надо бы поменьше, — рассуждает Миша, — не мозолить глаза. Люди небось думают: вон они летают, а мы вымираем...»

Хотя, кроме пацанов, находятся у Караваева и другие последователи. Почтальон Яков ходил к Мише, ходил, присматривался к виндсерфингу, потом выдернул жердь из ограды, натянул верблюжье одеяло — и помчался в деревню Мунозеро. Там Мишин знакомый у окна сидел, видит: несется что-то к избе со страшной скоростью, подлетело к кустам — тр-рах! Ну, отвернулся от окна, чтобы не стеснять человека. Потом стук в дверь: почтальон Печкин.

В другой раз Яков решил стать вторым Карлсоном в Спасской Губе: вытесал из доски винт, тормоз от велосипеда приспособил, но что-то там у него не сработало. Зарылся в снег, пропеллер крутится, рев, дым — вся деревня сбежалась. «Почему я почтальона Якова не знакомлю с Чупиковым, — объясняет Миша, — боюсь, он самолет из дерева сварганит — деревня сгорит».

Командир эскадрильи Чупиков — еще одна здешняя достопримечательность. Вместе с Мишей служил в армии, а через десять лет встретились здесь. Чупиков прилетает в деревню на истребителе-перехватчике «СУ-27» и рисует в небе «ромашку» — доброе утро, мол, люди.

Раз на лету сапог скинул. В общем, компания подобралась...

САШИНА ГОРКА

В Мунозере, куда на Мишином пропеллере можно добраться за четверть часа, на всю деревню пара дымков из печных труб: один — местного деда, другой — Саши и Лены Петлеваных.

Они переехали сюда из Ленинграда, когда родилась дочка. Саша устроился в заповедник охранником, а потом занялся берестой — изготовлять на продажу сувениры. Подросла дочка, пошла в школу на лыжах (шесть километров туда и шесть обратно), и Раиса Эймоновна пригласила Сашу вести уроки труда. В селе никто даже корзины не умеет плести. И Саша с Леной, вчерашние горожане, стали учить деревенских детей традиционным промыслам...

В отличие от Миши Саша не словоохотлив. Меня принял настороженно: в рекламе не нуждаемся. Телевизионщики тут порывались про него фильм снять — отказался. Но когда Миша объяснил Саше, что из Москвы не репортер приехал, а доктор педагогических наук, профессор, поговорить о детях, — пригласил к чаю. Дети — другое дело.

Село угасает? Все разорено? Да не в этом дело! Болезнь, считает Саша, у людей в голове. Вот Раиса, говорит он про школьного директора, другие до нее плакались, результат ноль. А она пришла — людей зажгла. Откуда-то швейцарцы появились: пастор, врач и учитель. Посмотрели и создали в своей Швейцарии Фонд друзей Спасской Губы. Дали денег, в школе их сразу превратили в кисти и краски, расписали голые стены. Швейцарцы удивились: так быстро?

«Вы спрашиваете, что делать? — говорит Саша. — Мы три года с детьми занимаемся, те, что с самого начала ходят, уже мастера. Могут вещь сделать, продать, к жизни готовы лучше, чем их отцы-матери. Если что, он берет в руки топор, нож — и уже не погибнет».

Бересту Саша берет с сухих, сваленных деревьев, живые не обдирает. Провожая, не утерпел, показал, какой здесь ему вид на жизнь открывается. Завез на свою горку, высотой девяносто метров. Саша ее сам обмерил.

ВИТИНА ГОРКА

И еще есть возвышенность...

Десять лет назад несколько семей вычислили эту горку по карте. Горка тогда ничего не стоила, они зарегистрировали свое общество — горнолыжный семейный клуб «Луми», по-фински — «снег», — и начали обустраиваться.

Таскали на горбу бревна для дома, тянули провода для подъемника, расчищали склоны. Делали все для отдыха, своего и детей, а вышло нечто большее. Нескончаемый праздник общения, где никому ничего не надо напоминать, где каждый может попробовать себя в чем-то, и обязательно найдется кто-то, кто поможет — научиться ли прыгать с трамплина, или кататься по озеру на лыжах под парусом... Хочешь не хочешь, а несколько часов в день надо отработать на склоне, или на кухне, или на огороде. «А бывает, что отлынивают?» — спросил я у педагога из Кондопоги Элины Романовой. «Это их образ жизни, — ответила Элина. — Куда они денутся?»...

Утро, все уже встали, кажется, только я на правах гостя еще под одеялом. Спаниель Буран кладет мне морду на грудь, но с поцелуями не лезет — тактичный. «Он есть обычно хочет, — сообщает мой новый знакомый Виктор Вийри, — а вчера ласки хотел». Виктор, бывший военный летчик, чем-то напоминает мне Саню из каверинских «Двух капитанов».

Огромное солнце поднимается над горкой, как аэростат. Пролетает, нежно посвистывая, стайка свиристелей — живет эта птичка теперь только на горке. Здесь много чего редкостного встречается: трехсотлетняя липа, кедр, королевский клен, любовь, которой хватает на всех...

Деревенских с горки домой не загонишь. Детский сад под Новый год навещал Деда Мороза (в городе — он к детям, тут — они к нему сами). Учитель физкультуры Анатолий Мещанский привозит из города ребят из специальных школ, с проблемами в развитии («Попади они сюда раньше, может, и проблем бы не было»). Любимые и брошенные, тепличные и растущие, как сорная трава, здоровые и хронически больные — здесь, на горке, все они ближе к небу. Постоянно прислушиваются, высчитывают: откуда ветер, какой силы.

Ветер надувает оранжевый параплан. Виктор готовится к прыжку. Леха, Катя и другие стажеры присматриваются, как управлять стропами. «Тридцать секунд лететь, — замечает председатель клуба Володя Дербенев, — зато какой подарок ребенку! Ни за какие деньги не купишь...»

А под горкой жизнь у них, как у всех. Не могут, как раньше, свозить детей на море. Даже сюда из Петрозаводска стало накладно приезжать. Главврач районной больницы каждый отпуск отправляется на отхожий промысел во французские Альпы, строит из разобранных карельских изб горнолыжные пансионаты. Педагог работает посудомойкой. Но какие бы сюрпризы жизнь им ни подбрасывала, у них есть своя горка...

КУДА ЛЕТЯТ

«Я посредник», — говорит Миша Караваев, имея в виду тех, на горе, и деревенских. Мишина избушка стоит у подножия, на краю села, к нему заходят по-приятельски те и эти. «Уча других, учимся сами», — поясняет, хозяйничая у плиты, Мишина жена Оля. Миша привез ее сюда из шикарного дома в городе. Оля занимается карельской росписью, в туристических проспектах ее мастерская в Кижах, где она проводит лето, значится как объект, который непременно надо посетить. «Когда Оля там, — говорит Миша, — домовой совершенно распоясывается. Скрипит, вещи переставляет, занавески дергает».

В ответ на мое недоумение, наливает сто грамм и ставит за печку: «Сам утром увидишь»...

— По-моему, — говорит философ Караваев, сидя на корточках у горящей печки, — российский менталитет начинает вопреки жизни меняться сам по себе...

— Тебе кажется, то, что происходит в стране, ведет к другой жизни?

— К другому человеку она ведет. Здесь никогда не будет хороших дорог, зато научимся летать... А может, нужно просто лечь, закрыть глаза...

— Вот это скорее, — замечаю я.

Миша смеется, подбрасывая в огонь полено. Нет, серьезно, себя в «Мерседесе» с сотовым телефоном он не видит.

— Буддизм гласит: человек до двадцати лет — ученик, до сорока — воин, до шестидесяти — хозяин дома. Только после этого — свободен...

— Ты не свободен?

— Нет, я сейчас еще воин. Все эти железки, пропеллеры — борьба с самим собой. Когда надоест махать кувалдой, пойду в огород.

— Наконец-то баню поставишь, — замечает Оля.

— Я воин, хотя ловлю себя на мысли, что лучший выход из тупика сейчас — в земле копаться. Будь я постарше и поумнее, сказал бы себе: Мишуля, вот когда научишься в земле копаться, тогда иди к детям, учи летать...

Дети вьются вокруг Миши, а он ходит вокруг будущего самолета с двигателем от бензопилы «Урал». Что такое — Урал? Книгочей Миша говорит, что это слово в романе Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» расшифровывается как Условная Река Абсолютной Любви. Условная... А тут пила «Урал», мотоцикл «Урал» — создатели техники забили в них одноразовые программы. Десантная одноразовая машина — чтобы автоматчикам доехать в зону артобстрела. Одноразовая пила — чтобы зекам свалить триста стволов и бросить ее на просеке. Буддист Миша дарит одноразовым моторам другую жизнь.

...Теперь, когда я пытаюсь понять, что происходит в Спасской Губе, вижу одну и ту же картину. Человек залезает на горку, привязывает крылья, прыгает и, если сразу не расшибается, летит!..

Село угасает? Это как посмотреть. Что-то все тянет и тянет сюда людей.

Может, и мне податься?

Фото автора