Настроение недели

ДАВАЙ УЛЕТИМ

В древнем византийском гимне праздник Благовещения назывался «предвосхищением спасения людей», то есть началом возвращения в рай. Люди считают, что птицы похожи на ангелов-вестников

Ночью мне снилось, что я строю дом. Топором обтесываю бревна. Жене приснилась война. Она сказала: давай уедем. Уедем, пока не поздно. Даже если не война, а просто выборы, здесь такое начнется... У нас дети. Им еще жить. А как жить — за эти две недели разве не стало ясно?

Я сказал: куда мы поедем? где нас ждут? И здесь-то нас: раз, два, три. А там? Мы ж проклятые недобитые интеллигенты, российского, к тому же, разлива. Мы не можем в ином ландшафте, кроме родного. Да и стыдно уезжать сейчас. Надо разделять с родной страной ее невзгоды. У нас совесть есть. Она нас замучает.

— Вот и в семнадцатом году они так думали, — сказала жена. — Им тоже стыдно было. И без ландшафта тяжело. А чем все кончилось.

— Уедем в деревню, — сказал я. — Дом срубим. Сядем на грибы, на ягоду. Коз разведем. Лес-отец, лес-брат, лес-дедушка. Не даст умереть. Всегда на Руси в леса уходили.

— Кто нас там ждет? — сказала она. — И здесь-то нас: один, два, три. А там? Не дадут подняться. Никогда никому не давали — так почему нам? Дом ограбят, машину сожгут. Мы ж интеллигенты недобитые. Без денег ты пить начнешь. Волком выть начнешь. А потом — ты нитки из крапивы делать умеешь? Лыко драть? Сможешь, по-честному, девять месяцев в году березовой кашей и сечкой капустной завтракать-обедать-ужинать? Лучше поедем, любимый. Поедем, пока не началось.

— Некуда нам ехать, — сказал я. — Я распрощался с Америкой. Они людей бомбят. Не хочу.

— Ну, в Чехию поедем. Они не бомбят. Квартиру в Москве продадим, в Праге купим.

— Какая Чехия? — сказал я. — Начнется война — от Праги следа не останется.

— Если война, то и от этой страны следа не останется. Такое заведут самодержавие... Такое православие... Такую народность... Снова начнется профком-партком. Снова «кто не с нами, тот против...». Ты что, забыл?

— Ничего я не забыл, — сказал я. — В Сибирь уедем. Там люди хорошие. Там у Мишки Тарковского ружье есть. Я его обпилю — обрез получится. Там до Бога высоко, до царя далеко. И рыба прет. На рыбу сядем, у реки. Даже денег не надо. На рыбе ядерную зиму пересидеть можно. Я прикидывал...

— Какая Сибирь? — сказала она. — Лучше квартиру продадим, стиральную машину купим. Поживем напоследок как люди.

«А как же мы жили? — подумал я. — Как нелюди, что ли?»

Да так и жили. Как вся страна. Квалификацию теряли. Цеплялись из последних сил. Вкалывали. Устремлялись. От отчаяния к надежде. И обратно к отчаянию. Продирались сквозь чиновников. Что-то успели сделать. И все-таки бесконечно мало. Где моя «Книга похода», любимая? Где твои средние века? Хотели вдвоем написать курс лекций — «образ мира». А вместо этого пишем статейки в попсовые издания, которые несчастные люди читают только для того, чтобы не думать о том, что вокруг...

Ведь с этой далекой войной ясно стало больше про нас, чем про них. Как-то сразу обозначились масштабы разорения, коррупции, экономического ничтожества и морального запустения родины. И про правительство все стало ясно, и про Думу, и про армию, и про «патриотов», и про целое поколение трудящихся, ушедших в мелкооптовый бизнес и в братки, и про нас самих...

— Знаешь, — сказала жена, — давай не будем стиральную машину покупать. Давай поедем напоследок куда-нибудь. В Крым, к отцу Аркадию, в горы. Он храм там строит. Или на Волгу, в дельту. Там красота такая, рассветы такие... Острова... Там лотос цветет...

Или никуда не поедем. Просто помечтаем. Помолимся. Выпустим птицу на волю.

— Какую птицу? — говорю.

— Надо загадать желание. И выпустить птицу. Тогда оно сбудется. Старинный московский обычай — на Благовещение птицу выпускать.

— Но у нас нет птицы.

— У нас нет, но у Алеши есть.

Алеша — наш друг. Выпускник философского факультета. Поэт. И у него правда есть чайка. Год назад ее студенты-биологи искусственным образом высидели из яйца и отдали Алеше выхаживать, потому что он добрый. Он выходил. В отдельной комнате поселил, потому что птица вольная, нервная. Да и выросла большая.

А у него за это время ребенок родился. А работы нет. Он рюкзаки шьет. Качественно шьет — поэтому медленно. А птица есть просит. Болеет к тому же. Лысеть начала. Нрав у нее даже в отдельной комнате сделался неуживчивый, скверный.

Позвонили Алеше.

— Не могу я ее выпустить, — говорит. — Потому что она погибнет. Или по помойкам промышлять начнет. Я к морю ее увезу — и там выпущу. Подкоплю денег немного — и увезу. К Аркадию, в Крым...

Не может он птицу выпускать на произвол судьбы. Хочет, чтоб она хоть раз увидела присущую ей стихию: море, бескрайний синий простор.

Не может расстаться со своей мечтой.

От кого-то я слышал, что первыми погибают идеалисты, мечты которых настолько прекрасны, что расстаться с ними они не в силах. Теперь мне ясно, как это верно. Очарованные гибнут. Отморозки остаются. Мимикрируют. Приспосабливаются. Размножаются. Им-то что? Им вслед не глядят беспорочные предки, и пророки им не нашептывают.

Они не цветы — они земля. Почва. Суглинки и супеси, подзолы наши кислые, бедные, на которых такие, как Алеша, вырастают раз лет в тридцать. А когда вырастают все же — с такими не знают, что и делать-то...

— Знаешь, — сказал я жене, — насчет птицы ты верно придумала. Мы, давай-ка, на Птичий рынок поедем сейчас. И купим щегла, что ли. И выпустим. И желание все-таки загадаем...

Со старшей дочерью собрались — поехали.

Погоду от весны на зиму завернуло. Недаром говорят — если весна до Благовещения началась — много морозов будет еще впереди. Снег выпадет, лужи замерзнут, ветры налетят то ли с севера, то ли с востока.

Но весну все равно не переломишь.

Все перемелется. Все образуется.

Вот купим птицу, отвезем в чистое поле — выпустим.

Чтобы еще пожить напоследок по-человечески. Поработать вволю. Построить дом. В дельту спуститься. Съездить к Аркадию в Крым.

Потом подумал: а не слишком ли много на одного щегла я возлагаю надежд? Донесет ли он их до пречистой девы Марии Богородицы? Хватит ли сил у него? На всякий случай купил второго. Дочери, конечно, тоже купил. Сказал: «Ты должна желание загадать. Только пойми: не простое желание, а очень важное. Оно одно только исполнится. Поэтому постарайся». Короче, на все деньги взял щеглов, чтоб всем хватило.

Нашли чистое поле, пошли в него, выпустили птиц.

Дочь долго своего щегла держала в руках. Потом пустила.

Я не удержался и на другой день спросил у нее:

— Ты что загадала?

— Чтобы он не погиб, — сказала она.

Фото Александра Тягны-Рядно