Наедине

СВЯТЫЕ ЖИВУТ СРЕДИ БОМЖЕЙ

Однажды я позволил себе предположить в своей книге «Размышления с Евангелием», что для каждого великого святого какое-то одно блаженство из тех, что названы Христом в Нагорной проповеди, как бы вышло на первый план. Стало в жизни важнейшим, ключевым. В каком-то смысле портретом этого святого человека — портретом в слове.

Думаю, нечто подобное мы встречаем и в истории — хотя бы и нашего уходящего века. Были в нем такие «минуты роковые», когда наиболее пронзительно звучали для людей слова: «Блаженны миротворцы...» — вспомним, сколько войн случилось в XX столетии, или: «Блаженны плачущие...» — вспомним, сколько было пролито в нашем веке слез, или: «Блаженны изгнанные правды ради...» — вспомним, например, что эти слова написаны на надгробье Александра Галича на русском кладбище под Парижем, где покоятся сотни наших соотечественников-эмигрантов, изгнанников...

Сегодня, мне кажется, нам необходимо прислушаться к словам: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят».

XX век — это век ужасающего кризиса веры. Очень трудно почувствовать Бога. Для большинства принявших Бога вера в Него — это некая система взглядов, или идеология, или путь, по которому нам хотелось бы идти.

Когда приходится говорить сегодня с теми, кто себя считает защитниками веры (неважно, от кого,— враг всегда сыщется), часто обнаруживаешь, что на самом деле эти люди верят в какие-то принципы, какие-то структуры, в необходимость рабского, холопского подчинения этим структурам — но не в Божье присутствие в мире. Не в Его любовь. То есть нет в этой вере самого главного.

А почему? Да потому, что нам всем остро не хватает чистоты сердца. Не хватает радостного, детского, наивного и вместе с тем защищенного, незыблемого, бесстрашного простодушия, которое дает возможность понять, что есть в жизни одно чувство — чувство Бога, по сравнению с которым все второстепенно. Второстепенны принципы, потому что нет правил без исключений. Второстепенны даже заповеди, потому что любая из десяти теряет смысл, если превращается в какое-то абсолютное требование, сразу перестает быть призывом, с которым к тебе лично обращается Бог. Только будучи адресована лично ко мне, она имеет смысл. Заповедь «Не убий» ничего общего не имеет с Уголовным кодексом и с его установкой на то, что человек, совершивший убийство, должен быть наказан соответствующим образом. Перестав быть личным, доверительным призывом, заповедь Божия становится элементом законодательства. Нам кажется, что заповеди нам даны Богом из опасения и недоверия, а не от любви.

Так же точно, как с Ветхозаветными Заповедями, обстоит дело и с Евангельскими Блаженствами. Кажется страшной дерзостью вот это самое: «...Ибо они Бога узрят». Мы знаем из Библии, что лицом к лицу с Богом оказался Моисей — и потом спускался к людям с горы, занавесив лицо, чтобы они не ослепли. Мы знаем, как Бог являлся величайшим святым — они скрывали от людей факт Богообщения. Но в действительности быть чистыми сердцем — уже чудо видения жизни в совершенно ином свете. Чистый сердцем видит Бога во всем и во всех. Он узнает Бога в больных детях, в запахе осенней листвы и в математических формулах, над которыми ломает голову... Мы готовы узнать Бога в церковных песнопениях, в сиянии свечи перед иконой, но, увы, нам не удается узнать Бога в капризах больной матери или в той боли, которую переживает в переходе метро грязный нищий. Не удается узнать — не оттого, что эти образы далеки от великолепия Бога, но потому, что сердца наши загрязнены.

Чистые сердцем — они есть. И к ним почаще надо обращаться. Популярный телеведущий Владимир Познер допытывался у меня, что сделать, чтобы как-то расшевелить человека, — я ему сказал: «Поезжайте в Лондон и сделайте интервью с митрополитом Антонием, старейшим и самым уважаемым архиереем нашей Русской Православной Церкви. Или возьмите киноматериалы — их очень много — и покажите людям в России хотя бы фрагменты того, что говорит владыка Антоний своим лондонским прихожанам». Познер говорит: «Значит, вы предлагаете проповедь?» — «Нет! Я предлагаю не проповедь, я предлагаю Антония Блума — это разные вещи. Проповедь может сказать любой выпускник семинарии, не говоря уж о любом митрополите. А Антоний Блум — один такой, и все, кто его слышал и читал, ничуть не сомневаются: он постоянно видит Бога, свет этого общения озаряет его лицо». Есть в нашей жизни опасная подмена человека жанром, должностью или общественным положением. Нам нужен не просто митрополит — нам нужен митрополит Антоний. Если нам предложат какого-то другого — из этого ничего не выйдет.

Мы все знаем о матери Терезе из Калькутты, а я хочу вспомнить о другой старой монахине, пусть и не такой знаменитой, — о матери Эмманюэль из Каира. Сейчас, правда, она уже уехала из Каира — ей почти 90 лет — но треть жизни она провела в самом нищем районе египетской столицы, где обитают отверженные — фактически на помойке. Французская монахиня, которая могла спокойно коротать век в тихой обители или преподавать в хорошей школе, она выбрала такой странный и страшный путь. И на этом пути — памятуя, что все-таки ходит по земле, а не по облакам, — она постоянно смягчает драматизм ситуации юмором, шуткой. Скажем, она признается, что очень любит мороженое, и говорит, что попросит дать ей мороженого, когда ей придется умирать. Чистота ее сердца, видите, проявилась и в этом ее лукавом признании...

Значит, есть они, люди, которым дано. Они — наше общее сокровище. Мы должны лететь на этот свет. Увы, нас тянет куда-то совсем в другую сторону.

Почему? Здесь работает закон всемирного тяготения: камень падает вниз, даже брошенный в небо. Чтобы он взлетел к звездам, нужна огромная сила. Другой вопрос — как быть подхваченным этой силой и стать несомым ею. Этого мы не знаем. Наша вера, наша религиозность, наше уважение к истории и традициям Церкви все время выливается в ритуал, направляется по каким-то простым путям. Ну конечно же, проще написать записку о здравии и дать ее прочитать священнику, чем простоять ночь на коленях у постели больного. Мы — люди, предпочитающие писать записки. А святые предпочитали стоять на коленях возле страждущего. Можно вспомнить преподобного Иоанна Дамаскина — то, что написано о нем в замечательной поэме А.К. Толстого. Иоанн, когда умер его друг, преступил обет молчания, то есть совершил грубейшее монастырское «правонарушение», ослушался своего начальства, — не потому, что он считал себя в силах петь гимны, не потому, что осознавал свой поэтический дар, а по одной простой причине: его переполняли боль утраты и любовь к этому конкретному человеку. Мы все время пытаемся действовать — и в Церкви, и далеко за ее оградой — ради людей, а не ради человека. Мы отстаиваем догматы и принципы, в то время как наша задача — нести в мир любовь.

Чистые сердцем есть, их тысячи — просто они привыкли прятаться. Они не позируют перед камерами, не дают интервью, не занимаются политикой. Увидеть чистого сердцем непросто.

Он едет вместе с нами в метро, стоит в одной очереди, сидит за соседним столом на работе — и это лишь наша вина, что мы не обращаем на него внимания, видим — и не узнаем, смотрим — и не понимаем, кто это.

И кем он может стать для нас.

Фото Александра Джуса