ПРЕКРАСНАЯ ЖИЗНЬ СЫНА АЛЕКСАНДРА БЛОКА

В отличие от отца А.П. Кулешов был счастливым человеком

Как и Билл Клинтон, я против клонирования. Я за то, чтобы у каждого был свой шанс прорасти и раскрыться. Как говорят китайцы, пусть расцветают все цветы.

Я задолго до Клинтона пришел к такой мысли.

В конце 60-х мне, молодому литератору, благоволил сам Александр Петрович Кулешов. Не знаете такого? Значит, вам не попадались на глаза сборники «Советские спортсмены в борьбе за мир», выходившие почти ежегодно массовым тиражом. А.П. фигурировал в этих сборниках сразу в двух ипостасях: как Александр Кулешов, один из авторов, и как редактор-составитель А.П. Нолле. Псевдоним Кулешов так прирос к нему, что и хоронили его как Кулешова — «прозаика, очеркиста, общественного деятеля»...

Когда он поучал меня (а он любил это делать), я никогда не слышал от него, что надо-де повышать литературное мастерство, читать классиков и тому подобные глупости. Нет, поучения его были сугубо практическими.

— Пора, наконец, стать членом Союза писателей!

— Кто же меня туда примет?

— Но вы даже не подаете документы! Некоторые подают по пять и по восемь раз. Только так! Имейте в виду: количество рано или поздно переходит в качество. Научный факт!

Это произносилось с неизменной улыбочкой, потому что А.П. определенно был незлым человеком. Однажды, при подготовке очередного сборника, он в самых деликатных выражениях попросил меня придумать себе четкий, краткий псевдоним. А так как в разных редакциях мне это уже предлагали, я сходу спросил:

— Псевдоним Кац вас устраивает?

— Не петушитесь, — улыбнулся А.П. — У нас в Союзе писателей сплошь евреи — и ничего, как-то обходимся...

Фамилия Нолле — благородная, иноземная, с неким шармом загадочности — выглядела куда более удачным псевдонимом, чем вполне плебейская Кулешов. Я спрашивал А.П. о причинах употребления псевдонима, о происхождении его собственной звучной фамилии и был бы вполне удовлетворен, если б он ответил мне хоть как-то внятно. Внятно же он объяснял мне, к примеру, преимущества любовниц перед законными женами: в жены можно брать кого угодно, тогда как любовнице надлежало быть как минимум темпераментной. У него была симпатичная теория и насчет пользы псевдонимов, которую я не припомню, но помню, как разжигалось мое любопытство. Можно сказать, он сам виноват в том, что я расширил сферу своей любознательности. И однажды услышал от Льва Филатова, футбольного философа, теоретика и комментатора:

— Неужели не знаете? Александр Петрович — сын Блока!

— Какого Блока?

— Как это — какого? Того самого!

Александр Блок умер 7 августа 1921 г. Ровно спустя полвека Александр Кулешов неожиданно позвал меня к себе в гости в писательский дом у метро «Аэропорт». Встретил он меня почему-то в майке и гимнастических трико со штрипками. Едва я вошел в прихожую, он выпятил грудную клетку, подобрал живот и напрягся, расставив согнутые руки, как делают подростки, демонстрируя силу.

— Ну как? — спросил он.

— Нормально, — сказал я.

— Можете пощупать бицепсы.

Я пощупал из вежливости.

— А ведь мне уже за пятьдесят!

Удовлетворенный, он облачился в пижаму и осведомился:

— Предпочтете «Кьянти» или «Мартини»?

— Да все равно.

— Натуральное, заметьте. Прямиком из Безансона!

Для советского писателя в те годы крупной удачей была любая поездка за рубеж. Она выпрашивалась, вымаливалась, выбивалась; их количество (что отмечалось даже в некрологах) свидетельствовало о статусе писателя. Между тем А.П. бывал за границей по двадцати раз в году! Экзотические безделушки в его прихожей были всего лишь прелюдией к подлинным заморским трофеям, замечаемым не сразу. Вот, например, качественная сантехника (не голубой — прямо-таки небесно-лазурный унитаз). Электрический камин, ритмично вспыхивающий. Красного дерева шкаф с книжными корешками, искусно подобранными по цвету. Бар, встроенный в этот книжный шкаф, с батареей замысловатых бутылок. Но дивная сантехника и изысканные напитки не были, конечно, самоцелью.

— Вам первому, — он всосал из рюмашки, — потрясающую новость! Вы видели, конечно, в «Литературке» поздравление к моему пятидесятилетию? Вы посмотрите, поинтересуйтесь — как редко поздравляют у нас с пятидесятилетием! Ну, разве что какого-нибудь кабал-каро-бардинского классика. Поздравления в газете к 60-летию — это сколько еще надо ждать, к 70-летию — пожалуйста, каждого поздравляют, без разбора... Но это не все! Я вас тут внес в список приглашенных на банкет по случаю моего юбилея. Посоветуйте: какой зал абонировать в нашем ЦДЛ — Большой или Малый? Я специально пошел на чужой банкет именно в Большой зал — и знаете, что мне не понравилось? Пустовато как-то... А вот если бы в Малом зале, многие толпились бы в прихожей!..

— Но ведь поздравление в газете уже давно было...

— Нет, вы все-таки очень далеки от нашей жизни. Не представляете, каких трудов стоит организовать такой банкет. Год жизни убит, уверяю вас! Да, приходится отмечать на полгода позже. Но лучше поздно, чем никогда! Учитесь жить, молодой человек!..

На юбилее в Малом зале в президиуме по правую и левую руку от юбиляра восседали классики нашей советской литературы (так их представил сам юбиляр) Юрий Нагибин и Анатолий Алексин. Ожидался Евгений Евтушенко, но почему-то не прибыл. В первом ряду лицом к лицу с президиумом — делегаты от чествующих организаций: представители милиции и почему-то пожарной охраны в мундирах и болгарский дипломат, который в своем выступлении назвал Россию «матушкой».

Зачитывались и подносились приветственные адреса. Юбиляр целовался с каждым оратором. Распорядитель вечера Анатолий Алексин обратил наше внимание на замечательную скромность Александра Петровича.

— По просьбе юбиляра мы отмечаем только литературную сторону его поистине многогранной деятельности. Автор не понаслышке знает беспросветность западной жизни. У героя новеллы «Шапка по кругу» заветнейшая мечта — стать велогонщиком. Дело, заметьте, происходит в солнечной Италии. Он отказывает себе буквально в куске хлеба, лишь бы накопить лир (у них там лиры) и купить велосипед. Вот наконец она — искомая сумма! Но в кармане (какой неожиданный сюжетный ход!) — представьте, дырка. Трагедия и отчаяние героя! Соседи — простые люди, такие же, как он, бедняки — пускают шапку по кругу. Обычная, представьте себе, классовая солидарность. Но — тут еще один поворот сюжета! — потерянные купюры, представьте себе, в самом деле найдены...

Слезы наворачиваются на глаза, когда видишь этот безотрадный и страшный мир чистогана...

Тут тамада запнулся, заметив активное брожение зала. Пронесся слух, что в Дубовом зале ЦДЛ накрыто всего шесть столов...

Нагибин вспоминал давнюю случайную встречу двух интеллигентных московских мальчиков, их чинную беседу. «Это ваш папа — известный писатель Яков Семенович Рыкачев?» — «А это, значит, вашего папу упоминал сам Маяковский:

Чтобы врассыпную разбежался Коган,
встреченных увеча пиками усов...»

При этих словах А.П., успевший поцеловаться с Юрием Марковичем еще до выступления, слегка омрачился. Казалось, приоткрылась какая-то ненужная подробность его жизни. Опытный оратор тут же перекрыл замешательство патетической руладой:

— Назовите мне кого-либо еще в этом зале, чья жизнь и творчество так полно укладывались бы всего в две краткие строчки:

Его шекспировские страсти
посвящены советской власти!

Тут все облегченно заулыбались и захлопали, реабилитируя таким образом юбиляра с его подмоченным происхождением.

Критик Коган, Петр Семенович, был фигурой небезызвестной. Это имя мелькало в книжных сносках, комментариях и указателях. В примечаниях к одному из блоковских томов оно связалось с именем Нолле — девичьей фамилией Надежды Александровны, его супруги.

Моя исследовательская прыть поугасла, когда выяснилось, что мама А.П. никогда не делала тайны из своей близости с Блоком. Они переписывались с 1913 года. Встречались с ноября 1914-го. Блок, по ее словам, ценил в ней не только боготворящую поклонницу, но и чуткую собеседницу. Законного же своего супруга Н.А. упоминает в мемуарах о Блоке лишь однажды — в следующей связи. В свой приезд в Москву в мае 1920 г. Александр Александрович почти две недели жил в трехкомнатной квартире Коганов на Арбате. «Петр Семенович, — вспоминала Н.А. Нолле, — тотчас же заявил, что кабинет, как самую удобную комнату, надо отдать Блоку». Невольно вспоминается благоволение в те же годы четы Бриков к душевно бесприютному Маяковскому...

В августе уже Надежда Александровна поехала в Петроград к Блоку, прожив у него месяц. «Однажды после обеда, в прохладный осенний вечер, мы вышли с Александром Александровичем прогуляться и направились к Летнему саду... И вот в этот вечер Блок поведал мне о том, что тяжким бременем долгие годы лежало на его душе и темной тенью стлалось над светлыми днями его жизни. Рассказывать об этом я не считаю себя вправе, ибо дала слово Блоку никогда и никому об этом не говорить...»

Это была последняя их встреча.

8 января 1921 г. Блок в письме Надежде Александровне обратился с такой просьбой — если не заклинанием: «Жалейте и лелейте своего будущего ребенка; если он будет хороший, какой он будет мученик, — он будет расплачиваться за все, что мы наделали, за каждую минуту наших дней».

Сколь красноречивы в этом письме слова «мы», «наши».

Был ли хорошим человеком Александр Петрович Кулешов, появившийся на свет в июне 1921-го, за два месяца до смерти Блока?

Не уверен; а уж то, что мучеником он не был, — это точно.

Я спросил его однажды, сочиняет ли он стихи. Сочинял ли хотя бы в юности? Он цепко взглянул на меня и внятно произнес:

— Никогда! Зачем?

Это так. Не зря говорится, что на детях гениев природа отдыхает...

На Кулешове отдыхала, похоже, сама судьба, столь жестокая к Блоку.

Много лет спустя после смерти Кулешова — от сердечного приступа, в очередной загранке, в Стокгольме кажется, — я наткнулся на самое, пожалуй, достоверное свидетельство о тайне его рождения.

30 марта 1924 года из Праги Марина Цветаева писала Роману Гулю: «...Странно, что в Россию поедете. Где будете жить? В Москве? Хочу подарить Вам своих друзей Коганов, целую семью, все хорошие. Там блоковский мальчик растет — Саша, уже большой, три года. Это очень хороший дом...»

Она же — ему же 11 апреля 1924-го:

«Вы спрашивали о сыне Блока... Видела его годовалым ребенком: прекрасным, суровым, с блоковскими тяжелыми глазами (тяжесть в верхнем веке), с его изогнутым ртом. Похож — более нельзя. Читала письмо Блока к его матери, такое слово помню: «Если это будет сын, пожелаю ему только одного — смелости». Видела подарки Блока этому мальчику: перламутровый фамильный крест, увитый розами<...> макет Арлекина из «Балаганчика», — подношение какой-то поклонницы<...> Видела любовь Н.А. Коган к Блоку. Узнав о его смерти, она, кормя сына, вся зажалась внутренне, не дала воли слезам. А десять дней спустя ходила в марлевой маске — ужасающая нервная экзема от «задержанного аффекта».

Мальчик растет красивый и счастливый, в П.С. Когане он нашел самого любящего отца. А тот папа так и остался там — «на портрете».

Будут говорить «не блоковский» — не верьте: это негодяи говорят».

Писатели с удовольствием пишут друг о друге. Это понятно. Это повышает взаимный рейтинг. Достоевский тепло отозвался о Пушкине, Горький писал о Толстом, Федин о Горьком, еще кто-то — о Федине... Активный литературный процесс. Я был уверен, что где-то кто-то непременно упоминал и об Александре Кулешове. Предпринял разыскания. Перерыл тома. Конечно, А.П. — не Лев Толстой. С Толстым проще: он практически не покидал своей «Ясной Поляны», тогда как А.П. побывал и в Австралии. Толстой был сам по себе, а Кулешов — кроме сочинения своих притч, был «полпред писательской общественности» (как он сам себя вполне серьезно именовал).

Я все-таки нашел то, что искал. Рассказ Юрия Нагибина «Полет с президентом» начинается так: «Мы — писатель Александр Кулешов и я — летели из Браззавиля в Москву через Париж». И все? И все. Разве этого недостаточно — «...Из Браззавиля... через Париж...»?!

Второй мемуар о сыне Блока — небезызвестная «Иванькиада» Владимира Войновича. На правлении ЖСК «Московский писатель» автор заявил права на освободившуюся жилплощадь. «Наглое заявление, — сказал кому-то член правления ЖСК А. Кулешов».

И все? Да, все.

Ну и еще письма Цветаевой — но описанный в них младенец имеет так мало общего с человеком, о котором я вспоминаю...

Думаю, это несправедливо. Почему только так: «Жизнь Замечательных Людей»? А с незамечательными как же? На десяток замечательных членов бывшего Союза писателей тысяч десять приходилось тоже, между прочим, живых душ. Они, а не кто-то один, замечательный в своем роде, составляют подлинную физиономию эпохи.

Единственная трудность (перед которой обычно пасуют мемуаристы): кого избрать в «полномочные представители» монолитной спаянной массы? Случай помог мне: сын гения самой судьбой был выделен и отмечен.

Вспоминая Кулешова, я не ставил своего героя в один ряд с другими, куда более заслуженными писателями. Не думаю, чтобы я этим хоть как-то очернил его. Это ни в коем случае не входило в мои намерения. Все-таки он благодетельствовал мне. А я тогда был бомжем в столице, скрывал это как мог, подрабатывал случайными редакционными заданиями. Мне кажется, А.П. о чем-то догадывался, потому что ни разу не спросил меня, где я живу, как семья, родители, ел ли я сегодня и не ночую ли на вокзале.

Мог, наверное, каждую минуту заложить и сдать. Но, заметьте, не заложил и не сдал. Спасибо ему за это!

И пусть расцветают все цветы!

На фото Николая КОЧНЕВА и из архива «ОГОНЬКА»:

• Александр Петрович Кулешов любил советскую детскую литературу. И по душе, и по долгу службы (с С.В. Михалковым, с А.В. Федуловой)
• В августе уже Надежда Александровна поехала в Петроград к Блоку, прожив у него месяц. Это была последняя их встреча. (На фото: Александр Блок среди друзей)
• А вот кто был среди друзей А. П. Кулешова: А. Алексин, М. Прилежаева, А. Пахмутова...