ПРОЩАНИЕ С БОЛЬШИМ

ФАСАД

В Совдепии Большому театру была уготована участь символа: из Императорского стал имперским. Кроме опер и балетов здесь проходили торжественные собрания представителей общественности и чествования вождей. Советская империя рухнула — и, как всякий символ подобного рода, Большой оказался не без гнильцы. За монументальной внушительностью фасада скрывается не напряженный труд, как при царе, не интимные тайны Лепешинских и Максаковых и вечный страх, как при Сталине, даже не отвратительная, но принципиальная, идейная возня, как при Брежневе-Андропове-Горбачеве. Ветшающий на глазах фасад Большого (да простят читатели слишком прямую метафору) прячет с упрямством то, о чем бы надо трезвонить по всему миру: Большой исчерпал свой имперский резерв, запас имперской магии, а другими такие театры не бывают по определению.

КАССА

Утверждая, что театр начинается с вешалки, Станиславский, очевидно, прибег к обобщению. Большой начинается с кассы.

О том, что таковая имеется, зрители в массе своей не подозревают. Само понятие «касса» подразумевает некое движение: билетов из рук кассирши в руки покупателя, движение денег в обратном направлении. Завсегдатаи Большого обладают самым сокровенным знанием: касса может существовать безо всякой цели и причины. Просто есть здание на Театральной площади, есть штатное расписание, в нем есть соответствующее структурное подразделение, есть дверь, на которой обозначены часы работы, есть четыре кассирши (две в окошках предварительной продажи, две — «на брони»), есть завкассами, есть охраняющий кассы милиционер.

Примерно с год тому назад касса даже горела. Виктор Николаевич Тихонов, заместитель директора театра, в три часа пополуночи отдавал по телефону приказы пожарникам: спасти факс, спасти телефон, спасти калькуляторы, спасти мебель. О билетах не сказал ни слова. Даже всемогущему пламени билеты в Большой театр не достать. Что уж говорить о нас, грешных.

На самом деле билеты в кассах Большого, разумеется, есть. Лучшие из них, поступив в дирекцию, сразу отправляются в гостиницы «Метрополь» и «Интурист» — продаваться за валюту клиентам из дальнего зарубежья и особо преуспевшим соотечественникам. Остальные попадают в руки спекулянтов. Попадают по заявкам крупных столичных заводов, по письмам из солидных госструктур, просто по хорошему знакомству. «Свободная» продажа билетов происходит три раза в месяц по субботам. Чтобы получить билет в пятый ряд четвертого яруса на какого-нибудь омертвевшего «Каменного гостя», следует записаться накануне и к восьми утра явиться на перекличку. Записываются и являются всегда одни и те же: перепродажа билетов для них — единственный стабильный источник существования.

В героический период истории театра, когда на билетах сколачивались состояния, кассами заведовал Борис Павлович Измайлов. Году эдак в 92-м ваш покорный слуга начал обивать пороги Большого. Неприступная с виду крепость, каковой представлялись мне кассы, оказалась очень даже «приступной». Чуть-чуть обаяния, железная клятва билеты не перепродавать — и звонкий билет в партер приятно оттопыривает твой карман.

Борис Павлович ушел из Большого почти сразу после того, как в директорский кабинет въехал Владимир Васильев. В последний свой рабочий день Борис Павлович сказал: «Понимаешь, мне было интересно, когда в театр действительно невозможно попасть, когда в него ходят. Сейчас — неинтересно». То было время творческих экспериментов Васильева: бесконечные симфонические концерты, концертные исполнения второстепенных опер, прекрасная, но беззастенчиво потеснившая остальной репертуар «Анюта»...

КАССИРЫ

За Измайловым из Большого ушли все любимые мною люди. Первой — Галина Георгиевна из кассы брони. От природы роста не великого, она казалась монументальной: ее высокая прическа была бы украшением любого светского салона. Не любительница интеллектуальных разговоров, она однажды спросила, нравится ли мне музыка к «Сильфиде». «Нравится». — «А по-моему, ужасно: терция, доминанта, терция, доминанта»...

Второй ушла Людмила Анатольевна, в очередь с Галиной Георгиевной выдававшая бронь. Она была, напротив, подчеркнуто погружена в культуру. «Современник», Вахтанговский, Сатира. Но чаще — Большой зал консерватории. Музыкантов она судила строго и, на мой вкус, вполне профессионально.

Елена Михайловна — ушедшая из Большого третьей — сидела в кассе предварительной продажи. Найти с ней контакт мне было сложнее: за маской эстетствующего юноши бледного со взором горящим она упрямо видела нахала и хитреца, для которого сам по себе театр — занятие второстепенное. Что уж там, по ее мнению, было главное — до сих пор бьюсь в догадках...

С приходом нового заведующего нравы в кассах поменялись. Милиционеров Сашу и Василь Иваныча (добрее человека я за свою жизнь не встречал) перевели в основное здание. Над кассой № 1 укрепили видеокамеру — очевидно, чтобы Надежда Юрьевна, единственная оставшаяся, не дерзала продавать билеты кому не следует. В партере сразу появились новые лица. В среде спекулянтов на какое-то время воцарилось уныние — впрочем, вскоре сменившееся уверенностью в завтрашнем дне.

Уверенность все же была не та. В декабре, за час до начала «Дон-Кихота» (по продаваемости наравне с «Лебединым озером» и «Щелкунчиком» входящим в первую тройку), была вдруг открыта касса: бери — не хочу. Слава богу, расположена касса таким образом, что о существовании ее никто не знает, в противном случае спекулянты погорели бы. И прежде всего — любимая мною Наира.

ПАРКЕТ

Наира — персонаж нетипичный. Она, пожалуй, единственный в театре (или «при театре» — это как угодно) человек, которому всерьез не наплевать на то, что с ним происходит.

Во-первых, потому что театр — ее хлеб (и с каждым сезоном его зарабатывать все труднее). Во-вторых и, пожалуй, в-главных, Наира — единственная из спекулянтской братии, кто ходит не только вокруг театра, но и в сам театр. Раньше ходила чаще. Теперь — наконец счастливо выйдя замуж — реже. Тем не менее до сих пор ни одна премьера, ни один ввод, ни один гала не обходится без нее. Артистов балета Наира знает в лицо, со всеми раскланивается, со всеми в прекрасных отношениях. В ней поразительно сочетание жесткости служителя Меркурия (бога — покровителя торговли) с горячностью жреца Терпсихоры. Помню ее неистовство на первом выступлении Нины Ананиашвили в партии Анюты. Мы сидели прямо у кромки оркестровой ложи — и невозмутимый дирижер то и дело оборачивался на наши с Наирой восторженные вопли.

Откуда приходят на «паркет» (так на профессиональном жаргоне называется рабочее место спекулянтов — пространство под колоннами Большого)? Да откуда только не приходят. Наира из онкоцентра, кто-то с завода, кто-то из КБ. Кто-то даже из администраторов второстепенного театра... Что их сюда приводило? Не только желание прилично заработать. Место солидное. Клиенты приятные. Да и процесс продажи билетов в театр — сам по себе театр...

В последние год-два ряды спекулянтов стали заметно редеть: «старики», заработав на обеспеченную жизнь, один за другим уходят, их места заняла неоперившаяся поросль, потом и поросль нашла себе вакансии покруче.

«Смену вех» на «паркете» ознаменовал кризис. Под колоннами Большого поколение двадцатилетних — те, кто попал под сокращение младшего менеджерского состава.

ФОЙЕ

Человеку, попавшему в Большой впервые, здешние служащие — билетерши, капельдинерши, гардеробщицы, буфетчицы — могут показаться совершеннейшими зверьми: хочу — пущу, хочу — не пущу, хочу — раздену, не хочу — отправлю ярусом выше... Однако, как и прочие млекопитающие, все они поддаются дрессировке.

За те годы, что я без устали хожу в Большой, наладить дружеские отношения мне не удалось только с одной цербершей — некой Зиной, сторожащей врата партера. Зина — дама одноглазая, но единственный глаз работает у нее, как оптическое снаряжение артиллерийской батареи. Зина — единственная, кто, если возникнет нужда, готов вызвать милицейскую подмогу; Зина — любимица дирекции, потому что подобострастна с начальством до невозможности; Зина безошибочно, с прицельной точностью вычисляет подлецов, перебравшихся на пустые места в партере во время антракта. Зайдя как-то в «Чародейку» на Новом Арбате, я обнаружил там Зину со стаканом кофе в руке. Зина зыркнула на меня, поперхнулась, сплюнула и негодующе отвернулась. Я поспешил ретироваться...

То ли дело — дамы из бельэтажа. Это какой-то заповедник, на территории которого можно погладить хищника и не потерять при этом руку. Спокойные, бескорыстные, готовые поддержать разговор о составе исполнителей, сколько раз — и скольких! — выручали они из безвыходных ситуаций, щедро открывая перед ними двери центральных лож.

Двигаясь наверх — через первый, второй, третий ярус — мы сталкиваемся с удивительной закономерностью: чем выше ярус, тем сложнее договориться с его хозяйками. Даже на четвертом балконе, откуда увидеть можно разве что баснословную люстру (здесь сидят жертвы «предварительной продажи»), мне пришлось однажды пережить непростые минуты. В Москве гастролировал Мариинский театр. Давали «Бахчисарайский фонтан». Опоздав в партер, мы с актрисой Верой Глаголевой добрели до люстры и робко вошли в святилище. В ту же секунду перед нами из воздуха соткалась капельдинерша. Исчерпав запас брани (к слову, вполне энциклопедический), она вдруг пристально взглянула на Глаголеву. «Извините ради Христа. Вам — можно», — и мы получили билет в рай.

ВЕШАЛКА

Все же нельзя не сказать доброго слова и о ней, воспетой Станиславским.

Гардеробщицы — быть может, самое приятное сословие Большого театра. «Гардероб расположен на том этаже, где находится ваше место», — так, несколько косноязычно, формулирует билет зрительскую обязанность № 2 (к обязанности № 1 — «входить в зал до третьего звонка» — претензий не имеем). Иначе говоря, если у вас билет в бельэтаж, в партере вас не разденут.

Тем не менее именно в гардеробе партера раздеваться удобнее всего. Это ничтожное обстоятельство составляет счастье работающих там пенсионерок. Но даже и с деньгами (речь о десяти рублях — не больше) соваться туда не следует. В партере раздевают только преданных театру людей — клакеров, спекулянтов, ненасытных зрителей вроде меня. Здесь можно оставить портфель, авоську, дорогую норковую шубку — номерка вам не дадут, но вещи вернут в целости и сохранности.

КОНТРОЛЬ

Кстати, примерно на тех же основаниях — сомнительных с точки зрения интуриста или добропорядочного посетителя, но неотменяемых, — можно попасть в театр, не имея билета. Называется это «предъявить на билетера»: приняв уверенный вид, показываешь старый, хоть двухлетней давности, билет знакомой контролерше. Она невозмутимо отрывает корешок (если таковой имеется) и произносит положенное: «Направо и два этажа наверх». Одно время руководство театра, разумеется, прекрасно осведомленное о подобных ухищрениях, пыталось бороться с безобразиями: чуть ли не к каждой контролерше на входе был приставлен сотрудник службы безопасности. Но инициатива быстро увяла: за всеми не уследишь, во-первых, а во-вторых, какому руководству хочется иметь полупустой зал.

ЦАРСКАЯ ЛОЖА

«Великого и малого смешенья не различает эта доброта», — писала Белла Ахмадулина, имея в виду поклонников поэзии. В полной мере слова эти можно отнести и к поклонникам Большого.

Солидные отцы семейств прошлого века, их чопорные жены и дочки-недотроги весьма удивились бы, узнав, что верхом престижа сейчас считается сидеть в партере. Лишь первый, «бриллиантовый», по выражению Некрасова, ряд партера мог взволновать тогда театральные души. С понятием престижа до революции ассоциировались бель-этаж и прежде всего ложи, ближние к Царской.

Сейчас Царская ложа именуется Центральной. За последние годы нынешний ее хозяин Борис Ельцин посетил Большой два раза — смотрел проходную мариинскую «Жизель» и «звездный» гала-концерт в начале этого сезона.

Однако свято место не пустует: руководители нефтяных, угольных и фармацевтических компаний, подруги Васильева из Союза театральных деятелей, в лучшем случае послы... нет, господа, от былой таинственности Царской не осталось и следа. Из людей, которым она принадлежала по праву, могу назвать лишь двоих: принцессу Диану (она смотрела «Сильфиду») и Шарон Стоун (последнюю сразили охранники Большого театра, категорически отказавшиеся пускать актрису в туалет без сопровождения).

ПРЕСТИЖ ВТОРОГО СОРТА

Всех желающих Царская вместить не способна, поэтому три года назад дирекция порешила сделать «престижными» ложи бенуара.

Красный бархат и старое благородное дерево были осквернены евроремонтом — белое, золотое и зеркала. Шесть лож левого бенура (две остались в распоряжении дирекции) и все восемь правого стали именоваться «сектором VIP». «Перед спектаклем и в антрактах, — сообщал рекламный проспект, — возможно обслуживание в ложах официантами».

Старушки капельдинерши обалдели от повалившего в сектор контингента. VIPы были преимущественно женского полу, не преимущественно, но повально одевались в люрекс, два рубля за программку норовили отдать долларами и без умолку ворковали по мобильному телефону. Редкие VIPы-мужчины после обслуживания официантами норовили поскорее из театра удрать. Очевидно, заключительную фразу из рекламного проспекта («Будем рады всегда видеть Вас с добрым отношением к артистам Большого театра») они не прочли.

Но и тут сказалось благотворное влияние кризиса. В октябре правый бенуар был реабилитирован: в ложи вернулся постоянный контингент — близкие друзья Большого начальства и избранная пресса с бесплатными пропусками. Рассказывают, будто бы и евроремонт хотели отменить, но ничего из этой затеи не вышло: белое с золотом оказалось на редкость цепким.

СЛУЖЕБНЫЕ МЕСТА

Само начальство предпочитает смотреть спектакли из надоркестровой ложи правой стороны. В первом ряду — балетмейстеры-репетиторы (Семенова, Стручкова, вплоть до самой кончины — Уланова). Художественный руководитель-директор Владимир Васильев и Генеральный директор Владимир Коконин прячутся за портьерой: то ли скромничают, то ли стыдятся.

Художественный руководитель балета Алексей Фадеечев предпочитает наблюдать за работой подопечных из дальних рядов партера. Начальница оперы Бэла Руденко предпочитает вообще ни за чем не наблюдать. Руководитель службы безопасности Кауфман стоит в глубине зала — как ему и положено по инструкции...

Над директорской ложей, на уровне бельэтажа, расположена так называемая «артистическая» ложа «Б». Сюда выписывают пропуска родственникам и друзьям поющих и танцующих. Узок круг этих людей, однозначно их зрительское восприятие...

Надоркестровые ложи левой стороны предназначены для членов правительства и высоких чинов из администрации президента — а потому хронически пустуют: чинам сегодня, вестимо, не до танцев...

КЛАКА

Служебный, 15-й подъезд Большого к шести часам вечера забивается до отказа: клакеры ждут, пока им вынесут «стоячие» контрамарки первого и второго ярусов, скидываются на букеты для своих подопечных, обсуждают план действий — кому хлопать, кого завалить. Спорят. Впрочем, с каждым сезоном спорят все меньше. О чем спорить-то... В опере клакеров почти не осталось, балетных можно пересчитать по пальцам — Яна, Рома, Игорь. Давно уже нет принципиального деления: я — за Семизорову, он — за Грачеву. Дошло до того, что у некоторых танцовщиц вообще нет клаки — например у Нины Ананиашвили. И это, пожалуй, самое наглядное свидетельство упадка имперского стиля в Большом: не должен, не может обходиться такой театр без «сыров», как еще называют клакеров. Оперный или балетный спектакль сильно теряет, если размеренное его течение не прерывается раскатистым «браво», если нет бисов, если однажды опустившийся занавес не раскрывается больше.

Позиция руководства в этом вопросе однозначна: никакого поклонения быть не должно. Утверждают, что Галине Степаненко пришлось выслушать немало неприятных слов после того, как в «Дон-Кихоте» ее Китри уступила залу и повторила коронное минкусовское фуэте. Проблема не столько в потрафлении артистки поклонникам, сколько в том, что она — единственная танцовщица в Большом, способная открутить, не споткнувшись, шестьдесят четыре тура. Этого начальство простить не способно.

ПОСЛЕДНИЙ БАСТИОН

16-й, гостевой подъезд — вотчина Зары Андреевны и Раисы Никитичны, референток Владимира Васильева, замечательных, но, к сожалению, поставленных в двусмысленную ситуацию людей. С одной стороны, они всегда готовы помочь отчаявшемуся приобрести лишний билетик человечку — в том, конечно, случае, когда человечек известен своим нестяжательством и театром интересуется неподдельно. С другой, при надлежащей служащим такого ранга величественности они — лишь исполнители вышней воли.

Вышняя воля, к несчастью, переменчива: и вот уже открытая улыбка Зары Андреевны сменяется немилостивым «на вас сегодня ничего нет». Это непостоянство Большого — лишь один из капризов не желающего взрослеть изнеженного барского ребенка.

Другой вопрос — как долго можно не взрослеть и не меняться, если повзрослело и поменялось все вокруг...

P.S. Через год, максимум два здание Большого поставят на реконструкцию. В филиал на Большой Дмитровке, на крошечную по нынешним меркам сцену переедут монструозные оперы и неподъемные трехактные балеты. Большой превратится в заведение со школьниками по разнарядке, с билетами в нагрузку, с малооплачиваемыми пенсионерками на входе — словом, в обычный российский театр, амбициозный и печальный. Наступит новый век, с площадки уйдут последние рабочие, чистым хрусталем сверкнет помолодевшая люстра, на свежий бархат упадет чья-то рука с биноклем — и родится новый Большой. И его удел, хочется верить, будет не столь бесславным.

Фото Бориса ШНУРКОВА

На фото:

• Само начальство предпочитает смотреть спектакли из надоркестровой ложи правой стороны. В первом ряду — балетмейстеры-репетиторы (Семенова, Стручкова, вплоть до самой кончины — Уланова). Художественный руководитель-директор Владимир Васильев и Генеральный директор Владимир Коконин прячутся за портьерой: то ли скромничают, то ли стыдятся.
• Откуда приходят на «паркет» (так на профессиональном жаргоне называется рабочее место спекулянтов — пространство под колоннами Большого)? Да откуда только не приходят. Наира из онкоцентра, кто-то с завода, кто-то из КБ. Кто-то даже из администраторов второстепенного театра...