Казачка Мордюкова — само олицетворение «простого народа»: Глафир, Степанид и Матрен, хрестоматийный пример национального характера
Ее последний фильм ожидали с великим нетерпением — наша мировая звезда давно не появлялась в главных ролях. А посмотрели — разочаровались: мол, не та Мордюкова, не «мордюковская». Героиню картины, символически названной «Мама», большинство критиков расценили как воплощение образа Родины-матери, жестокой, властной и слепой в своей любви, готовой задушить в жарких объятиях. А как же можно любить такую маму?! Однако родителей не выбирают...
Самой Нонне Викторовне фильм по душе, и ни о чем другом она говорить не хочет. А если идет на разговор, то далеко не с каждым. «Лошадь мечтает о конюшне, а актер об уединении», — говорит Мордюкова, и всем или почти всем интервьюерам — от ворот поворот. Помню, на одном кинофестивале подскочила к ней амазонка с телекамерой: «Вы у нас первая по плану!» Думала, обрадует. «По какому плану? — вскинула брови Мордюкова. — Я вас не планировала!»
— Да не люблю, когда на лестнице хватают за лацканы пиджака и — «Каковы ваши планы на будущее?» Ну и как тут быть?.. Грубых слов нельзя сказать, я и не говорю. И потом, они думают: вот сейчас зададут ТАКОЙ вопрос, такой, что попадают все в окна!.. Да одно и то же спрашивают! Сорок лет! Ну и зачем мне на лестничной клетке клясться, как я люблю кино!
— И все же, простите за банальность, Нонна Викторовна, а ведь этот вопрос погорячее прочих. С него и начну: планы строите?
— Я честно вам скажу: я, может, и не буду больше сниматься.
— Как же так?!
— Я этих бабок в упор играть не хочу! Вот честное слово, не хочу! А возраст, он же придерживает — все равно надо бабку играть. Я избалована другими ролями — когда в меня влюбляются, ищут, преследуют, ловят... Когда прекрасный грим, прекрасная одежда, прекрасная песня. Прекрасная женщина. И теперь, когда седовласую мамульку сыграла... Да пошла она! Всему бывает предел.
— Вы недовольны ролью в «Маме»?
— Вы что! Я нежно отношусь к этой картине... Я после «Родни» восемнадцать лет не снималась. У меня отвращение вызывало, когда чернуху всякую предлагали. То тетку в тельняшке и с трубкой в руке, которая наливала водки в залапанный стакан девочке лет тринадцати, а потом загоняла ее под дядьку-тракториста. Да неужели я буду играть такую грязь?! Ничего, пускай меня люди запомнят такой, какой я была в тех картинах.
— А «Мама» — она из тех, из прежних фильмов?
— Из прежних. Я так и говорю на встречах со зрителями: давайте возвращаться домой, ребята! Но мы не можем сразу так привыкнуть, что в кино чья-то голова на две части не раскололась, по асфальту мозги не потекли и никого не насилуют на крупном плане... Не обязательно, и даже вредно — на голяка зрителя брать, на откровения, откровения. А здесь все чисто, четко, грамотно. Здесь я не героическая, не «Мордюкова», которая в горящую избу войдет. Режиссер решил от такой краски отказаться. Он даже плакать мне запретил. А мне самой осточертело: везде чуть что — сразу плачу!
— А на мой вкус, вашей героине не слез — любовной истории недостает...
— Я понимала, когда читала сценарий, что любви не хватает. Там нет страсти в постели или страстного ножа, воткнутого в шею. Мы должны от этого уходить и привлекать к своим фильмам другими страстями — чистыми, благородными... А мне нравится, что дети вернулись! Мне нравится, что они живы остались. И финал у нас хороший: среди тайги, среди зелени, как раз липа зацвела, и мать смотрит на них и радуется...
Там есть любовь, семейная любовь. Нельзя дружить огромной страной, а то и знаменами машут, и песни поют, и все равно — кишки лопаются, а дружбы нет! А когда дружит семья — это настоящее. Наши родители не оставили нам ни серванта хорошего, ни «Мерседеса», но нас — шесть братьев и сестер, мы — семья, великая сила, великое богатство.
— Вы со своими «сыновьями» киношными — Машковым, Мироновым, Меньшиковым — подружились или это чужие дети?
— Сыновья... Я должна сказать о каждом отдельно. Это такая лапочка, такой цветочек, такая радость — Миронов Женя! И его происхождение: мать, похожая на воспитательницу детского сада, она билетером в театре работает, и отец, сантехник. Такие мои люди! Так мы любим друг друга! А эти васильковые его глаза... И та-лан-тли-вый невероятно!
Что касается молчуна Кравченко, который снимался в роли Василия... Серьезный такой, ласковый. Не пьет, не курит, занимается культуризмом. Он, как чуть лестница крутая — ра-аз меня на руки и понес, как пушок. Люблю таких трезвых ребят. Люблю! Он держит всю семью, уже на машину заработал. У него прекрасная жена, на Любовь Орлову похожа, у них мальчик большой.
Миша Крылов... Это такая хитрая псина! Подслушник! Все слушает, когда взрослые говорят, а когда касается его съемок, на удивление интересно работает! Очень интересный актер.
Ну, а моя слабость — Машков! Если бы я была немного моложе, я бы до потери сознания влюбилась в него. Он идет по жизни и косою косит всех, кого ему заблагорассудится! Хороший, подельчивый. Последним куском поделится, последнюю рубашку отдаст. Последний анекдот расскажет и на гитаре сыграет. Ну так, черт, красив! Невыносимо красив! Нефтяные, втягивающие глаза. Он у нас в кино так и называется: секс-символ признанный! Я ему говорю: «Ты что до сих пор не женишься?» «Да не хочу,— отвечает,— а то вдруг попадется такая, что «с часу ночи до пяти утра — час секса!», а я спокойно люблю, когда не навязывают...» Он вольный, цыган наполовину. Обожаю его!
— А о Меньшикове что скажете, вы ведь с Олегом еще в «Родне» снимались?
— У него свой мир, отдельный. Он ни с кем не дружит. Книги, книги, рассуждения, философия, философия... Он уже режиссер, спектакль поставил, «Горе от ума». Я была. Он просто мальчик не с нашей компании.
— У вас в «Маме» соперница есть — актриса Елена Панова, которая сыграла вашу героиню в молодости. Приглянулась она вам?
— Меня все время совесть гложет, что я не выбрала минуты, секунды, чтобы найти ее. Не знаю, где живет, ни телефона, ни общежития... Просто девчонка на все сто! Мало того, что она внешне похожа, такого человека найти легко, но она же пропустила через себя кровеносную систему! Я просто в нее влюблена. Молодец, девочка!
— У вас такой красивый голос, меццо-сопрано, а в «Маме» вы почему-то с хрипотцой и говорите, и поете...
— Это специально. Я еще зубы прополаскивала кофе, чтоб коричневые стали. А голосок — надо до полудня не есть, и будет сипатый.
— А откуда взялась потрясающая «блатная» песня?
— Я еще в шесть лет ее подцепила. Мой сынок очень любил такие песни: «Шла она, к другому прижималась, и лицо скользило по устам...» Я пела, а он мне: «Ой кайф! Мам, давай еще!» Я их много знала... И когда предложила режиссеру первую тюремную песню: «Здравствуй, милая мама! Шлю тебе я привет — самый ласковый, самый... Лучше этого нет. Мама, честное слово, только б ты поняла: я жива, я здорова, я какая была...» «Очень жалобная,— говорит,— давайте что-нибудь такое...» А я, когда для картины нужна песня, в любой карман свой залезу — и есть песня. Ну и выдала ему: «Не губите молодость, ребятушки!»
— Вы часто украшаете свои роли такими жемчужинами?
— Постоянно. Любую роль надо орошать, дать ей удобрение, подпитать ее жизнью, наблюдениями, интонацией, фразами. Иногда роли такие выхолощенные, как борщ, без перца сваренный. А у меня есть чувал, куда я свои записи складываю. Я класса с шестого начала записывать случаи из жизни — кто-то что-то ляпнул смешное или, наоборот, трагический эпизод. И потом на съемки эти свои бумажечки брала.
— С режиссером Евстигнеевым вам легко работалось?
— Мы снимались... вежливо. Он думал, я такая необыкновенная, да еще на сколько лет его старше, и старался сделать так, как я предложу. А я его молила мысленно: ты разомни себе душу, сердце вытащи свое! Только со второй половины картины мы поняли, что поймали друг друга за душу и — мгновенная отдача, сцепка произошла. Это не со всеми режиссерами у меня случалось.
— Да, приходилось слышать, как они жаловались на ваш характер...
— Мой характер?! Это у них защита. Режиссеры часто моим характером закрываются. Когда не знают, как снимать, с чего начать, как расшевелить, растеребить материал, чтобы пламенем горело, тогда и начинают говорить: ой и характер у нее! А я, как только мне интересно с режиссером работать, если он талантлив и мы попали в точку, я согласна ему... генеральную уборку в квартире сделать! Я могу на подхвате понять то, что он еще только задумал, на подхвате исполнить — пылко, жарко, горячо. Потом, бывает, мне и «скорую» вызывают, и голова болит, и сердце, но когда ты идешь как локомотив на его призыв — это великая вещь. Не верьте, что у меня плохой характер, это все брешут!
— А как вам последний михалковский фильм, понравился?
— Да, эта выходка, с «Сибирским цирюльником», мною лично поддерживается. Я ее с удовольствием смотрела. Надо нам из дерьма выходить, с ошибками, с переборами, но надо. И пускай будет Россия прилакированная немного, нельзя уже на одних бомжей смотреть. А «Цирюльник» — это навсегда картина. А то, какой Никита Михалков режиссер, это извините-подвиньтесь. Редкий режиссер!
— Он ваш любимый «ваш» режиссер?
— Никита — моя любовь, хотя иногда и драки бывали. Душили мы друг друга на картине «Родня», доказывая, кто прав. Конечно, мы старались выглядеть интеллигентно, тем более Никита из аристократической семьи, но все-таки пуговички я ему иностранные вырвала с проклятущей французской рубашки! Все бывает... А из режиссеров на первом месте у меня Григорий Наумович Чухрай. Со мной он снимал картину «Трясина». Дальше уже идут и Никита Михалков, и Алексей Салтыков — трудный фильм «Председатель» мы с ним сделали. И Сергей Аполлинариевич Герасимов, конечно.
— Вам за его «Молодую гвардию» Сталинскую премию дали. Любите награды, премии, статуэтки фестивальные?
— Наград было много. Хорошо отношусь, не отказывалась. Тем более сами вожди их прикалывали, потом — банкетик скромный под люстрами хрустальными и свободная беседа. Неплохое мероприятие.
— Нонна Викторовна, вы как к спиртному относитесь?
— Спокойно отношусь. Я могу три месяца о нем не вспомнить, а когда пахнет чесночком, да хорошие люди, да разговор душевный и самое горячее слово можно ввернуть... Тогда неплохо и вторую рюмку выпить. Но только надо за собой следить. А то с Урмасом Оттом мы беседовали и пили настоящую водку. Он спрашивает: «Нонна Викторовна! Я не понимаю, как вы до сих пор живете в однокомнатной квартире панельного дома?» А я раздухарилась, лампочка Ильича зажглась, щеки раскраснелись: «А черт его знает! Я вот в ЮНЕСКО напишу, потому что наши не фурычат: сколько можно жить в однокомнатной квартире!» Проходит после эфира четыре дня — звонок. Париж! Думаю: Господи... «Але, здравствуй, кума! Это Никита...» — «Ой, ты откуда взялся?» — «Я тут картину монтирую, в Париже. Мне сейчас позвонил Черномырдин. Говорит, ты начальником стал в кино, а что у вас там за безобразие: Мордюкова — актриса века, планетка летает ее имени, и на тебе — в однокомнатной квартирке! Чтоб через десять дней доложили об улучшении жилищных условий».
— Так, кажется, Черномырдин тогда уже не был премьер-министром?
— Ну и что?! Он же все равно Черномырдиным остался!
— Урмас Отт вам тогда сразу советовал к Михалкову обращаться, а вы: «Нет, не надо его прозой загружать»...
— Да, не надо. У Никиты четверо детей. Не знаю, как они растут, когда он их воспитывает, он же весь в искусстве!
— А все-таки не без его помощи вам дали «трешку»...
— Я думала: нет, это они уже чересчур — трехкомнатную! А вы знаете, получила я три комнаты и распределилась! Распределилась! Одна комната — телевизор, диванчик, пепельничка, посидеть-поговорить. Другая, маленькая, моя спаленка. Там хорошо, там цветы. Я люблю комнатные цветы и сама в них утопаю, как ягодка. А третья комната — гостиная. Я на картине деньги хорошие заработала, купила гарнитур. Но убираться много надо. Нет, думаю, буду я жить на кухне, а люди придут — пожалуйста в гостиную, рассыпайтесь врассыпную... А сама — нет. Уборка проклятая, будь она неладна!
— А правда, что за фильм «Мама» вам заплатили какой-то неслыханный гонорар?
— Там не такие страшные деньги, как может показаться для впечатлительной моей натуры... Когда одна наша эстрадная певица получает сто тысяч за концерт, сто тысяч долларов, то о моих гонорарах и говорить нечего. Разве вам интересно? При моем характере я бы с ними уже давным-давно расправилась, но нам все деньги положили в банк и выдают по одной четверти. Выхватываю что-нибудь: раз — шуба, раз — две пары сапог, раз — ремонт квартиры, раз — братьям-сестрам на день рождения. Вот купила себе на старости лет посудомоечную машину. Как удобно! Выпил чай или кофе — на отставку пути нет, на когда-то, на утро, а сразу — в посудомойку, донышком кверху. И к вечеру за целый день набирается она как раз полная. Кнопочку — раз! И утром у тебя кристально чистая посуда. Я такой жизнью никогда не жила, вот уже третий месяц пошел. Вы лучше пальто себе не купите на вате, лучше такую посудомойку!
— Нонна Викторовна, а если вы и впрямь не будете больше сниматься, что станете делать, с вашим-то характером хорошим и неуемным? Опять, извините, о планах вас допытываю...
— Знаете, сколько заявок на встречи со зрителями? Сидеть сложа руки, конечно, не буду. Надо гроши зарабатывать, на пенсию никто не проживет. Книгу продолжу писать. Да мало ли что...
Влад ВАСЮХИНФото Валерия Плотникова, Виктора Горячева и из архива «Огонька»