ТЕЛЕСНЫЕ ВЫКРУТАСЫ ГЕННАДИЯ АБРАМОВА

А было так. Прежде чем печатать интервью с руководителем театра-студии «Класс экспрессивной пластики» Геннадием Абрамовым, мы попросили его привести к нам своих учеников, чтобы их поснимать. Саша Джус, фотограф, запустил гомонящую толпу мальчиков и девочек в пустую комнату и отправился за аппаратурой. Вернувшись, он едва не выронил штатив: они все разделись до состояния в чем родила мама и стояли в ряд, готовые ко всему

Геннадий Абрамов разрушил эту немую сцену, хлопнув в ладоши и объявив: «Делаем этюды!» Джусу он объяснил, что специально для «Огонька» решил заставить ребят поработать обнаженными, им это тоже полезно. Джус закрыл рот и начал снимать. Вот что у него получилось.

А теперь интервью:

— Тело в последние годы стало в России предметом острого внимания. Чем вы это объясняете?

— Прежде всего, сработал рефлекс: все, что «мэйд ин Запад», — эталон. Может, сегодня это с долларом связано — мне трудно судить... Но мы опять-таки ребенка теряем. Появляется новое клише. На сцене чаще увидишь голое тело, но не обнаженное.

— В чем разница?

— В том, что обнаженное всегда красиво, а голое — неприлично. Даже стриптиз раньше был искусством, и старые стриптизерки недовольны тем, что девочки стали просто, без причуд, раздеваться. Никто не задумывается: почему люди раздеваются? В бане — понятно: там надо мыться. На пляже — купаются... Но зачем раздеваются в кино или в театре? Ведь зачем-то это нужно? Вы заметили: в эротических фильмах почему-то обязательно прикрываются простынями? Да никогда в жизни такого не происходит! Наоборот, все постельные принадлежности отбрасываются, идет ликование обнаженных тел...

Могу рассказать, почему мне в какой-то момент пришлось отказаться от содружества с Виктюком. Я был приглашен как балетмейстер в «М. Баттерфлай», начал работать с увлечением. Хотелось доказать, что, как только дело касается интимных движений, нужно проявлять очень высокую культуру. Мы не нашли с Виктюком общего языка. К сожалению, согласен с мнением о его спектаклях одного умного американца: «Красиво, как консервная банка»...

Почему в Лондоне перед спектаклем зал Национального театра затихает? Потому что все знают: в эту минуту сэр Джон Гилгуд ищет голос, в котором сегодня будет играть. Вот то же самое нужно и по отношению к телу.

Невнимание к телу началось очень давно — когда театр слишком увлекся словом... Не надо бегать за движениями — их миллиарды. Лучшее наглядное пособие по театральному движению — моя собака. Она бескорыстна, безотказна, органично ведет себя в присутствии другой собаки. У нее необыкновенной силы концентрация. Она умеет деформировать свое тело, понимая, что это делается только в расслабленном состоянии, но никак не в напряженном. И она никогда не врет... Ребенок, собака — это путешествие в прошлое и, следовательно, путь в будущее. Путь. Причем здесь социум? Социальные эпохи так коротки, что нет смысла выяснять, когда легче жить — при социализме, при капитализме... Займитесь, наконец, собой — своим телом, природой своих эмоций, своим местом в пространстве...

Лучшие постановки Шекспира — когда режиссер понимает, что у него ничего не происходит за кулисами. Разговаривают на сцене, пьют на сцене, писают на сцене, любят на сцене, даже убивают и умирают на сцене. Даже призраки ходят по сцене. Кулис нет. Если актер отвернулся к кулисам — он ушел со сцены...

— Наверное, вы слышали притчу о старом монахе, который сказал ученику: «Не перегружай своего ослика!» — имея в виду его тело, изнуренное грузом духовных проблем... Тело и душа — это хорошо взбитый коктейль или сообщающиеся сосуды?

— Враги. Непримиримые враги.

Не знаю ни одного человека, который в душе был бы доволен своим телом, и ни одного тела, удовлетворенного природой своей души. Духовность для меня — синоним вертикали. Мне кажется, что и возраст — синоним вертикали... С какого-то момента жизни тело и мозги перестают понимать друг друга. Люди, которые душой не могут согласиться со старением тела, начинают бегать, прыгать, изобретать всякие диеты. Ничего этого делать не нужно. Когда человек хочет слышать свое тело и слышит его, то он всегда в форме... Всю жизнь обожал Игоря Ильинского, но нельзя было выпускать его в последние годы на сцену. Нельзя выпускать на сцену мадам Плисецкую, чтобы не видеть ее беспомощного тела. Быть бабушкой русского балета — чудовищно. Лучший памятник артисту балета — тот, который видели зрители театра в Лондоне, когда пришло известие о смерти Анны Павловой. Остановили спектакль, погас свет, зазвучал «Лебедь» Сен-Санса, и по пустой сцене гулял луч, говорящий о том, что Павловой — нет. Нет этого божественного тела...

— Да. Так вот я хочу спросить: ваши ребята во время движения, импровизации что-нибудь бормочут?

— Не может быть словесного монолога в этот момент. Вы можете себе представить, что Сергей Бубка, идя на мировой рекорд, бормочет, пусть даже тарабарщину? Возможно — если тарабарщина помогает ему сконцентрироваться в рекорде, умереть в этом рекорде. Но тело здесь ни при чем...

— Чудо краткой жизни тленной плоти — оно вами как-то внушается ученикам?

— У нас есть очень сложные «стрейч-классы», малыши очень их любят...

— А что это такое?

— Это очень динамичные растяжки тела, которыми можно продлить жизнь актера. Движения в этих классах имеют чрезвычайно простую геометрическую форму, но ни одно из них невозможно выполнить идеально. Возникает вопрос: «А нужно ли делать то, что я никогда не сумею сделать?» Нужно. Ты не можешь достигнуть идеала, но в твоих силах приблизиться к нему. Вся цивилизация произрастает из твоего маленького хилого тела. Оно — а не какие-то мудрецы — придумало себе эту цивилизацию. Чем больше придумывало, тем больше хирело. Ну, это уже изначальный парадокс жизни.