ПРО ОТЦА И ГЕНИЯ

Живет в России академик Е.М. ПРИМАКОВ

Политики грызутся, лаются и кувыркаются в грязи, не давая себе труда осознать, сколь бессмысленны все их битвы за рейтинг на фоне Е.М.ПРИМАКОВА

Нынешний год принес нам радость, которую граждане толком не заметили. Кризис правящего класса, выражающийся в том, что любимых в народе политиков вообще не стало — самые модные бултыхались где-то между 10 и 20%, что трудно назвать большой популярностью, — вдруг разрешился. В России появился политик, чьи рейтинги зашкаливали за 60%, о котором все стали говорить как об отце нации и несомненном будущем президенте, а газетчики оказались неистощимы в придумывании хвалебных эпитетов для новообретенного народного любимца — и маститый академик, и мудрый разведчик, и российский Дэн Сяопин, он же Рузвельт, и много еще понаписали такого, что применительно к менее величавым личностям пишут разве что в некрологах, где по самой природе жанра перебрать невозможно. А дальше получилась странная штука. Узнав, что живет в России академик Е.М. Примаков, обладающий небывалыми достоинствами и небывалой же популярностью, граждане признали это за неоспоримую истину — после чего стали жить совершенно по-прежнему, да и кризис правящего класса, сумевшего породить из себя столь великую личность, отнюдь не прекратился. Политики по-прежнему грызутся, лаются и кувыркаются в грязи, даже не давая себе труда осознать, сколь бессмысленны все их битвы за рейтинг на фоне Е.М. Примакова. Иначе говоря, академик предъявил публике убедительный паспорт общенационального лидера, публика же восприняла документ с непонятным безразличием. То ли публика — дура, то ли паспорт делали на цветном ксероксе.

Насчет таинств рейтинга будем говорить дальше, а для начала отметим удивительную особенность российского политика № 1. Указания на универсальность примаковского гения — «То академик, то шпион, то арабист, то партработник» — стали совершенно общим местом, между тем никто из хвалителей ни разу не удосужился привести наглядные примеры примаковской гениальности. Все-таки редко так бывает, что гениальность прорезается в человеке лишь на семидесятом году жизни. В этом возрасте можно достичь последнего и высочайшего взлета — так было с полководцами Кутузовым и Суворовым, с национальными лидерами де Голлем и Черчиллем, однако же задатки гениальности они явили задолго до своего звездного часа.

С Примаковым все обстоит несколько иначе. Его выдающийся арабизм принес стране во всех смыслах мало пользы. Не будем уже говорить, что арабский терроризм, который, похоже, дошел и до России, взращивался в 60 — 70-е гг. при деятельном участии великого ученого, — он, положим, тогда не мог предположить, что Россия станет открытой страной, против коммунистического же режима, который предполагался быть вечным, терроризм бессилен. Но и в плане практических мероприятий по закреплению на Ближнем Востоке СССР еще в 70-е гг. продул все что можно. Арабы получили много денег и оружия, после чего сделали советским вождям ручкой и обратились к другим дарителям. Конечно, арабы — народ лукавый, так ведь на то и арабисты, чтобы предупреждать их лукавство, а в этом деле академик совершенно не преуспел.

Арабизм сочетался с журнализмом (Е.М. Примаков был собкором «Правды» на Ближнем Востоке), а также, как уверяют многие, с чекизмом — в том смысле, что правдинский корпункт был всего лишь крышей для Лоуренса Максимовича Аравийского. Насчет чекизма дело темное. Вообще-то во избежание скандалов существовало правило не аккредитовывать шпионов под правдинской крышей — для того имелись «Известия», «Комсомолка», ТАСС и в особенности АПН. Скорее всего, имело место обыкновенное надувание щек. Еще с университета будущий академик крутился в чекистской среде, а намеки на близость к органам в советские годы зачастую использовались в практических целях — «черт его знает, может, он и из органов, лучше не связываться». Один из университетских коллег автора, служа переводчиком в некоторой стране третьего мира, блистательно повторил подвиг разведчика Е.М. Примакова. Будучи утомлен крайним панибратством советских врачей (которым он переводил), оказывавших помощь народам Африки, а равно их неумеренным пьянством, участия в котором они от него требовали, коллега провел тонкую разведоперацию. Когда врачи, в очередной раз ужравшиеся медицинским спиртом, предъявили ему журнал «Пари-матч» и потребовали перевести соответствующую заметку, он принял строгий вид и сказал: «Так. Где вы взяли этот журнал? Уберите немедленно, и для первого раза будем считать, что ничего не было». Медработники наложили в штаны и до самого конца командировки относились к моему коллеге с чрезвычайным пиететом, видя в нем бойца невидимого фронта. Судя по всему, что-то подобное проделывал и академик, но только с гораздо большим рвением и постоянством — именно поэтому мой коллега не стал премьер-министром и отцом нации, а Е.М. Примаков стал.

В сущности, сходным образом было создано и представление о великом разведчике — на том основании, что в 1991 — 1995 гг. Примаков возглавлял Службу внешней разведки. Сам по себе факт возглавления доказательством величия еще никак не является, в качестве доказательства годились бы какие-то конкретные выдающиеся достижения русских агентов — но по канонам спецслужб как о достижениях, так и о провалах если и можно рассказывать, то лет через пятьдесят. Где-нибудь в 2042 году можно будет более или менее надежно установить, был Примаков великим разведчиком или же, как на протяжении всей своей жизни, руководителем широкого профиля, с важным видом проваливающим любое порученное ему дело и за то получающим все новые и все более высокие назначения.

Следующим пунктом великой карьеры стали академические институты при ЦК КПСС, где пригэбленная интеллигенция писала аналитические записки в ЦК, пила чашу жизни и выстрадывала перестройку. Е.М. Примаков, не довольствуясь похвалами почитателей, сам особо похваляет себя за этот период своей творческой деятельности, указывая, что еще неизвестно, кто более способствовал демократическим преобразованиям — диссиденты или пригэбленные выстрадыватели перестройки. Выстрадывателей во главе с Е.М. Примаковым понять можно. Атмосфера советского идеологического учреждения (да еще к тому же «выездного» — кто жил тогда, пусть вспомнит, что это значило) с интригами, доносами, цинизмом в кругу своих и публичными клятвами на верность родной партии порождала естественную потребность в самооправдании — «Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены (имеется в виду мистическая жена, т. е. перестройка. — М. С.)». Беда лишь в том, что выстрадано-то было нечто крайне маловразумительное и никаким боком к реальной проблеме строительства новой России не приложимое. Беда России как раз в том, что умственная элита, взявшаяся перестраивать страну, имела за душой не более чем пару-тройку позапозавчерашних западных ученых бестселлеров, прочтенных ею благодаря допуску в спецхран, — благодаря каковому допуску она, собственно, элитой себя и считала. Это было хорошо, но мало, и в итоге при такой ни к чему не пригодной элите все мучительные проблемы посткоммунистического периода стране приходилось решать чистым методом проб и ошибок, как если бы выпестованных акад. Примаковым многочисленных титанов мысли не существовало в природе.

Упоминание Е.М. Примаковым этой своей великой заслуги выглядит особенно странным, если вспомнить, какие замечательные последствия имела важная концептуальная наработка академика, оглашенная им с трибуны XIX партконференции (1988 г.). Будущий отец нации предложил ввести режим ротации республиканских партийных кадров: три года посидел на Туркмении — езжай в Эстонию, три года на Латвии — в Азербайджан etc. Светлая идея была оглашена, когда здание империи уже начало давать очень сильную просадку, — уже были Алма-Ата и Карабах, уже волновалась Прибалтика, уже республиканские элиты начали подумывать о все больших вольностях. Когда Москва устами Е.М. Примакова изложила план полного упразднения их автономного статуса и перевода первых секретарей в статус легко упраздняемых сатрапов, они резонно рассудили, что каждый за себя, один Бог за всех, и побежали от Центра с максимально доступной скоростью. Понятно, что развал СССР был неизбежен, но гениальный проект академика замечательно ускорил этот процесс.

После исторической партконференции М.С. Горбачев увидел в Е.М. Примакове замечательного политика, и тому довелось явиться широким массам народа — одиннадцать лет назад он был избран председателем Совета Союза Верховного Совета СССР. Странно, но тогда никто — ни демократы, ни консерваторы, ни радикалы, ни деятели умеренного склада — не смог усмотреть в нем каких-либо сверхъестественных дарований. Все силы политического спектра видели в нем не более чем приближенное к Горбачеву пустое место. «Индюкатор перестройки» — вот вся слава, которую стяжал в те годы будущий гений. Тогда же, вероятно, и сложилась сильная нелюбовь академика к открытой публичной политике. Сейчас он объясняет свой малый успех на посту спикера своим сонливым и оттого недостаточно телегеничным видом, однако тогда никто сонливость ему в вину не ставил, все огорчались совсем другим — брюзгливым начальственным хамством, наблюдать которое по телевидению было не совсем приятно. Заседания ВС СССР вели по очереди председатель ВС СССР М.С. Горбачев, его заместитель А.И. Лукьянов и председатели палат Р.Н. Нишанов и Е.М. Примаков, и всем им — работа уж такая — приходилось ловкостью рук исправлять ошибки Фортуны, т. е. прибегать к более или менее ловкому процедурному мухлежу. Иногда депутаты ловили спикеров на этом деле, после чего уличенные спикеры демонстрировали глубокую разность своих темпераментов. М.С. Горбачев необычайно горячился и произносил долгие, пылкие и весьма бессвязные речи. А.И. Лукьянов цыкал на депутатов зубом, уставлялся на них мертвым глазом и голосом сурового вертухая говорил: «А Я сказал, что никакой ошибки не было». Р.Н. Нишанов сидел с умильно-невинным видом, вместе с депутатами искренне дивуясь тому, что за нехорошие люди подтасовали результаты голосования. Е.М. Примаков крайне брюзгливым тоном отвечал: «Ну ладно, ладно, чего пристали». Впрочем, вскоре парламентская карьера отца и гения совсем не задалась, и Горбачев забрал его в мертворожденный Президентский совет, на каковой синекуре тот и просидел до конца СССР.

В 1996 году академика от разведки поставили на МИД, где тот служил до 1998 года. Великими дипломатическими свершениями этот период не был отмечен. Разве что завязался интересный узелок, который теперь распутывать лидерам ОВРАГа, — с 1996 г. президентский пресс-секретарь С.В. Ястржембский усиленно интриговал против Примакова, пытаясь отобрать у того рычаги руководства внешней политикой. Теперь люто ненавидящие друг друга академик и пресс-секретарь объединились в едином центристском порыве, и Ястржембский в качестве ответственного за отечественный агитпроп будет обеспечивать выдвижение академика на президентский пост, а также подзуживать своего патрона Лужкова выдвинуться на этот пост самому, ибо при президенте Примакове злополучному Ястржембскому хоть в петлю. Зрелище будет интересное, а главное — результативное.

В принципе руководитель широкого профиля, некоторое время посидев на МИДе с теми же успехами, что и везде, — то есть с никакими, мог бы затем отправляться на какой-нибудь декоративный пост (лета уже немалые, старость не радость), а то и на пенсию. Но тут грянул гром дефолта. К началу сентября 1998 г. и элита и народ России находились в состоянии окончательного смятения умов и готовы были выкликнуть цезарем кого угодно. Выкликнули Евгения Максимовича.

Далее происходит новая странность. Апологеты Е.М. Примакова изображают его восьмимесячное премьерское служение как некоторую совокупность созидательных геркулесовых подвигов, когда истерзанная распрями, воровством и дефолтом Россия духовно очищалась и стремительно благоустраивалась благодаря неутомимой деятельности премьера, который «всеобъемлющей душой на троне вечный был работник». Картина чудная, но при этом недостаточно хорошо согласующаяся с практическими наблюдениями. Беспристрастные ленты информагентств показывают, что львиную долю своего служебного времени премьер посвящал беспрестанным совещаниям с фракцией КПРФ, а предания журналистского сообщества показывают, что время, свободное от совещаний с Г.А. Зюгановым, Е.М. Примаков посвящал делам еще более насущным: чтению газет и кляузному выяснению отношений с господами главными редакторами — как они позволили себе напечатать заметку, недостаточно почтительным образом изображающую премьер-министра. В своей неутомимой страсти к чтению газет, смотрению телепередач и последующему их обидчивому комментированию глава правительства работал, как целая пресс-служба с приличным штатом, так что было вовсе непонятно, когда же премьер занимается иными, более мелкими делами типа бюджета, налогов и финансов. Апофеозом государственной активности мудрого Евгения Максимовича стала его очередная встреча с Г.А. Зюгановым, в ходе которой тот, почувствовав в собеседнике родственную душу, пожаловался ему на злокозненность прессы, все время травящей коммунистов и их вождя. Ответ Примакова потряс Зюганова: «Да что ты жалуешься! Ты посмотри, как меня травят!» На первый взгляд, основания потрясаться были. С Зюгановым пресса и вправду обращается по принципу: «По рогам ему и промеж ему!», тогда как о премьере Примакове все старались писать очень кротко — пресса-то у нас олигархическая, а олигархи тогда страшно боялись грядущей зачистки. К счастью, умные люди разъяснили Зюганову, а равно и любопытствующей прессе смысл загадочной жалобы: «Евгений Максимович обижен на прессу не за то, что она его ругает, а за то, что она его недостаточно хвалит».

Загадочно и другое. Покуда Е.М. Примаков неутомимо служил отечеству, т. е. читал газеты и кляузничал по редакциям, страна действительно стала оживать после августовского удара — производство росло, рубль, упав крайне низко, все же перестал падать далее, жизнь пошла своим чередом. Одни приписывали это благотворному влиянию российского Дэн Сяопина, другие указывали, что, когда национальная валюта упала вчетверо (соответственно снизив бюджетную нагрузку по зарплатам и пенсиям), а нефть — главный экспортный товар и источник российского богатства — подорожала вдвое против лета 1998 года, в кабинете предсовмина вместо Дэн Сяопина можно было бы установить хоть дубовый пень — он оказывал бы такое же, если даже не более благотворное влияние.

Славе Дэн Сяопина способствовало еще одно психологическое обстоятельство. Шок от валютного краха 1998 года был столь силен, апокалиптические ожидания столь велики, что какое-то продолжение жизни в сентябре, октябре и последующие месяцы многим казалось каким-то чудом — «Мы уже считали себя покойниками, а вроде все еще живы — не иначе как нас лечил великий врач-целитель». Мысль, что, возможно, мы несколько поспешили объявить себя покойниками и остались бы живы даже и без помощи великого целителя, для русского апокалиптического сознания была бы слишком оригинальной.

То состояние общественной истерии, которое возникло после валютного краха, и создало сильнейший социальный запрос на надувателя щек. Честный политик если не в телеобращении к нации, то хотя бы в сердце своем признал бы, что причина более или менее спокойного преодоления кризиса в том, что весьма неаккуратным, болезненным и грубым образом все же был вскрыт бюджетный нарыв и страна стала в значительно большей степени жить по средствам. Шарлатан стал бы объяснять, что причина излечения не в том, что вот этот коновал без наркоза и тупым ланцетом вскрыл гнойник, а совсем в другом — в моих чудодейственных биоэнергетических токах, а также в том, что я академик, разведчик, Дэн Сяопин, арабист etc. Здесь вопрос уже не об отце и гении, а о том, что согражданам от политики нужно, предпочитают они трудную жизнь или сладкую смерть. Для трудной жизни лучше хороший врач, на худой конец сгодится и коновал — когда жить-то хочется. Для облегчения кончины грезами ни врача, ни коновала не нужно — только мучить будут, — а лучше всего тут будет экстрасенс, народный целитель, а по-партийному говоря, руководитель широкого профиля.

Все наши политики, тоже, понятно, не чуждые демагогии, допускали губительную ошибку: они демагогически обещали, что, когда они придут к власти, все будет по-другому, т. е. очень хорошо. Истинное величие Е.М. Примакова в том, что всю свою вполне бессмысленную с точки зрения общественной и государственной пользы жизнь он сумел представить таким образом, что куда бы он ни являлся, там сразу же делалось хорошо. За такое важное политическое know-how, т. е. за демагогию, обращенную не в будущее, а в прошлое, он заслуженно и получил звание отца и гения. Ревнивые соперники могут обидеться — «Где ж справедливость, когда подлинная народная любовь покупается не трудами, не самоотвержением, не борьбой за счастье народное, не белым и черным пиаром и даже не пением и плясками, но одним лишь тупым надуванием щек?» Они будут неправы — поупражняйтесь в ежедневном надувании щек лет пятьдесят, может, и у вас получится.

Фото Владимира ЕЛКИНА