ЛЮБОВЬ БРЕЖНЕВА

Нет уже в живых Виктории Петровны, умерла дочь Леонида Ильича Галина, утихли страсти, замолкли скандалы. Все успокоилось, пора подвести итог

Много разговоров с подачи близких ходит о взаимной привязанности Леонида Ильича и его жены. С самого раннего детства мне неоднократно приходилось слышать, что дядя несчастлив в семейной жизни. Еще перед войной он признавался моему отцу, что не любит жену, но вынужден терпеть из-за детей.

Леонид Ильич женился рано, когда ему не было и двадцати двух лет. Виктория Петровна никогда не отличалась красотой и по молодости очень комплексовала рядом с ярким, жизнерадостным и обаятельным мужем. У многих сложилось впечатление, что, уступая по всем качествам Леониду, она задвинула себя на второй план, ни во что не вмешивалась и ни во что не вникала. В политическую жизнь мужа Виктория Петровна действительно не лезла по двум причинам: во-первых, ничего в политике не понимала, а во-вторых, Леонид Ильич, будучи по натуре мягким и терпимым человеком, тем не менее осаждал каждого из членов семьи при малейшем намеке на вмешательство в его работу. Тут он был непримирим и даже груб.

Совсем иначе дело обстояло в личной жизни, и я могу со всей ответственностью сказать, что главой семьи была Виктория Петровна. Она проявляла редкую последовательность в вытеснении родственников мужа из его жизни и стойко и зорко охраняла права своих многочисленных сестер и их детей, которые беззастенчиво представляли себя при случае и без "племянниками Брежнева". Надо отдать должное Виктории Петровне — родственные чувства переполняли ее до краев, и не было таких жертв, на которые она бы не пошла ради своих близких. Этому есть объяснение. Отец Виктории Петровны, Петр Никанорович Денисов, машинист паровоза и, кстати, вопреки всем разговорам, русский человек, так же, как и отец Леонида, Илья Яковлевич, погиб от несчастного случая. Ее мать, Анна Владимировна, осталась одна с кучей детей. Очевидно, сиротство и доброжелательная атмосфера в семье сделали сестер дружными на всю жизнь. По-человечески это было бы понятно и ничего, кроме добрых чувств, не могло вызывать, если бы Виктория Петровна при этом не выживала так активно родственников Леонида Ильича, к которым по непонятным мне причинам относилась порой просто враждебно.

Известно, что при великодержавных дворах всегда ошивается большое количество паразитов и приживальщиков — особый народ. Здесь вам и интриги, и подсиживания, и ревность, и неприкрытое лакейство. Конкуренция огромная, потому подсидки — норма. Завоевать позиции проще всего через жен партийных сановников. Вокруг Виктории Петровны сколотился сплоченный коллектив "доброжелателей", которые доставляли ей информацию о моем отце и его окружении. Жена генерального секретаря, потратившая немало жизненных сил для того, чтобы посеять вражду между братьями, с удовольствием передавала сплетни Леониду Ильичу. Ненавязчиво, во время завтрака или вечером, перед отходом ко сну. Не осуждала, Боже сохрани! Советовалась, как помочь "заблудшим овцам".

Леонид Ильич, к концу жизни утратив свое "партийное" чутье, стал плохо разбираться в людях, судил о них схематично, слишком полагаясь на мнение окружающих. В последние годы правления он, полностью оторванный от реальности, находился под влиянием людей, которые отвоевали себе место рядом с патроном. Так что не только оправдаться — объясниться не было возможности.

Как-то при мне Леонид Ильич вспоминал, как на фронт приезжали бригады актеров, певцов, музыкантов, поэтов, писателей. Зашла речь о Павле Когане, поэте, рано погибшем во время войны. Леониду очень нравились его стихи: "Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал". Нравились потому, что они были не о нем. Сам он всю жизнь предпочитал "рисовать овалы". Он производил обманчивое впечатление сильного человека. На самом деле, поддаваясь влиянию людей, которые окружали его, был с ними кроток, послушен, слаб.

Пронырливые и бессовестные люди, особенно в последние годы, прекрасно играли на его слабостях и на склонности к лести. Мягкий характер, страх обидеть и доброжелательность стали причиной того, что приближенные и родные начали злоупотреблять своей и его властью без всякой меры. Чувствуя его покровительство, не стеснялись в средствах добывания денег и благ.

Дядя мой, хотя и имел обыкновение впадать в княжий гнев, но наказывал не строго, и самым суровым наказанием его, насколько я помню, было понижение по службе. За исключением брата и меня никто из близких, насколько мне известно, всерьез от его немилости не пострадал.

Право, дядя часто напоминал мне кота Василису из далекого моего садикового детства, с попустительства которого развелись и обнаглели мыши.

Виктория Петровна была хорошей хозяйкой и заботливой женой, благо что в ее положении это не составляло труда. Леонид Ильич рано попал на руководящие посты, быстро взошел по социальной лестнице, поэтому семья, получая спецпайки и пользуясь всеми полагающимися советскому начальнику привилегиями, проживала в полном благополучии и быстро оторвалась от нашей советской действительности. Виктория отвыкла от очередей, разучилась ездить в общественном транспорте, а с прелестями коммуналок была знакома только по кинофильмам. Ей так и не удалось проявить себя на поприще медицинской сестры, и с медициной она была знакома на уровне спецобслуживания 4-го Управления кремлевской больницы.

В молодые годы, когда Леонид любил вкусно поесть и хорошо выпить, когда долгие вечерние застолья были в радость, кулинарные способности жены сглаживали их разногласия. В старости, когда он придерживался диеты, эти качества, которые он некогда ценил, раздражали. Даже серьезное заболевание ее — сахарный диабет — стало для него привычным и не вызывало ни беспокойства, ни страха. Иногда, вздыхая, он говорил: "Как бы Витю вылечить", но звучало это равнодушно, без эмоций. В короткие вынужденные минуты, сталкиваясь с женой, у которой было два интереса в жизни — кухня и деньги, — он всегда мучительно скучал.

Постепенно роли их распределились. Леонид ушел в работу, Виктория занялась накопительством. В Москве у нее была однокомнатная квартира, где хранились подарки, полученные Леонидом Ильичом от разных стран и народов. Виктория Петровна иногда наведывалась туда: проветрить, протереть пыль, пересчитать. Отец рассказывал, что однажды она почему-то пригласила в эту квартиру его. На полу стояли коробки, перевязанные и упакованные. На некоторых было написано: Викусе, Андрею, Галине, Марте, Лере... Заботилась о наследниках. После посещения "нехорошей квартиры" отец стал звать Викторию Хозяйкой Медной горы. Ничего, кроме осуждения, экскурсия по ее сокровищам в нем не вызвала.

Из рассказов отца я знала, что после женитьбы брата у него с его молодой женой сложились хорошие отношения. Они были почти одного возраста, и каждый по-своему любил Леонида. Но с годами эти отношения разладились, превратились во взаимную болезненную неприязнь. Озлобление их росло у меня на глазах. Оба, насколько я помню, не стесняясь, поливали друг друга при каждом удобном случае. <...> По причине постоянной занятости, недосягаемости и слабости характера Леонид в родственные распри не вникал. Его величеству это было неприлично. Но иногда не выдерживал и генеральный секретарь. Леонид всегда считался старшим в семье — и по возрасту и по характеру. Отношения братьев, в силу высокого положения одного и недостойного поведения другого, сводились в конечном итоге к отношению старшего к младшему. <...>

В начале 70-х годов отец, побывав в изоляторе, решил для себя до конца исполнять роль брата генерального секретаря и занялся "бизнесом". Он начал наведываться в спецмагазины со своей "братией", которая все скупала и тут же перепродавала спекулянтам. На вырученные деньги шли гулять в ресторан.

Донесли до сведения Виктории Петровны о неблаговидном поведении шурина. Та, взбесившись, пожаловалась мужу. Леонид вызвал отца к себе в кабинет в ЦК и устроил ему грандиозный разгон, угрожая отправить на Урал "или еще куда-нибудь к чертям собачьим" директором металлургического завода. Не мастером или начальником цеха, а директором тем не менее!

Отца такая перспектива почему-то расстроила. Разобидевшись на брата, помню, сказал мне, что едет паковать чемодан. Уехать он никуда не уехал, озабоченный мечтой Виктории отомстить. Случай не преминул представиться. Несколько раз в год в Москву наезжали ее близкие родственники из Днепродзержинска и Днепропетровска. Виктория Петровна, взволнованная не столько их проблемами, сколько тем, что о ней будут на родине говорить, водила их в спецмагазины. Когда очередная партия родственников, приехав из Днепродзержинска, опустошила секцию номер 100, отец, прознав об этом от своих шпионов, позвонил и сообщил об этом брату.

С этого дня между моим отцом и женой брата началась непримиримая, жестокая война. Они уже не скрывали своей взаимной ненависти. Дошло до того, что нередко администратор преграждала путь отцу в магазин, заговорщически шепча: "Не могу, Яков Ильич, вас пустить. Сегодня здесь Виктория Петровна. Приходите завтра". Если был один или в компании своих прохиндеев, он отступал.

Но однажды к нему приехала в гости дочь его старого друга по Днепродзержинску. Он повел ее в спецмагазин по ее просьбе купить дубленку. Как назло, в магазине сидела Виктория Петровна. Администратор попросила отца прийти на следующий день. Тут в нем взыграло самолюбие, и он ворвался в магазин. Виктории Петровне промолчать бы, но не такого она была нрава. Вспыхнул скандал со взаимными оскорблениями, воспоминанием обид и старых семейных склок. По Москве моментально полетели слухи о том, что "жена генерального секретаря и его родной брат передрались из-за дубленки". Доходили разговоры и до меня, но волноваться из-за них я уже перестала. Семья эта мне была чужой.

Благодаря стараниям Виктории Петровны отец мой в последние годы правления Леонида Ильича попал в опалу. У него уже не было на него прямого выхода. Леонид Ильич относился к этому факту спокойно, считая, что младший брат благодаря его положению прекрасно устроен, а на остальное ни у того ни у другого нет времени. Отец же искал духовного общения. Для него Леонид оставался тем мальчиком и юношей, которого он помнил с детства. Мне казалось, что чем дальше удаляли отца от брата, тем ярче для него сиял его ореол славы. Культ личности генерального секретаря не обошел и близких. <...>

Отец мой как-то в пылу ссоры с Викторией сказал: "Дурак я, что не дал тогда Леониду башку ей отрубить". Я поинтересовалась, действительно ли был такой случай. Вот что отец мне рассказал.

После войны, почувствовав себя генеральшей, Виктория, решив, что ее гардероб не соответствует новому статусу, устроила Леониду скандал по поводу женских тряпок. Чрезвычайно выдержанный и спокойный, Леонид молча сгреб ее платья и туфли и, схватив топор, изрубил это все в мелкие кусочки. Отец утверждал, что ни до, ни после не видел Леонида в таком состоянии. "Будто бес в него вселился". Он рубил этот символ бабского мещанства с таким остервенением, будто заклятого врага. По лицу его катились слезы. Только что закончилась война, миллионы людей погибли не только от пуль, но и от голода. Позади многострадальный Ленинград, тысячи умерших от недоедания и холода детей, Малая Земля, где сложили головы его товарищи по оружию... Но напрасно махал топором будущий генеральный секретарь. Намечающийся гнилой душок, определивший в будущем путь его семьи, вышибить ему так и не удалось. В тот памятный "рукопашный" вечер братья уединились на кухне за бутылкой. Отец успокаивал Леонида: "Бабы все одинаковые. Твоя не лучше и не хуже других".

Как большинство женщин, удачно вышедших замуж за партийного функционера и попавших "из грязи в князи", Виктория замкнулась на материальных интересах. Моральная сторона семейных отношений отошла на задний план. Удержать мужа во что бы то ни стало — в этом психология русской женщины. И держала Леонида сначала малыми детьми, потом престарелыми родителями, а когда не помогало, бежала жаловаться в партком. Это был один из минусов партбилета, так как партия держала под контролем не только экономику и идеологию страны, но и личную жизнь своих подданных. <...>

Виктория Петровна не была настолько умной и тонкой женщиной, чтобы до конца разобраться в их отношениях, но все-таки она была женщиной и своим женским чутьем понимала, что муж ее не любит. Ей казалось, что она делает все, чтобы быть любимой, и, складывая в одну кучку свои достоинства, а в другую его недостатки и сравнивая их, находила, что если и есть у кого основания не любить и страдать, то это у нее.

Когда в жизнь Леонида пришла любовь и после долгих раздумий, переживаний и страданий он вернулся в семью, Виктория, понимая, насколько нестабильно ее положение, измену простила. Игра во всепрощение обернулась для обоих облегчением, подвигая порой на благородство. Но напускное равнодушие никак не вязалось с красными от долгих слез глазами. Жалость к жене, смешанная с досадой, отравляла воспоминания. Прошлое требовало выплаты долгов, цеплялось, не желая быть вырванным из его жизни, а настоящее казалось бездонно чуждым. <...>

Женщины играли, несомненно, большую роль в жизни моего дяди. Красивый, обаятельный, щеголь и сердцеед, он не мог не привлекать их внимания.

Часто спрашивают, была ли любовь в жизни Леонида, человека романтичного и чувственного, знавшего наизусть почти всего Есенина и Пушкина. Да, была любовь.

"Какая это была женщина, Тома моя! — сказал как-то дядя. — Любил ее как... Благодаря ей и выжил. Очень жить хотелось, когда рядом такое чудо. С ума сходил, от одного ее голоса в дрожь бросало. Однажды вышел из блиндажа, иду по окопу. Темно было совсем, ночь была сказочная, с луной, звездами. Роскошь, одним словом. Слышу, Тамара моя за поворотом с кем-то из офицеров разговаривает и смеется. Остановился я, слушаю как завороженный, и такое счастье меня охватило, так что-то сердце сжалось, прислонился я к стене и заплакал".

По молодости лет я дядю осуждала за то, что не хватило характера уйти к любимой женщине. Сочувствуя в душе, осуждаю и сейчас. Хочу, но не могу списать трусость на время, когда все, даже любовь, было искажено советской моралью, когда все, кроме штампа в паспорте, связанное с нею, было стыдным и позорным. Это правда, что любовь требовала большого мужества, и все-таки осуждаю.

Виктория Петровна о фронтовом романе знала. Со стороны общественного мнения преимущества были на ее стороне: она была законной женой и имела двоих детей.

Условия войны и законы не позволяли Тамаре завести ребенка. Дети, рожденные до 1964 года, юридического права на отца не имели. Признать ребенка мог только сам отец, но официальное признание влекло неприятности в семье, на работе, в партии. Таким отцам оставалось одно — потихоньку помогать, украдкой навещать любимое чадо. Рос такой малыш, не смея порой родному отцу на людях "папа" сказать.

Тамара рассказывала, что пришлось ей сделать несколько абортов, после которых не было даже возможности отлежаться.

Дошли каким-то образом слухи о романе генерала Брежнева до Сталина. "Ну что ж, — сказал законодатель советской нравственности, — посмотрим, как он поведет себя дальше". Эту, казалось бы, ничего не стоящую фразу передали Леониду. Леонид, который, как рельефно выразился мой отец, "наклал в штаны", призадумался.

А подумать было над чем. Любовь любовью, а карьера карьерой. Брежнев отлично знал, что Сталин проявлял исключительный интерес к "личным досье", находящимся в картотеке КГБ. Он понимал также, что от сводок местных чекистов зависит не только его карьера, но и жизнь. Бросить семью значило получить выговор по партийной линии, последствия чего были известны. К тому же мать, которую Леонид очень любил и с которой считался, против второго брака возражала. Она понимала, что сын Викторию не любит, но были внуки Галя и Юра, которых она жалела.

Невозможность соединить жизнь с близким человеком, очевидно, работала на расхождение у моего дяди реальных чувств с суррогатом, как позднее на расхождение слова с делом.

Роман с Тамарой у Леонида тянулся долгие годы, они сходились и вновь расходились. Это было болезненно для обоих и для его семьи. Никто не знает, как Леонид Ильич расстался с Тамарой, о чем говорили они, прощаясь. Пусть это останется между ними.

Когда Леонид перебрался в Москву, он устроил Тамаре квартиру в престижном по тем временам районе — на Соколе. Прихлебатели об этом донесли Виктории. Ее этот факт взбесил: мало того что эта фронтовичка хотела увести отца у детей, она еще использует его связи! Леонид, больше всего ненавидевший семейные скандалы, которыми был сыт по горло, чтобы как-то успокоить жену, сказал, что квартиру помог получить Тамаре брат Яков через свои московские связи. Когда вскоре после этого за обедом зашел разговор и мой отец подтвердил слова Леонида, Виктория сказала: "Ты, Яша, как был дураком, так им и остался. Как брат, ты можешь, конечно, Леонида покрыть, но не до такой же степени. Может, ты еще скажешь, что спал с ней вместо него?" Леонид плюнул с досады и вышел из-за стола.

Как-то в кабинете писателя Константина Симонова зашел разговор о любви. Симонов, потягивая чай, спросил отца: "Кажется, у Леонида Ильича была в жизни большая любовь?" "Да, — подтвердил отец. — Только в начале пятидесятых брат ее оставил. Очень она убивалась, бедная". "Я ее понимаю, — задумчиво сказал Симонов, — сам был в такой же... заднице, — и посмотрел на меня: — А ты, Любушка, понимаешь?" "Нет, — сказала я запальчиво. — Ему же хуже. Я бы за такого и переживать не стала". "Не зарекайся, милая", — сказал Симонов.

Разговор этот состоялся незадолго до моей встречи с Хельмутом.

Однажды на каком-то праздничном приеме отец наклонился ко мне и сказал: "Посмотри на пару, которая сейчас вошла. Это Тома, боевая подруга Леонида. Я к ним подойду, а ты понаблюдай со стороны. Ленька был в нее влюблен без памяти". Я знала из семейных разговоров о Тамаре и не без любопытства принялась ее разглядывать. Рядом с седым представительным мужчиной в генеральской форме стояла полноватая, но еще стройная женщина в элегантном вечернем платье, с красивой прической и уверенным, но доброжелательным лицом. В глазах ее и улыбке была неповторимая прелесть, и мне сразу стало понятно, почему эта женщина долгие годы играла такую роковую роль в жизни дяди. Красавица она была редкая!

Увидав отца, она вся так и вспыхнула, и радость озарила ее лицо. Отец пожал руку генералу, хотел поцеловать Тамаре руку, но она вдруг порывисто, совсем не по-светски обняла и расцеловала его тепло и просто. Они беседовали недолго, и отец вернулся ко мне, растроганный, с влажными глазами. "Дурак Ленька, — сказал он мне, — сам несчастный и ее не пощадил. Только о нем и расспрашивала".

К сожалению, мы вскоре ушли и я больше никогда Тамару не видела.

Книга Любови Брежневой "Племянница генсека" выйдет в середине октября в издательстве "Центр-Полиграф".

Фотографии Владимира СМОЛЯКОВА, Алексея ГОСТЕВА и из архива Л. БРЕЖНЕВОЙ

На фото:

• «Ее зовут Любовь Брежнева. Племянница усопшего генсека, дочь Якова Ильича, родного брата вождя. Возможно, именно во избежание дурацкой аллюзии она просит называть ее просто Люба. Да и Америка, где родственница Леонида Ильича живет уже десятый год, отучила ее от длинных имен и отчеств. В Москву Люба Брежнева приехала по делам: презентовать свои мемуары "Племянница генсека". "Огонек" — первое издание, которому она дала интервью по этому поводу»
• «Когда Брежнев шутя говорил жене, что "она, как чемодан без ручки, — и выбросить жалко, и таскать неудобно", в этом было много правды»
• «Оба брата Брежневы, занимаясь общественными и личными делами, не заметили, как их семейное гнездо прибиралось обиженными женами»
• 
  

ИНТЕРВЬЮ С АВТОРОМ

— Для многих Брежнев — герой полузабытых анекдотов, как говорится, "мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой". Вы считаете, ваша книга будет иметь успех?

— Мой дядя, безусловно, историческая личность. И мне кажется, книга выходит вовремя. Я знаю, у народа ностальгия, многие хотят вернуться в те времена, и не только потому, что раньше были дешевые конфеты. Атмосфера была иная... Я давно чувствовала, что должна сказать то, чего никто не скажет. Я видела обстоятельства с другой стороны, многое знала, а те, кто знал больше, о том уже не напишут. И вообще, это книга не о Брежневе, а о его племяннице — обо мне, о моей жизни. А что касается моего дяди, я хотела показать его как человека. Человека, которого знала. Там есть детали из его детства, о его родителях. О его слабостях. О том, как он страдал в семье и какая любовь была в его жизни. Кто это напишет? А я могу. Я была очень наблюдательна, много расспрашивала о предках, о бабушках, дедушках. Я росла в стороне, и мне хотелось все знать о корнях моего отца, был у меня такой комплекс...

— Вы не боитесь реакции родственников? Едва ли им понравится такой портрет...

— А что они могут сделать?! По-моему, Андрей Брежнев на Оксану нападал (тележурналист Оксана Пушкина посвятила Любови одну из своих "Женских историй". А под "нападением" подразумевается, очевидно, словесная атака. — В.В.) Они очень не хотели, чтобы эта книга вышла, но никто мне не может запретить написать то, что я считаю нужным. Я старалась никого не унизить, не оскорбить, писала то, что было на самом деле.

— Насколько я знаю, вы адресовали свои мемуары западной аудитории?

— Да, книга вышла на английском. Нынешняя русская версия иная. Тот вариант был ориентирован на американского читателя, а ему все нужно объяснять. К примеру, что такое квадратные метры. У меня оказался блестящий переводчик, но он не мог этого понять. В США книга опубликована в 1995 году и называлась "Мир, который я покинула". Мне повезло: она издана в лучшем издательстве — в Randon House, имеющем репутацию интеллигентного. Для Америки они продали эту книгу хорошо — разошлось одиннадцать с половиной тысяч.

— И вы проснулись знаменитой?

— Книга вышла в неудачное время. Они были очарованы идеями демократии в России, верили, что все будет хорошо. И к Брежневу относились более чем прохладно. Но издатели считают, что книга прошла успешно. Во всяком случае, мне она открыла дорогу к прессе. Я единственная русская, которая может сегодня выступить на любом канале радио или телевидения. Сорок восемь раз я была в телеэфире, в том числе пять раз — на CNN. Ведущий CNN сказал мне: "Американцы живут своим видением России, и ты бежишь впереди американцев на пять лет". И тем не менее в прямой эфир, на "горячую линию", мне звонили из Индии, Канады, Бельгии, задавали очень толковые вопросы. Спрашивали даже: "Почему вас не приглашают консультантом в Белый дом, ведь вы такая умная?!"

— Как вы относитесь к "кремлевским" произведениям Ларисы Васильевой?

— Ужас! Мне было очень неприятно читать ее... как это... "Кремлевские дети". Она не видела моей книги, а пишет, что я свожу счеты с Викторией Петровной. Мадам Васильева вырвала фразу, не поставив в кавычки. Пишет, что мы жирненькие, толстенькие, приезжаем в Америку спускать жир. Ужасная чушь! Что мы пляшем на могильных плитах своих родственников. Если бы в Америке кто-то так написал, я бы просто судила этого автора... Понимаете, когда человек один раз с Аджубеем в лифте проехал и уже считает вправе писать об этих людях, это всегда выглядит недостоверно. О людях, которые вошли в историю, могут правильно написать те, кто смотрел им в глаза, чувствовал, понимал, любил...

— Как вы оказались в США? Это был вынужденный отъезд?

— Я уехала не только потому, что подвергалась здесь преследованиям. Да, меня избивали, я потеряла ребенка... Или вот моя любовь с немцем, которого выставили из Москвы, не дав нам быть вместе, чем травмировали меня на всю оставшуюся жизнь... Но как нельзя облысеть за один день, так нельзя созреть за одну ночь уехать в совершенно чужую страну. Без языка, без друзей, без всякой помощи, без будущего. Нет, все собиралось, копилось. Я хотела уехать еще в 60-е годы, но тогда подобная затея была полным безумием, об этом и говорить было нельзя. В 70-е пыталась, тоже ничего не получилось... Хотя я и была "при них", вы понимаете, о чем я говорю, но я не была с ними. Семья отца меня не принимала, а я не принимала семью. Я получила другое воспитание. Мама моя из приличной семьи, ее дед — казачий атаман, полковник, вся мужская половина была перестреляна. Никто не был коммунистами, кроме моего отца, но родители расстались, когда я была маленькой...

— Вы эмигрировали без проблем?

— Трудности были колоссальные. Мне не давали выездную визу, пришлось моему отцу подключать своего друга, полковника КГБ. Он мне помог выехать. Я прилетала на Рождество, 25 декабря 1990 года.

— Как вы считаете, только честно, американская жизнь удалась?

— Нужно пройти эмигрантский путь, чтобы понять, что даже при самых благоприятных обстоятельствах эмиграция — большое, тяжелое испытание самолюбия, характера, прочности. Я наблюдала людей, которые приезжали с деньгами большими, покупали дома, и как им было тяжело: другая культура, другой язык, все другое. Я прошла тяжелый путь, попав в Сан-Франциско без денег, без языка... По профессии я переводчик, но у меня французский язык, восемь лет я работала в Алжире. Сейчас по-английски я говорю свободно, работаю в косметической компании. А в Америке меня считают журналистом. Когда вышла книга, американцы меня полюбили. В конечном итоге моя судьба сложилась хорошо. Я не знаю, можно ли говорить слово "счастье", но хорошо. Меня знают, уважают, со мной считаются.