ВРЕМЯ — НАЧИНАЮ ПРО ЗЮГАНОВА РАССКАЗ

Загадочна деревня Мымрино. «Мымра» в русском языке — глупый, вялый человек или женский детородный орган. И скорее всего, для наших романтически настроенных избирателей вряд ли из деревни Мымрино может явиться что-нибудь крепкое и могучее... Однако ж явилось

Г.А. Зюганов в аналитическом отношении чем-то похож на вытоптанную лужайку в зоне отдыха трудящихся. За то время, что лидер КПРФ занимает свое почетное место в российской политике, всяк считал своим долгом по этому месту прогуляться, потоптаться и приложиться — одна президентская кампания 1996 г. чего стоила! В итоге получилось нечто уныло-глинобитное, на чем и глазу-то негде остановиться.

Получился странный парадокс. Несмотря на все превратности рейтингов, Зюганов продолжает оставаться одним из наиболее популярных лидеров (и нет, кстати, уверенности, что вскоре передутый Примаков не отдаст Зюганову назад временно позаимствованное у него первое место), и его партия — не просто самая сильная. Это едва ли не единственная в России политическая структура, могущая вообще претендовать на звание общенациональной политической партии — прочие политические образования именуют себя партиями без должного на то основания. И тем не менее Зюганов сегодня ни у кого не вызывает интереса. Его давно уже рассматривают лишь в качестве спарринг-партнера для истинных любимцев публики: с каким счетом Примаков (Явлинский, Лужков etc.) побьет Зюганова в первом (втором) туре.

Во многом это связано с тем, что лидер КПРФ — личность малопригодная для продажи на политическом рынке. Для успешной торговли такого рода товаром необходимы чудо, тайна и авторитет, а у Г.А. Зюганова неважно и с тем, и с другим, и с третьим. Тот же Е.М. Примаков, не сделавший в своей многотрудной жизни вообще ни одного реального дела — ни плохого, ни хорошего, — с чувством абсолютного превосходства смотрит сверху вниз на Зюганова, который, что ни говори, а сумел воссоздать лежавшую в прахе компартию и побывал во втором туре президентских выборов — т.е. был не очень далек от высочайшего поста в государстве. Отчасти такое презрение связано с личными предрассудками Примакова — Евгений Максимович, до сей поры гордящийся своим званием кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, искренне и в упор не видит мелкого провинциального партаппаратчика, которым Г.А. Зюганов навечно останется в его глазах; отчасти же — с тем обстоятельством, что в сфере производства чудес, тайн и собственного небывалого авторитета вождь коммунистов, и вправду, совершенно немладоискусен. Скучен, короче.

Жизненный путь Зюганова, и вправду, неромантичен. У Жириновского есть таинственный папа-юрист, у Явлинского — попытка подосланных органами врачей-вредителей умертвить вольнодумного молодого Григория под видом лечения от рака легких, у Лужкова — превращение завовощебазами в лейбориста, центриста и Ивана Калиту, про нашего же Киршенблатта — Максима Максимовича Исаева, т.е. Штирлица — т.е. Евгения Максимовича Примакова, вообще что и говорить.

Лидеру КПРФ тут хвалиться совсем нечем. Родился лидер в дер. Мымрино Орловской области, каковое название, вероятно, оказалось роковым для будущей карьеры. Слово «мымра» имеет в русском языке два значения: 1) малосообразительный, глупый, вялый человек; 2) женский детородный орган — см. загадку «Птица мымра, без ног, без крыльев, на аршин от земли летает, по четверти зерна хватает». Для столь романтических людей, каковыми являются отечественные избиратели, может ли из дер. Мымрино явиться что-нибудь славное?

Отслужив в армии, молодой Геннадий избрал для себя столь же нужную, сколь и неромантическую профессию учителя математики, для чего поступил на физмат Орловского пединститута, после чего, так в полной мере и не погрузившись в наставление пытливых крестьянских детей по части квадратных уравнений и пифагоровых штанов, пошел по однообразной стезе райкомовско-обкомовского инструктора. К тому моменту, как родная КПСС стала трещать и валиться, дорос до средней руки столоначальника на Старой площади. ...Партийный Акакий Акакиевич, в сущности.

Такой послужной список служил для Зюганова немалым источником комплексов — иначе трудно объяснить настойчивое желание нынешнего доктора философских наук Зюганова Г.А. по поводу и без повода указывать на свою феноменальную эрудицию решительно во всех областях человеческого знания. Лидер КПРФ, если верить его словам, обладает глубочайшими познаниями в истории, религии, философии, экономике etc., будучи совершеннейшим титаном Возрождения. Судя по этим регулярным заявлениям, Зюганова на всем его жизненном пути много и больно шпыняли за глубокую нетитаничность и даже серость.

В реальности наш доктор философских наук, не будучи, конечно, Эразмом Роттердамским, вряд ли так чудовищно сер, чтобы невыгодно выделяться своим культурно-образовательным уровнем на фоне, скажем, первой полусотни отечественных политиков. Кто там существенно превосходит его в гуманитарной культуре — Лужков? Черномырдин? Чубайс? Явлинский? Березовский? Все они такие же дилетанты, кто с меньшим (редко), кто с существенно большим (чаще) апломбом, и на баварского хряка Франца Йозефа Штрауса, любившего уснащать свои предвыборные речи древнегреческими цитатами, все равно никто из них не тянет. Скорее всего, дело не в уровне эрудиции, а в жизненном стиле Зюганова. Умеренность, аккуратность, добродетельная семья, любящая жена, скромные дочки, отсутствие каких-либо сильных страстей, какого-либо внутреннего демона, воплощенное глубокое филистерство — вот что служит подлинной причиной таких обвинений. Геннадий Андреевич — до одури недемонический человек, в чем и заключается его политическое несчастье.

В том и глубочайшая парадоксальность его политических свершений. Конечно, в воссоздании компартии из того небытия, в которое она погрузилась в 1991 году, Зюганову дружно помогали все: и российские правительства своей двусмысленной и малоудачной политикой, и олигархические обер-воры, как будто специально задавшиеся целью явить трудящимся облик капитализма в его максимально хищной звериности, и прогрессивная общественность, в соответствии с известным высказыванием Вольтера всегда готовая умереть за право коммунистов отстаивать свои весьма сомнительные идеи, и прочие политические лидеры, так и не сумевшие сделать из своих личных клик хоть что-то, отдаленно похожее на политические партии. Тем не менее тот, кто взялся за консолидацию обломков всемогущей некогда политической структуры, не мог бы преуспеть в этом деле, не обладая известной волей, талантом, организационными дарованиями. Зюганов отчасти преуспел, из чего следует, что вышеназванные качества ему не в полной мере чужды. Парадокс же заключается в том, что личные качества воссоздателя тут же вступили в острейшее противоречие с воссозданной им структурой, и уже давно Зюганов ведет героическую борьбу не столько с антинародным режимом, сколько с делом рук своих — возрожденной КПРФ.

Причина борьбы в том, что ни мирно-бюрократическое в позднебрежневском духе процветание КПРФ, скорее всего, наиболее соответствовавшее бы желаниям Зюганова, ни ее окончательное национал-социалистическое перерождение, каковой вариант привлекает большую часть коммунистических идеологов, ни преобразование компартии в отчасти цивилизованную социал-демократическую силу, чего от коммунистов все время требуют благомыслящие политологи, не представляются особенно реальными вариантами.

Брежневское процветание (пусть с некоторыми умеренными коррекциями), о котором так мечтает электорат КПРФ и при котором филистер Г.А. Зюганов обрел бы так потребный ему душевный покой, невозможно даже теоретически. Золотая осень коммунизма, которой было правление Брежнева, представляла из себя проедание политического капитала, накопленного его предшественниками, — прежде всего Сталиным. Брежнев мог позволить себе быть почти что вегетарианцем только потому, что в его распоряжении было политическое наследство, оставленное неслыханным в истории людоедом. Чтобы прийти хотя бы и к сильно ухудшенному варианту брежневизма, нужно снова пройти весь цикл от пассионарного людоедства к расслабленной стагнации. Поскольку Зюганов не располагает машиной времени, а живет здесь и сегодня, в рамках политической модели социализма он как лидер мог бы исполнять лишь роль первоверховного убийцы-миллионера (мирные брежневы появятся лет через пятьдесят, если появятся вообще), к чему он по всем своим морально-политическим качествам совершенно не готов. «Кровь — сок совсем особенного свойства», и к ней надо иметь особенный вкус.

К нацизму коммунизм тяготел достаточно давно. Еще предвоенный флирт с Гитлером показал, что многие кажущиеся непреодолимыми различия в действительности таковыми не являются. Послевоенная борьба с космополитизмом показала, что возможности тут открываются самые многообещающие, а на исходе 70-х гг., когда историческая бесперспективность брежневского процветания была очевидной для всех, партийно-чекистская верхушка стала все более склоняться к державно-патриотическому варианту коммунизма, более жесткому, мускулистому, нацеленному на новый всемирно-исторический прорыв и избавленному от устаревших идеологических догм типа всевозрастающего благосостояния трудящихся, пролетарского интернационализма, мирного сосуществования etc., — т. е. к обыденному национал-социализму. Если бы не горбачевская перестройка, то в рамках плавной эволюции СССР, скорее всего, пошел бы именно по этому пути; андроповское правление более или менее показало вектор грядущего движения, но оказалось слишком кратковременным — Бог в очередной раз сжалился над Россией. С провалом реформаторских опытов (а в России они уже несколько веков как регулярно проваливаются) возврат на магистральную линию национал-социализма в принципе возможен, а преобразование КПРФ в НСПРФ возможно тем более — но без Зюганова.

Дело не в том, что Зюганов так страстно любит евреев или в том, что он образцовый пролетарский интернационалист. Вовсе нет, с националистической риторикой — и притом уже на весьма опасной грани — он вполне готов поиграться, а когда после каких-нибудь совсем уже непотребных выходок, совершенных его товарищами по партии, из него клещами вытягивают ритуальные отмежевания, он произносит их без всякого искреннего чувства. Не приставали бы — так сам бы сроду не отмежевался. Но между попустительством и активной национал-социалистической деятельностью — очень большая дистанция. Реальное национал-социалистическое возрождение России, если даже не по гитлеровскому, то хотя бы по муссолиниевскому образцу, требует от лидера кипучести, пассионарности, безжалостности, безоглядности — а впридачу к тому еще и немалых актерских способностей. По сравнению хоть с тем же лейбористом Лужковым Зюганов до безобразия респектабелен и до боли непассионарен.

Наконец, остается эволюция в сторону социал-демократизма, которая была бы, несомненно, наилучшим исходом и для КПРФ и для Зюганова, если бы кто-нибудь еще мог объяснить, что, собственно, разумееется под желанным социал-демократизмом. Если имеется в виду классическая социал-демократия, стремящаяся эволюционным путем гармонизировать отношения между трудом и капиталом, то для начала надо иметь труд и капитал, т.е. более или менее сформированные классы рабочих и капиталистов. Эксплуатация трудящихся в России, бесспорно, наличествует, и порой совершенно дикая, но до собственно капитализма России еще шагать и шагать, ибо угнетение масс носит по преимуществу феодальный характер — бесконтрольные поборы на содержание князя и дружины (мэра и правоохранительных органов), в ряде случаев — фактическая закрепощенность работника, общепатриархальный стиль взаимоотношений между управляющими и управляемыми. В средние века социал-демократические идеи были в силу тех же самых причин недостаточно востребованы. Если считать с.-д. политикой сочинение различных законов, выдержанных в духе государства всеобщего благосостояния, то сочинять давно уже ничего не надо — педантичное исполнение даже ныне действующего социального законодательства означало бы немедленное государственное банкротство, ибо список бумажных льгот и так необъятен. В принципе вполне популярной в массах политикой была бы неустанная борьба с хищниками, однако смело выступать против поборов и вымогательств со стороны чиновничества, от которых в равной степени воют и буржуа и пролетарии, — это, во-первых, испортит отношения с той самой чиновничьей номенклатурой, которая по большей части есть плоть от плоти КПРФ, во-вторых, сама с.-д. идеология предполагает устроение всеобщего счастья посредством всеобъемлющего государственного (т.е. чиновничьего) регулирования, так что борьба с чиновничеством не только была бы опасна и трудна, она к тому же и противоречила бы священным идейным основам социал-демократии.

На самом деле те, кто призывает Зюганова социал-демократизироваться, ни о чем таком не думают, а имеют в виду куда более простую вещь: в странах Восточной Европы бывшие коммунисты по большей части переназвались социал-демократами и оказались совершенно не страшными — придя к власти, стали проводить совершенно ту же политику, что и стоявшие до них у руля лютые антикоммунисты.

Вот и нам бы так. Хотеть, разумеется, не вредно... Но мечтания о том, чтобы коммунисты стали точно такой же буржуазной партией истеблишмента, как и все прочие, отличаются небольшим изъяном. У нас вообще нет буржуазного истеблишмента — как-то не сложился, — а требовать от коммунистов, чтобы они не просто социал-демократически согнулись, но еще и согнулись в аккурат по шаблону, — это значит, требовать от них вещи в принципе неисполнимой. Если есть желание их замечательно выдрессировать, то правящему классу России стоило бы начать дрессировку с себя, признаков чего особо не наблюдается.

Мучения и раздумья Зюганова тем самым объясняются не только и даже не столько дурным характером самого лидера КПРФ и совсем уж дурным характером возглавляемой им партии — это-то само собой. Но в первую очередь нынешняя абсолютная невразумительность КПРФ отражает столь же абсолютную общероссийскую невразумительность. Партия коммунистов, будучи силой народной, пребывает в том же состоянии тупого недоумения, что и весь народ. Конечно, это не лучшая рекомендация для руководящей и направляющей силы общества, которой она хотела бы предстать перед глазами, — но уж какая есть.

Судя по всему, единственным действенным способом дрессировки Зюганова является дрессировка общенациональная, которой все мы — включая и Геннадия Андреевича — сейчас подвергаемся. В момент решительного наступления лужковского «Отечества», когда данный лидер, данная партия и послушная им пресса продемонстрировали, на что они способны, у всех хоть сколько-нибудь соображающих россиян возникло то неприятное чувство, как будто они находятся в Италии 20-х гг. и их насильственно напоили касторкой (прием борьбы, практиковавшийся тамошним муссолиниевским «Отечеством»), причем напоили всех — левых, правых, либералов, социалистов etc. Судя по «перемирию в печати» (небывалое дело, но правые, коммунопатриоты и «яблочники» практически перестали поливать друг друга, почувствовав приближение той силы, которая их всех разом подавит), коммунисты ушли в совсем глубокое раздумье на тему, где лучше: при вполне возможном российском переиздании итальянского фашизма, который со всеми, в том числе и с коммунистами, церемониться никак не будет, или при антинародном режиме, суровое обличение которого предоставляет достаточно выгодную и вместе с тем вполне безопасную профессию. Общего исторического прецедента тут нет — иногда у левых хватало ума предпочесть антинародный режим, иногда они полагали, что фашизм есть бумажный тигр, и смело возглашали: «Пусть сильнее грянет буря!» Одна надежда на филистерство Акакия Акакиевича Зюганова — оказаться в мощном и по-доброму возрождающемся отечестве, причем в ситуации, когда вождем и отцом нации будет совсем не он, Зюганов, а совсем другая личность, ему, судя по всему, очень не хочется. Возможно, историки поблагодарят Ю.М. Лужкова за исполнение важной миссии по перевоспитанию Г.А. Зюганова в христианском и либеральном духе — глядя на Лужкова с компанией, кто же не перевоспитается, когда жить-то хочется.