ШАЛАШ НА ПОКЛОНКЕ

Про семью Шадриных я узнал случайно. Мой приятель ездит на работу в Москву из пригорода. Недавно он позвонил и рассказал, что каждый день из окна электрички видит, как хозяйничает возле путей какая-то женщина: развешивает на веревках белье или готовит на костре еду. Уверял, что видел и домик. «Очередной бомжатник, мало ли их», — подумал я, но решил все-таки посмотреть, благо, по рассказам, это должно быть совсем рядом с парком Победы, местом всеобщего поклонения москвичей, местом «раскрученным» и престижным. Долго искать не пришлось. Метрах в двухстах от Триумфальной арки — железная дорога, и тут же халупа, напоминающая нору. Увидеть сверху ее почти невозможно. Хорошо, дым от костра подсказал...

ШАЛАШ НА ПОКЛОНКЕ

Резкий скат к железной дороге после дождя невероятно скользкий. Ветер доносит мучной запах вареных макарон. Прикрепленная к бетонной трубе низкая постройка похожа на шалаш, такие ребятишки любят строить во дворе. Дверь от машины. Стальные проржавленные листы. На фанерную крышу накиданы тряпки. Вход в лачугу закрыт клеенкой. Рядом стоят домашние тапочки, сидит плюшевый заяц, валяются бутылки. На веревке сушится белье.

Молодая женщина, сидя на корточках, подкладывает в маленький костерок щепки. Почерневший чайник шипит, примешивая к серому дыму белый пар. Рядом играет девочка. Я здороваюсь. Меня замечают. Девочка замирает и с любопытством, перемешанным со страхом, смотрит на чужого.

Женщину зовут Валентина. Узнав, что я журналист, она выносит из лачуги куртку, бросает на колесо, которое служит вместо кресла, и приглашает сесть.

— Может, позавтракаете с нами?

Мой ответ тонет в грохоте товарняка. С вагонов сыплется какая-то труха, на несколько секунд закрыв горизонт облаком пыли.

— Мы уже привыкли, — улыбается Валентина, помешивая воду в кастрюльке.

Ни Валентина, ни ее дочь совсем не похожи на бомжей, по крайней мере на классических, хотя живут практически на улице. Обе одеты довольно опрятно. На Валентине серое пальто, залатанное на рукаве, водолазка, шерстяные штаны и начищенные сапожки. Юлька — в красной курточке и в шапочке под цвет. Валентина, смущаясь, говорит, что одеты они по-домашнему. «На улицу» они надевают лучшее.

— Вы не думайте, что мы в грязи ходим, — заранее оправдывается Валентина. — Трудно, конечно, но белье стараюсь каждый день стирать. Из трубы внизу воду набираю да на костре грею. Юлька все время чумазая. Протираю ее салфетками, мокрым полотенцем.

В Москву Валентина с дочкой приехали из Западной Украины в апреле. Там она работала машинистом конвейера на угольной шахте «Тошковская».

— Я приехала в Москву, чтобы не умереть с голоду. Самим есть нечего было, даже когда работала, а тут еще родилась дочка. Я хотела аборт сделать, но денег не было даже на укол. Многие у нас хозяйство заводят, коз, коров, а я в общежитии жила. Какие там козы, да и чтобы купить их, тоже деньги нужны.

После рождения Юльки Валентина ушла в декрет. Пока было молоко — кормила своим, иногда продуктами помогал сосед, потом пришлось ехать в Москву. Жили у знакомых в Переделкине. Валентина обшивала, обстирывала работников, пока те строили дачу. Делала все по дому. За это ей давали ночлег и еду. Но строительство закончили, и их попросили.

В домике на Поклонке они живут уже несколько месяцев. Летом собирали бутылки в парке Победы. С наступлением осени пришлось начать собирать металл, ведь пиво на холоде не очень-то попьешь. Каждый день после обеда Валентина уходит на охоту за металлом. Дюраль, алюминий, медь, латунь — сковородки, проволока, запчасти от автомобилей. Она показывает груду собранного вчера металла. Его надо будет еще обработать. Проволоку пожечь. Кое-где дорогой металл нужно выбивать.

Посмотрев, с каким трудом работает Валентина, я решил помочь. Нужно было выбить дюраль из металлического диска. Получив в руки топор, тяжелый, как штанга, я долбил этот чертов диск минут пятнадцать, хотя Валя справилась с первым за пять минут. Да и дюраля получилось до обидного мало.

После того как справился с одним диском, Валя угостила меня чаем. Юлька, пососав молочную бутылочку с накрошенным туда печеньем, уминала теперь макароны. Уминала так, что даже завидно стало. Щеки розовые, довольная.

— Юлька моя, как папа, любитель поесть и нервы потрепать. Вот поела и баловаться начинает. А ну хватит! — Валя отбирает у Юльки ложку, которой та стала разбрасывать макароны по округе.

— А где ваш папа?

— Бросил он нас. Когда замуж выходила, он только со службы пришел. Моряк. Мне все завидовали. А потом пить стал, по бабам валандаться. Скатился. С работы выгнали. На семью — на меня и на Юльку — ему плевать. Не везет мне в семейной жизни, но на судьбу не жалуюсь. Я тут вещей столько накопила... Одеваюсь лучше, чем в застойные времена.

Валя с гордостью стала показывать «трофейные» тряпки. Большую часть всех вещей, начиная от ложек и заканчивая пальто, она нашла на помойке.

— Если бы не мусорка, мы бы вообще голые ходили, — говорит Валентина. Она удивляется, как много хороших вещей выкидывают москвичи.

— Я никогда в жизни не куплю того, что тут можно найти на мусорке. Например, недавно нашла совсем новый фен, мясорубку. Юлька играет сейчас с такими игрушками, о которых раньше не могла и мечтать. Да и вообще нам здесь лучше, чем дома.

Тем не менее Валентина откладывает деньги на билеты домой. Как станет холодно, в «домике» жить будет невозможно. Да и Юлька уже подросла. По ночам их донимают крысы, которые подрывают домик, пытаясь добраться до продуктов. Когда идет дождь, вода подтекает под палатку. Все промокает. Ни просушить ничего нельзя, ни еды приготовить.

Несмотря на такую жизнь, Валентина настроена оптимистически.

— А что? Мы сытые, обутые, одетые. Здоровья у нас даже прибавилось. На Украине ведь все время голодные были. Больные. А тут все время на свежем воздухе. У меня раньше головные боли не переставали из-за работы в шахте. А тут все нормально. Вот только мочевой пузырь застудила. Но ничего, сам пройдет. Я греюсь теперь. В одежде сплю.

Кроме наступающих холодов, Валентину беспокоят бомжи. Все время донимают: «Дай кофе, дай сахару». Уходя за металлом, Валентина прячет вещи в секретное место на холме, уносит продукты, крупу, хлеб, чтобы не украли. К бомжам у Валентины отношение резко отрицательное.

— Я ведь бомжую, потому что не могу устроиться. А они все работать могут, но не хотят. Живет тут одна рядом алкашка лет двадцати со стариком семидесятилетним. Ребенка родила недавно и в землю закопала. Они живут, как свиньи. Весь день по мусорным контейнерам роются, собак вылавливают, милостыню просят. А я просить не умею. Один раз попробовали. Тогда дождь шел два дня. Бутылок на покушать в такую погоду не наберешь. Встали на Арбате. За несколько часов только шоколадку маленькую бросили. А парню, который с собаками сидел, сразу сто рублей...

Мы привыкли к тому, что бомжи — это за гранью добра и зла. Но ведь кто-то даже картонную коробку из-под холодильника старается облагородить, привести в жилой вид, пристроить полочки, умывальник. Валентина строила домик с любовью. Внутри у каждой вещи есть свое место, как в настоящем хозяйстве. Ничего не валяется. Раньше у нее домик был выше, но он был слишком заметен для гостей парка, там ведь справляют свадьбы, дни рождения. Стоят «Мерседесы», джипы...

— Тут милиционер один приходил после взрывов. Приказал убираться отсюда, а иначе пригрозил дочку мою цыганам продать, а меня застрелить, как собаку. Мы ниже спустились, почти совсем к рельсам, — рассказывая, Валентина зашивает памперс.

Неожиданно я почувствовал на себе взгляд. Со стороны железной дороги стоял мужчина и пристально смотрел на меня. Заметив, что его обнаружили, исчез за насыпью.

— Это Серега, местный тоже, — Валентина махнула рукой. — С Белоруссии приехал. Уже пять лет тут живет. Приходил вначале. Стоит сверху, на горке и смотрит, как мы хозяйничаем тут. Потом как-то подошел и говорит: «Нате, женщина, покушайте». Принес он консервы, конфеты для Юльки. Познакомились. Вместе поужинали. Так он на следующий день приставать стал, чтобы я его с собой на Украину увезла. «Печки, — говорит, — делать буду». Сначала согласилась. Но потом посмотрела: он ведь такой же, как и все бомжи, чище только. Я его и металл с собой собирать тянула. «Давай, — говорит, — за водой только сгоняю, и пойдем». И пропадает. Но парень, в общем-то, хороший, хотя и ленивый. Варенье, вон, смородиновое недавно принес.

Валентина с тоской оглядывается на электричку.

— Все смотрят. Экзотика для них. А ведь никто не придет, не спросит, не помочь ли.

Три часа дня. Валентине пора за металлом. Прячет в тайник продукты, остатки собранного вчера металла. Перед выходом она красит губы, подводит глаза. Как и у всякой женщины, у нее есть своя косметичка. Юлька тоже переоделась. Поднимаемся по горке. Валя везет коляску, а Юля за коляской — на веревочке машинку. В толпе их трудно отличить от москвичей. Единственное, что может броситься в глаза, — шарфик из женских колготок, повязанный на шее Юльки. Пока ждем троллейбуса, Юлька гуляет вокруг остановки. Валя следит за ней глазами. Юлька уже достаточно взрослая. Потихоньку учится говорить. Старается копировать взрослых. В троллейбусе держится за поручень сама, отталкивая маму, и личико ее расцветает. Но после того как троллейбус неожиданно резко тормозит, Юлька, чуть не вылетев на улицу, испуганно прижимается к матери.

— Какая хорошенькая, — с умилением говорит старушка с баулами в руках.

Валя, польщенная, краснеет.

На Киевском вокзале мы разошлись. Я еду в редакцию, а Валентина — за металлом. Юлька, выворачиваясь из коляски, машет мне рукой. Через мгновение они пропадают в толпе. Цыганенок, нагло заглядывая в глаза, складывает руки лодочкой. Пьяный алкаш с разбитым лицом страшно подвывает под хлебным киоском, отпугивая покупателей. Захожу в метро и тону в торопливом людском потоке. Быстрее, быстрее. Некогда оглядываться на нищих. Нужно зарабатывать на жизнь.

Павел МАРКЕЛОВ