В ГОСТЯХ У ГЕНИЯ

Рассказ о том, как Александр Петрович НИКОНОВ ходил в гости к Илье Сергеевичу ГЛАЗУНОВУ

В ГОСТЯХ У ГЕНИЯ

О Глазунове я и раньше слышал. Потому что это довольно известный гениальный художник современности. Когда мы договаривались о встрече, титану даже не нужно было называть номер квартиры. Глазунов сказал просто: «Новинский бульвар, дом 13». Дом 13 — уютный двухэтажный особняк, окруженный железным забором и охраняемый двумя милиционерами. Когда мы с фотокорреспонденткой Наташей позвонили в калитку, из будки вышел милиционер с папкой и начал сверять наши фамилии со списком приглашенных. После чего мы степенно прошествовали к подъезду.

Нас встретил сам хозяин — художник Глазунов. Несмотря на то что в 2000 году ему стукнет 70 лет, Глазунов выглядел вполне крепеньким. Он был одет просто, по-домашнему, и как подобает хозяину, сразу же предложил гостям откушать чаю. Пока нас вели в залу, меня так и подмывало спросить, почему художник поселился в музее и отчего нам не выдали мягкие войлочные тапки. Стараясь ничего не разбить и не задеть случайно локтем, я шел по дому, разглядывая скульптуры, картины да разные золотые канделябры.

Радушный хозяин дворца предложил нам щей или борща, но по скромности мы решили ограничиться коньяком «Хеннесси» и чаем с бутербродами. Вот тут и выяснилось, что на самом деле во дворце Глазунов вовсе и не живет. Вернее, не спит, поскольку почивать предпочитает в загородной резиденции, куда вскорости и отправится. И вообще это не дворец, а... Здесь Глазунов несколько задумался, пытаясь найти лучшую дефиницию зданию:

— Я не знаю... Представительство ректора Российской академии живописи, ваяния и зодчества.

А он, Глазунов, просто ректор. Наливая нам коньяк, Илья Сергеевич сказал, что как ректор получает от государства 40 долларов зарплаты. Я согласился, что это очень мало. «А мои студенты, — продолжил Глазунов, — получают 20 долларов». Я согласился, что это еще меньше. По моим прикидкам, в два раза.

— Как же вы живете, Илья Сергеевич?

Оказалось, Глазунов вынужден продавать свои картины. Ему заказывают, и он рисует за деньги.

— И я могу вам заказать свой портрет? Во сколько мне это обойдется?

На этот вопрос Илья Сергеевич тактично не ответил, но сообщил, что вообще-то рисует королей да президентов, но вот в последний раз нарисовал портрет «нового русского» бизнесмена лет тридцати, который сумел наскрести денег на оплату работы всемирно известного художника.

Еще при входе я обратил внимание, что вокруг Глазунова все время перемещались две девушки.

— Вера, моя дочь. А это Инна, — представил их Глазунов.

«Наверное, секретарь», — подумал я, потому что Илья Сергеевич все время кричал: «Инна! Инна!» — и просил чего-нибудь принести — то книжку, то коньяк, то пепельницу. В такие моменты он был похож на большого ребенка. Это выглядело довольно трогательно.

— А Инна, она кто? — на всякий случай уточнил я диспозицию, чтоб как-нибудь ненароком не обидеть человека.

— Инна... Как вам сказать... — Илья Сергеевич на мгновение смутился, но сразу же взял себя в руки и твердо посмотрел в мои бессовестные глаза: — Инна — женщина, которую я люблю. А она любит меня.

Женщине, которую любит большой художник Глазунов, я сразу не понравился. Сначала своей излишней скромностью. Когда она поинтересовалась, какой коньяк принести, я, чтобы не вводить хозяев в излишний расход, ответил: «Да какой не жалко». И этим смертельно обидел девушку Инну. От обиды она принесла действительно «какой-то» украинский коньяк и лишь потом, по настоянию Ильи Сергеевича, выкатила «Хеннесси». Несмотря на глубокие чувства, питаемые к ней художником, Инна называет Глазунова по отчеству и исключительно на «вы».

Строгость нравов в семье Глазунова столь велика, что даже пепельницу ему подают с налитым внутрь небольшим количеством воды. Чтоб выкуренные сигареты гасить. Я такого никогда раньше не видел и простодушно обратил внимание хозяев на то, что гасить сигареты так, конечно, удобно, но ведь недокуренную сигарету в такую пепельницу не положишь: погаснет и тут же пропитается водой! Воцарилась неловкая пауза, после которой Инна объяснила, что так подают пепельницы во всей Европе. И высказала предположение, что, будучи в Европе, я, наверное, останавливался в низкосортных отелях для бедных, раз такого не видел.

Думаю, я очень не полюбился пафосной Инне не только своей скромностью, но и... развязностью, за каковую она посчитала мою природную естественность и веселый нрав. Инна отчего-то решила, что я неподобающе веду себя с великим художником современности, хотя я отнесся к Глазунову со всем почтением и ничуть не пытался принизить исполина духа.

— Илья Сергеевич — великий художник, — рубила мне правду-матку Инна, ничуть не стесняясь присутствия самого Ильи Сергеевича. — А как вы себя с ним ведете! Илья Сергеевич! Не тратьте время на интервью! Вам пора работать.

— Могу уделить вам пять минут, — сухо проговорил Глазунов.

Проговорили мы больше часа. Самостоятельный мужчина!

Мне кажется, Инна полагала, что я плохую статью напишу о Глазунове, ругательную. Нет, сразу хочу предупредить читателя: моя статья хорошая, хвалебная. Работы художника Глазунова Ильи мне понравились. Я лично осмотрел несколько альбомов и нашел в них присутствие немалого таланта... а пожалуй что и гения.

Можно сказать, что Инна и Илья Сергеевич нашли друг друга. По сердцу друг другу легли. Ведь и сам Глазунов человек пафосный до наивности. Он, например, всерьез меня уверял, что все русские цари — гении. Он и себя считает гением. Он может встать во время разговора и с чувством выкрикнуть: «Да здравствует Великая Россия!» (Сам видел на кассете с фильмом про Глазунова.) Причем он совсем не пьет, что интересно. Все стрезва... Но с другой стороны, наивность есть одно из свидетельств гениальности, не правда ли? Все гении наивны, но не все наивные гении.

Однажды Глазунову позвонили из газеты. Корреспондент спросил, каким одеколоном пользуется Глазунов. Сначала Илья Сергеевич думал, что это шутка, розыгрыш. Но оказалось, звонили действительно из газеты. Художник сходил, посмотрел, каким одеколоном пользуется, ответил в трубку. Спросил: «А больше у вас нет вопросов?» Больше вопросов не было. «Я был потрясен», — сказал мне Глазунов, и руки его дрожали. Понимаю его состояние. Действительно, у журналиста нет вопросов о творческих планах гениального художника современности! Нет, положительно, этот мир катится в пропасть...

Гася с шипением сигареты, Глазунов долго возмущался, что в юбилей Пушкина на телевидении было много шуточных передач про гения русской поэзии.

— А что, над Пушкиным уже и пошутить нельзя? — проявив некоторую наивность (свидетельство сами знаете чего), спросил я.

— Если бы вы при мне пошутили над Пушкиным, я бы вас выкинул за дверь, — серьезно ответствовал Илья Сергеевич.

Вот над Пушкиным только я и не успел пошутить. А то б не увидел картины, ради которой пришел... Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж, и там, в большом зале, я увидел Ее. Глазунов поставил в нескольких метрах от холста кресло, усадил меня перед картиной и велел осматривать. Во время осмотра сзади играла протяжная музыка и пел церковный хор. Я не скрывал восхищения.

— Вот это да! А откуда вы взяли такой большой холст? Ведь промышленность не выпускает ткань подобных размеров.

— Сшили из нескольких, — просто ответил гений, как о чем-то само собой разумеющемся. Как будто просто сшить такие огромные куски в еще больший кусок!

— А где стремянка? Как вы доверху добрались, чтоб под потолком рисовать? — я задрал голову к высоким потолкам особняка.

— Никаких стремянок! Леса были построены... Вот смотрите, большевики вошли осквернять храм. Во главе комиссар.

— На Свердлова похож. Это случайно или вы на Свердлова намекнули?

— Нет, просто типаж такой комиссарский... Вот они ввели проститутку для осквернения храма. Дальше лошади. Тоже чтобы осквернить. Об этом все пишут, что лошадей вводили для осквернения...

— Не вижу. Где лошади?

— Вон, налево смотрите.

— Я туда и смотрю.

— Вон люди с коронами на голове, рядом лошади.

— Это поросенок.

— Нет, там и лошади есть, повыше ищите... А поросенка тоже внесли, чтобы осквернить храм. На картине представлены все сословия. Вон там юродивые. А этот «Изыдите!» говорит. Там икона...

— А в серединке китаец, что ли?

— Китайчонок. В революции участвовали большие и маленькие китайцы. Они ходили вместе.

— Про проститутку еще расскажите подробнее, пожалуйста, я послушаю.

— Ну, в алтарь ее введут для осквернения. Ведь в алтарь женщин не пускают... Это кощунство... Для пущего осквернения в чашу многие испражнялись. Вон чаша...

— А почему так много народу?

— Так в церкви обычно много народу. Бывает и больше.

— А пулемет они зачем закатили? Стрелять там тесно. Залечь негде.

— Пулеметчики обычно не расставались с пулеметом. На фотографиях того времени красногвардейцы всюду, даже в Смольном, со своими пулеметами.

— Вы правы! Я бы тоже свой пулемет на улице не оставил, с собой закатил, все равно он на колесиках. А то выйдешь на улицу — нет пулемета. У моего знакомого ботинки так украли. Зашел в мечеть, снял, оставил у входа. Вышел — нету. А уж пулемет тем более... Вы правильно все нарисовали. Очень талантливо и со знанием дела.

...А еще на грядущей выставке Глазунова будет представлена картина, которую он пока еще недорисовал, — «Рынок нашей демократии». Так и называется. Но она, правда, чуть поменьше «Разгрома храма...»

Наполнившись впечатлениями от большого, во всех смыслах, искусства, я направился к выходу. Глазунов демократично пошел меня провожать. Он мне очень понравился. Я пожал его теплую руку и честно сказал, глядя в патриотические глаза:

— Интересный вы мужик.

— Я не мужик, — поправил Глазунов. — Я дворянин.

Ах, в этом весь Глазунов!..