ПИСАТЕЛЬ № 065779

ПИСАТЕЛЬ № 065779

I апреля 1998 года, в обычный весенний день, ничем не располагавший к мистическим настроениям, в Москве появилось загадочное сообщество. На масонов или сектантов его члены не походили, ритуальных действий не устраивали, жертвоприношений не совершали. И страшно сказать, даже не догадывались о существовании друг друга. Единственное, что их отличало от других жителей первопрестольной, так это непреодолимая страсть к чтению. Из рук в руки, как запрещенный когда-то самиздат, передавали москвичи друзьям и родственникам лицензированные под № 065779 книги вдруг и непонятно откуда возникшего писателя под псевдонимом Борис Акунин.

«Взявший в руки книгу Акунина должен знать наперед, что никаких дел он не переделает, никаких телепрограмм не увидит и ко сну не отправится до тех пор, пока не прочтет детектив до последней строки», — с первой же страницы самого первого романа «Азазель» пытался зомбировать читателя издатель Захаров. «Врет», — привычно думали мы, имея большой опыт общения с разного рода надувательствами. Но из любопытства все же переворачивали страницу и... — о чудо! — текст затягивал, словно воронка, и оторваться от него не могла заставить никакая сила, даже трансляция по ТВ долгожданного матча «Динамо» (Киев) — «Спартак». И когда с подсказки автора к финалу мы узнавали, что делать и кто виноват, хотелось большего, а именно — разоблачения самого автора.

— Нет, нет и нет! — замахал руками издатель Захаров, узнав, с какой целью я пожаловала. — Не имею права! Но если вы сами догадаетесь, отпираться не стану. Вот вчера мне позвонил некий Борис Исаевич, из новых «новых русских», которые отличаются от просто «новых русских» тем, что у них есть не только деньги, но и мозги. Оказалось, они уже несколько месяцев пытаются разгадать, кто такой Акунин. А вчера, с его слов, они всю ночь сводили список до двух фамилий. Одна оказалась русская — он назвал фамилию мужа Аллы Демидовой, — другая нерусская. И он попросил меня хотя бы намекнуть, русская фамилия или нет. Я ему намекнул. «Жалко, — вздохнул Борис Исаевич, — проиграл». «Что проиграли?» — поинтересовался я. «15 тысяч долларов».

— И кто же это? — показалось, что сейчас возбужденный этаким поворотом Захаров утратит бдительность. Увы! И тогда я решила зайти к нему c другой стороны:

— До чего же все несправедливо устроено. Вот выпустили вы хорошую серию, а на телевидении рекламы никакой...

— Помните анекдот, как в раю, или где они там сидят, Брежнев с Черненко узнают, что Горбачев стал генсеком? Брежнев спрашивает: «Слушай, а кто его поддерживает?» — «Да никто, он сам ходит». Вот так же и Акунин: сам идет, ему не нужны никакие подпорки.

— Значит, вся эта мистификация с псевдонимом — и есть ваша реклама, к тому же бесплатная. Все эти приписывания авторства известным людям. Например, востоковеду Примакову.

— Евгению Максимовичу сейчас многое приписывают. Желание подвести авторство Акунина под этого человека объясняется тем, думаю, что Примаков имеет ауру загадочности. Еще ходили слухи, что это Татьяна Толстая. На что она сказала: «Жаль, но это не я». Нет, фамилия человека, скрывающегося под этим псевдонимом, не знаменитая и не шокирующая.

— Имя его неизвестно, дело его бессмертно. Но если он всенародно не известен, к чему прятаться?!

— Понимаете, он тихий, закрытый человек. Интроверт. И совсем не похож на своего Фандорина — идеального героя, которым он, наверное, хотел бы быть. Но все, про что он пишет, он действительно знает. Когда он вставляет в текст иностранные слова, его не нужно проверять. То же с многочисленными сведениями из истории, философии, географии и так далее. Он человек потрясающе разносторонних дарований, автор научных монографий...

— Переводчик... с японского... Случайно не он ли это, под предпоследним номером? — и показала Захарову составленный накануне в редакции список кандидатов на «акунинство».

— Да, это Григорий Шалвович Чхартишвили... Заместитель главного редактора журнала «Иностранная литература». Я же вам говорил! Его фамилия шокирующе неинтересна. Первый роман о Фандорине он написал чуть ли не на спор с женой. А потом, когда ей понравилось, обратился ко мне (когда-то он переводил для меня биографию Елизаветы II): «Игорь, а какое издательство больше даст и меньше обманет?» Я попросил его сначала показать мне, а потом уж куда-нибудь нести. А когда прочитал, мне захотелось это издать самому.

— Почему он так долго скрывался под псевдонимом?

— Думаю, стеснялся, что занимается таким несерьезным делом. Да и не был уверен до конца, что это хорошо.

«Явить публике свое незаурядное дарование Момус надумал недавно. Одолел бес честолюбия, стало обидно. Сколько талантливых, не виданных прежде кунштюков придумаешь, сколько вкладываешь воображения, художества, души, а признания никакого. То на шайку аферистов валят, то на жидовские происки, то на местные власти. И ведь невдомек православным, что все эти ювелирные chef d,oeuvres произведения одного мастера».

Б. Акунин «Пиковый валет»

— Григорий, а вы не погорячились, разрушая такую интригу? Может, лучше было бы до конца оставаться в подполье, придумав Акунину какую-нибудь замысловатую биографию?.. — вглядывалась я в невысокого человека с бородкой, пытаясь обнаружить в нем хоть какое-то сходство с его главным героем, не на одну ночь лишившим меня сна.

— Вообще, эта история с псевдонимом была затеяна не для того, чтобы устраивать мистификацию. Псевдоним мне понадобился потому, что этот вид сочинительства очень не похож на все мои другие занятия. Когда садится за компьютер Акунин и начинает колотить по клавиатуре, у него мысль не так работает, как у Чхартишвили, пишущего статью или эссе. Мы очень разные. Акунин существенно добрее меня. Это во-первых. Во-вторых, он в отличие от меня идеалист. И в-третьих, он твердо знает, что Бог существует, в чем я ему завидую. К тому же мне не следовало писать детективы под собственной фамилией еще и потому, что товароведы в магазинах не смогли бы выговорить фамилию Чхартишвили.

— А почему все-таки детективы?

— Я люблю играть. Когда был помоложе, играл в карты. Потом стал играть на компьютере в стратегии. А потом оказалось, что сочинение детективных романов — дело еще более увлекательное, чем игры с компьютером... Когда я работал над «Писателем и самоубийством», книгой очень мрачной по теме, депрессивной, я чувствовал, что временами начинаю задыхаться. Надо было делать перерывы. И я трижды прерывался и написал три первых детективных романа. Это было как глоток свежего воздуха. К тому же мне это было интересно с литературной точки зрения, ведь в русской литературе начисто отсутствует беллетристический жанр. Есть или литература, которая стремится к небу, или литература, которая копается в грязи. А посередине пустота. Нормальная беллетристика у нас почти отсутствует. (Правда, намечалась одна интересная линия, которую представлял Алданов, но она ничем не закончилась.) А из советских времен я знаю только один полноценный беллетристический роман — «Два капитана» Каверина. Но он слишком толстый и по понятным причинам перегружен идеологией.

Сочинение беллетристики — занятие легкомысленное, что-то вроде хобби. Кто-то, к примеру, марки собирает. Кто-то в поход ходит и у костра песни Визбора поет, а я пишу детективные романы. Так что для меня это способ релаксации, расслабления.

— Какое же это расслабление, если приходится горы документов перелопачивать?

— Поверьте, для меня это не работа. Действительно, прежде чем засесть за очередной роман о Фандорине, я сижу в архиве, читаю письма, формулярные списки, газеты тех лет, специальную литературу. Это мое любимое чтение. По роду деятельности мне приходится в основном читать художественную литературу, а документальную литературу или мемуаристику я в отпуске читаю. Чтобы взрослые люди, для которых я пишу свои сказки, поверили в реальность этой игры, должна быть точность в деталях. Когда я ввожу исторические персонажи, я слегка изменяю их имена, чтобы было ясно — это уже не исторические персонажи, а мои. И Россия, которую я описываю в романах, не вполне реальная историческая Россия. Это, как теперь модно говорить, страна, похожая на Россию.

— А Фандорин похож на вас ?

— Совсем не похож. К сожалению. Я вообще не описываю ни себя, ни своих знакомых. Хотя довольно часто использую их фамилии. Чтобы повеселить жену, ее это очень забавляет. Теперь, кажется, придется эту кашу расхлебывать. Я с ужасом начинаю припоминать, кто из знакомых у меня оказался убийцей, маньяком или сутенером.

— Но вы же не из воздуха берете своих героев. Награждаете их, наверное, если не своими чертами, то хотя бы своим опытом. Фандорин служил в Японии и многое перенял у японцев — джиу-джитсу, медитация. И вы, насколько известно...

— Да, я японист. И очень люблю Японию. Я даже учился там какое-то время. Вот только вчера вновь приехал оттуда. Должен был читать лекцию в Токийском университете по моей книге «Писатель и самоубийство», а вместо этого пришлось объясняться про Акунина, давать интервью, встречаться с издателями, вздрагивать при обращении «Акунин-сан». Как вы понимаете, японцам это произнести гораздо легче, чем «Тихарутисибири-сан».

— И вы, как Фандорин, увлеклись восточными единоборствами?

— Фандорин увлекся не единоборствами, а японским видением правильного жизненного пути, когда важна не цель движения, а красота и гармоничность самого повседневного существования. Классическому японцу во всем нужно дойти до самой сути. Если он что-то делает, он этому посвятит всю жизнь, зато будет это делать лучше всех на свете. Все знают про икебану или чайную церемонию, но в Японии издавно существует множество куда более странных искусств. В сущности, там любая профессия — искусство. Есть, к примеру, не помню, как называется по-японски, искусство выстругивания древесных стружек. Человек всю жизнь выстругивает стружечки, и никто на всем белом свете не делает это лучше него. Таковы и все японские виды спорта. В японской стрельбе из лука неважно, попал ты в цель или нет, главное, правильно подойти, правильно взять, правильно выстрелить — и если все это безупречно сделал, стрела, естественно, попадет туда, куда нужно. Если правильно живешь, не терзайся сомнениями — цель и так будет достигнута. Мне японцы очень симпатичны, хотя у них свои недостатки. Как это часто бывает, вызванные опять-таки достоинствами.

Мне интересно было столкнуть в романах российскую и японскую ментальность, потому что в них есть черты поразительного сходства и несходства. И на стыке происходят всякие занятные — иногда комические, иногда трагические — вещи, мне хотелось это обыграть.

— У вас главный герой вроде бы Фандорин, а на поверку выходит, что главные для вас — люди, с которыми он воюет. Вы с любовью раскрываете их мировоззрение...

— Вы первая, кто обратил на это внимание. Действительно, в каждом из этих моих сочинений главный персонаж не Фандорин, а тот, с кем он вступает в противоборство. Условно говоря, злодей. Потому что меня больше всего интересуют взаимоотношения добра и зла. Постоянство первого и бесконечное разнообразие последнего. Как известно, добро и зло столь часто перетекают друг в друга, что очень легко ошибиться. И у меня в романах вы часто встретите ситуацию, когда хороший человек, преследуя какие-то расчудесные цели, совершает нечто непоправимое. Или наоборот, когда злодей заставляет читателя задуматься: «А может быть, он не так уж не прав и Фандорин зря ему помешал». Самое сложное, что есть в человеческой жизни, — умение определить грань между тем, что такое хорошо, что такое плохо. В значительной мере мои сочинения об этом.

— Странно, почему ваши книги до сих пор не имеют серьезного резонанса. Сегодня все ищут национальную идею и даже не подозревают, что уже есть готовый национальный герой. Ведь ваш Фандорин — это отечественный вариант д,Артаньяна, графа Монте-Кристо, Шерлока Холмса вместе взятых.

— Фандорин вряд ли национальный герой, но что-то вроде национальной идеи у меня действительно в голове вертится. Под видом этой самой идеи нам все время подсовывают либо что-то шовинистическое, либо ксенофобское, либо еще какую-нибудь пакость. А ведь национальная идея — это нечто объединяющее всех жителей страны для чего-то хорошего и созидательного. Мне бы хотелось исподтишка подсунуть читателю национальную идею, которая называется «великая русская литература». Потому что великая русская литература — это то лучшее, что создано нашей страной, то, в чем мы стопроцентно не хуже всех остальных в мире. Поэтому не случайно я пеку авантюрные романы именно из этого волшебного теста.

— Правда, что НТВ-ПРОФИТ собирается экранизировать ваши романы?

— Да, идут переговоры. Мы договоримся при условии, что сценарий буду писать я и что режиссер будет назначен с моего согласия. Иначе это принесет мне вред, а не пользу. Я не смог смотреть сериал «Д.Д.Д.» по Гурскому. Притом что книжки, по-моему, довольно симпатичные, а фильм оказал им дурную услугу. Мне кажется, что некоторые романы Акунина очень хорошо приспособлены для экранизации. Просто из-за денег экранизировать не хочется. Если уж делать, то делать хорошо. Я никуда не тороплюсь. Сейчас, вот например, затеваю всякие новые штуки. В том числе параллельную серию, женскую. Это будет тоже исторический детектив, то же время, но главная героиня — женщина, монашка.

— Детективы теперь ваше пожизненное хобби?

— Понятия не имею. Это может закончиться в любой момент. И закончится, когда я почувствую, что мне это перестало быть интересным. Но тогда я обязательно придумаю что-нибудь еще.

Елена КУЗЬМЕНКО