ЗАБОЙ

Спуск в шахту занимает 11 минут. По часам. Если по ощущениям — то никак не меньше часа. И все-таки страшно идти в темноту.Чем дальше вниз, тем гуще темнота. Сто метров — поворот, еще сто метров — и еще поворот...

Еще поворот, еще один поворот, и вдруг вот оно — земное чрево. Ярко освещенное по сравнению со спуском, со множеством разных ходов-переходов, укрепленное металлическими распорками, снабженное множеством хитрых механизмов, населенное множеством таких же, как и я, звездолобых людей. Правда, не так оно и велико сегодня, это множество, всего тридцать семь человек. Когда-то в забое одновременно находились более сотни шахтеров.

ЧЕРНО-БУРОЕ ЗОЛОТО

Черный плоский кирпичик, который я снял с ленты конвейера, красиво поблескивал в лучах моего фонаря.

— Антрацит? — спросил я, обращаясь к моему провожатому, пожилому шахтеру из Донецка Виктору. Собственно, ничего больше я спросить не мог, так как из всего шахтерского лексикона я знал только «антрацит» и «вагонетка».

— Похоже? Вообще на внутреннем рынке мы продаем этот уголь как БР-3, что значит: бурый третьей категории, хотя это, конечно, далеко не бурый уголь. Это просто для того, чтобы цену не поднимать, потому что уголь класса антрацит здесь никто покупать не будет. Дорого. Но, конечно, если начать работать на экспорт, то вполне можно провести экспертизу и доказать, что этот уголь гораздо более высокого качества. Да тут, собственно, и доказывать-то ничего не надо. Вы на скол посмотрите, блестит как зеркало.

Уголек был действительно очень красивый.

— Вить, а сколько ты здесь получаешь?

— Так сколько заработаю, — смеется провожатый, — ну, вообще порядка пятнадцати тысяч.

— Ого!

— А че «ого». Если бы выплачивали...

— А что, не выплачивают?

— Да выплачивают. Через три месяца. Когда весь выплачешься.

— А ты вообще тут кто такой?

— Я гросс.

— А-а-а, ну, если босс, тогда конечно.

— Не босс, а гросс. Это что-то вроде горного бригадира. Конечно, зарплата неплохая, даже если учесть задержки. Я, кстати, не могу понять ваших шахтеров. Все бастуют, бастуют. Чего бастовать-то? Не нравится работать — не работай!

— А тебе нравится?

— Не нравилось бы — не работал. А что, думаешь, я себе другую работу не подыщу? Да запросто. Только жаль отсюда уходить. Сроднился я с этой шахтой как-то, что ли. Жаль, что закрываемся.

— Да может, не закроетесь еще.

— Закроемся. Там целая куча постановлений есть. К 2003 году шахта должна быть закрыта.

— А как же люди жить будут?

— Ну, вообще, конечно, в постановлениях есть лазейка. Там написано, что, пока не будут освоены альтернативные ресурсы, то есть пока не заработают на Чукотке нефтяные и газовые месторождения, пока не будут проложены трубопроводы, пока во всех селах котельные не будут переоборудованы под газ и солярку, — до тех пор шахта не закроется. Так что, может, она и вообще не закроется.

— Но ведь можно доставлять топливо и танкерами.

— Можно-то можно, только не забывай, что ты на Севере. Тут ведь как: сегодня на улице жарко, а завтра все таким льдом покроется, что ни один атомоход не пройдет. Как в 83-м году было. И тогда все, смерть. Да и вообще, я, конечно, не начальник, но, по-моему, если предприятие способно стабильно работать и давать прибыль, то зачем его закрывать?

— Так она же прибыли не дает, шахта ваша. Она же вся в долгах как в шелках.

— А ты думаешь, здесь вышка прибыль даст? Или скважина? Они тоже будут в долгах, потому что должны-то кто? Потребители. Это у них денег нет. Они как нам не платят, так и им не будут платить. Ведь больницу же не отключишь за неуплату, это же уголовное дело, да и грех большой. А платить ей ясно что нечем. Это ж и ежу понятно.

— Ну ладно, ничего страшного. Ведь взрывать шахты никто не собирается. Если надо будет — снова откроют.

— Нет, конечно, взрывать не будут. Да и скорее всего совсем-то ее и не закроют, законсервируют только. Если ее совсем закрыть, то потом ее уже просто так не откроешь. Легче новую будет вырыть. Оставят штат человек десять, чтобы насосы обслуживали, да за опорами следили, а остальных переведут в нефтяники.

Он усмехнулся, отломил от стенки кусок антрацита марки БР-3 и с силой бросил его об пол.

— Ну что, поехали кататься?

Виктор весело подмигнул мне и быстро заскочил на шуструю ленту транспортера.

ПОШЛИ ВЫ ВСЕ... В БАНЮ!

Если бы я не был журналистом, то, наверное, пошел бы работать шахтером. А что, отпуска большие, зарплата хорошая, на пенсию рано отпускают. Но главное...

Каждый день — БАНЯ. Прямо после смены. Чуть не в обязательном порядке. А где баня, там и пиво, а где пиво, там и разговор по душам.

Мы сидим на полке и интенсивно потеем. Вообще-то парятся здесь далеко не все, надоедает же каждый день париться. А поэтому парилку разгоняют обычно раз в неделю. Сегодня разогнали специально для меня.

— А что, ребята, несчастные случаи у вас на шахте бывают?

— Как не бывать, — отвечают ребята, — в шахтах есть такой закон. Можно сказать, что это закон природы, потому что как с ним ни борются, а никак победить не могут. Этот закон гласит: один миллион тонн — одна человеческая жизнь.

— А вы по многу этих миллионов из мерзлоты в год выколачиваете?

— Сейчас по двести тысяч, раньше, до того, как началась ликвидация, по четыреста вынимали. А вообще шахта рассчитана на миллион тонн ежегодно.

— Двести тысяч на жизнь хватает?

— Сейчас хватает. Раньше, конечно, не хватало бы, но сейчас многие разъехались, целые поселки пустыми стоят, военные части расформированы, а ведь вояки как раз основными потребителями и были. Так что теперь хватает. Только разве это жизнь? Я вот сюда в семьдесят восьмом приехал из Новомосковска, знаете такой? За длинным рублем тогда погнался. А что, действительно длинный рубль был: я тогда сначала по «штуке» в месяц заколачивал, а через пять лет вообще по полторы стал получать. Вот тогда жизнь была! В магазин зайдешь — всего навалом: масло, сало, колбасы пять сортов. Даже отдел был специальный, назывался «Дичь». Я там всегда рябчиков покупал. В универмаге шмотки — только заграничные. Мы ж домой в отпуск приезжали — как из-за границы! А сейчас разве это жизнь? Так, существование. Вот и шахта даже закрывается...

— Да ладно тебе, Гриша, жалеть! — взорвался вдруг молчавший дотоле человек, нехарактерно для шахтеров высокий и поджарый. — Чего ее жалеть-то: болото, оно и есть болото. Живем, как в каменном веке, углем небо коптим. Всю экологию уже испоганили, снега чистого и того уже нет. Вон вчера у нас рыжий снег какой-то выпал. Небось радиоактивный! И правильно делают, что закрывают. У нас ведь как: гром не грянет — мужик не перекрестится. А закроют шахту, глядишь, все и забегают. И газопровод построят быстренько, и нефть откопают скоренько, и котельные переделают сразу. Да вы их, товарищ корреспондент, не слушайте. Они вот вам сейчас напели. Что, дескать, живется туго... Я слушал, терпел, да не вытерпел. Кому туго, им туго? Да позвольте, у кого из них при социализме, например, машина была, а? Деньги были, да, а машин почти ни у кого не было. Потому что ее и за деньги купить не просто было. А сейчас у них у всех: машина, дача, квартира здесь и квартира на «материке». Витька вон на свою зарплату двух дочек в Питере обучает. Вот мы все здесь с Украины, Гришка только из Подмосковья. Мы же сейчас к родным в отпуск приезжаем, мы ж там все как миллионеры ходим. Ты, Славка, говоришь, что зарплату задерживают. Да, задерживают. Но ведь платят же! Брату твоему в Донецке что, много платят?

— Да уж, много... С прошлого мая все «платят» и «платят»...

— Вот! А тебе за три месяца всего не заплатили, так ты весь уже на навоз изошел.

— Так я что, я ничего. Я и говорю, что жаль шахту. Закроют — куда пойдем?

— Да найдем! Не пропадем авось. Что мы, бабы, что ль? Артель вон сколотим да золотишко мыть будем. А что, люди, говорят, в сезон килограммов по пять намывают! А, мужики, — усмехнулся он своей выдумке, — пойдем золотишко мыть или как?

Валерий ЧУМАКОВ