БОЛЬШАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ СТУКА

На примере одной отдельно взятой страны

БОЛЬШАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ СТУКА

Краткое содержание первых двух томов. Природная склонность человека к ябедничеству по мере становления российской государственности все более контролировалась, руководилась и направлялась властями. С приходом большевиков осведомительство стало важной шесте- ренкой машины террора. Но тут вдруг началась перестройка — и стукачи бросились врассыпную...

XI

НЕОБРАТИМОСТЬ ПЕРЕМЕН

Ах, как припадали мы все к телевизорам в перестроечные времена, слушая новых народных избранников! Как они бесстрашно произносили слова, непривычно сладкие для нашего слуха: «права человека», «гласность», «необратимость перемен»! А лучше бы нам прислушаться тогда к тихому голосу некоего чиновника, в чьих словах было больше правды, чем во всех декларациях депутатов, пришедших неизвестно откуда и канувших в никуда. Чиновник этот был, впрочем, не простой, но ведавший прокурорским надзором над КГБ. И сказал он вот что:

— Государство должно защищать себя, и, пока оно есть, будут спецслужбы, выполняющие функции защиты, будут внедряться люди, изучать настроения...

Далее чиновник пояснил, что говорит не о ком-нибудь, а об осведомителях, уже внедренных, «например, в христианско-демократическое движение, в социал-демократическую и другие парламентские партии».

Всякое время порождает свою лексику. До революции говорили «доносить», при советской власти — «информировать». А теперь то же самое называлось «сотрудничать с органами на доверительной основе».

Страх как обиделся в пору перестройки зампредседателя КГБ на кого-то из журналистов, употребившего в печати слово «осведомитель». И, губы поджав, пояснил, что слово это «из лексикона царской охранки и ежовско-бериевского НКВД, с которым мы не имеем ничего общего». Теперь у КГБ осведомителей больше нет. Ни доносчиков, ни сексотов, ни стукачей.

Вы спросите, кто же вместо них? Вместо них — высокий чекист при этом поднял палец — «негласные помощники среди различных категорий советских граждан — мужчин и женщин, в том числе красивых».

Игривость последних слов, очевидно, призвана была убедить легковерных: у нас теперь доносчики «с человеческим лицом».

Почти всем доносчикам, которых я знал, вернее, которых удавалось вычислить, присущи были общие черты, придающие лицу «необщее выраженье». Такое лицо обычно носило даже не печать, а как бы ауру тайного превосходства. Это превосходство выступало не на первом и не на втором плане. Можно было вообще не заметить его, не прилагай стукач усилий, чтобы свое превосходство скрыть.

Второе, чего он тоже старался не обнаружить, но что проступало, было нечто вроде стыда. Стыда опять-таки затаенного, тайного. Понятно, не перед другими. Перед самим собой. Доносчик — тоже человек. Он, как вы или я, хотел бы иметь повод уважать себя. Не получалось. Тайный стыд пробивался сквозь браваду дежурных фраз, мимику, жесты. Так неизлечимо больной пытается скрыть свой недуг.

Может, и сами доносы были для стукача местью за этот стыд. Местью всем, кто — в зеркале перевернутого сознания стукача — воспринимался как причина душевного неустройства.

Быть доносчиком считалось постыдным, даже когда за это чествовали и награждали. Я был ребенком в то время и помню слово «сексот», которое в устах всех, и детей и взрослых, было бранным. Но презрение к доносчикам сочеталось с готовностью донести. Чтобы почувствовать глубину и трагизм этого парадокса, нужно родиться и жить в России. Хотя, могут мне возразить, это, пожалуй, слишком дорогая цена.

XII

СТАРЫХ ЩЕЙ ПОЖИЖЕ ВЛЕЙ

Но вот история совершила очередной поворот. Правлению коммунистов пришел конец. Ура? Не спешите.

После путча 1991 года в печати появились публикации священника Глеба Якунина — позорные донесения в КГБ высших иерархов Русской православной церкви, скрывавшихся под позорными агентурными псевдонимами Адамант, Аббат, Антонов и т.п. В подлинности этих документов никто не сомневался: все они были найдены в архивах КГБ, пока доступ к этим архивам не был закрыт. Разразился скандал. И тогда в «Известиях» главный архитектор перестройки А.Н. Яковлев поспешил назвать изобличенных агентов «невинными жертвами». Более определенно выразился Е.М. Примаков, глава внешней разведки. Встретив Якунина в каком-то из коридоров власти, он стал его отечески журить, забывая, что перед ним — человек, прошедший тюрьму и лагерь по доносу одного из упомянутых агентов: «Что вы на них ополчились — они такие хорошие сотрудники!»

Но это было, так сказать, частное мнение. С позиций официальных высказался публично С.В. Степашин, заявив, что его ведомство активно внедряет осведомителей в партии и политические движения. «Агентура была, есть и будет!» — с гордостью провозгласил он.

И ни один человек в России не возмутился. Как и позже, когда был опубликован в прессе следующий документ:

«Главное управление Федеральной службы безопасности по Москве и Московской области.

В Прокуратуру г. Москвы.

20 апреля 1995.

По имеющимся данным, лидер ДС Валерия Новодворская, известная в прошлом своей экстремистской деятельностью, намеревается в ближайшее время выехать во Францию. <...> Выезд во Францию Новодворская может использовать для компрометации перед мировой общественностью государственной политики Российской Федерации.

Начальник УФСБ по Москве и Московской области...»

Возможность компрометации заключалась в том, что Новодворская не собиралась скрывать правду о бойне в Чечне. Если кому-нибудь непонятно, откуда безопасности об этом стало известно, пусть перечитает приведенные выше слова Степашина о внедрении штатных доносчиков в политические партии и движения.

На этом фоне вряд ли кого-то должны удивить решения сегодняшних российских властей об использовании «негласных помощников» для взыскания по стране налогов. Заложив неплательщика, доносчик получает 10% от суммы, которую тот задолжал. Самый свежий пример: с 1 января Министерство по налогам и сборам будет отслеживать крупные расходы граждан, сверяя их с налоговыми декларациями. Под страхом крупных штрафов регистраторы сделок обязаны стучать на своих клиентов. Нужно ли говорить, что решение это выдержано в духе вековых национальных традиций. Не так ли в годы коллективизации власти поощряли крестьян доносить друг на друга, награждая их имуществом тех, на кого они стучали? И работало это безотказно. Чуть трогалась с места телега, на которой увозили несчастных на гибель и в ссылку, соседи бросались в покинутый дом, чтобы разграбить то, что там оставалось. Ревнители национального духа могут возликовать.

Как и во времена Орды — вспомним знатного стукача-собирателя земли Русской Ивана Калиту — с опережением остальных регионов страны Московское правительство утвердило программу защиты «добровольных помощников». Создано спецподразделение МВД на случай, если кто-то из них окажется разоблачен. А если «добровольному помощнику» потребуется скрыться от тех, на кого он донес, власти берут на себя заботу переселить его в другой город, заменить имя и документы, даже оплатить пластическую операцию, чтобы изменить внешность. И в этом тоже нет ничего нового. До революции, когда осведомителю грозило разоблачение, «охранка» выдавала ему фальшивый паспорт и помогала скрыться. Что же касается цифр — сколько штатных стукачей и сколько добровольцев задействовано по России сегодня, — как всегда, это станет известно после смены властей. Вот пройдут выборы — тогда и узнаем. Только что нового, чего бы мы не знали, нам откроется?

Вот, скажем, раньше прослушивались телефоны. Сегодня позволено обо всем говорить вслух. А телефонные разговоры продолжают прослушиваться. Зато никто этого не скрывает:

«Система технических средств по обеспечению оперативно-розыскных мероприятий (СОРМ) должна устанавливаться на отечественных и импортных электронных телефонных станциях всех телефонных сетей...» (из приказа министра связи № 9 от 31 января 1996 г.). И далее: «СОРМ должна обеспечивать контроль исходящих и входящих вызовов (местных, внутризоновых, междугородных и международных». При этом «контролируемым абонентам должна присваиваться одна из следующих категорий контроля: а) полный контроль, б) статистический контроль...»

Я не знаю, на какой категории контроля мой лондонский телефон. И не хочу знать. Ни уважения, ни любви к стране, где я родился и прожил почти всю жизнь, мне это знание не прибавит...

XIII

РАЗВЕ ЭТО НОРМАЛЬНО?

Сто с небольшим лет назад в Петербурге произошло событие, потрясшее всю империю. Террористы устроили взрыв в Зимнем дворце, пытаясь убить царя. Волею случая царь на этот раз не пострадал, но несколько человек были убиты и ранены. В те дни в Петербурге произошел разговор, записанный современником:

«Представьте себе, — говорил ему собеседник, — что мы с вами стоим у окна магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». <...> Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились бы к полиции, к городовому, чтобы он арестовал этих людей? Вы пошли бы?.. И я бы не пошел. Почему? Ведь это ужас. Это преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода, набивая папиросы. Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные, и затем обдумал причины, которые не позволяли бы мне это сделать. Эти причины — прямо ничтожные. Просто боязнь прослыть доносчиком. <...> Разве это нормально?»

Наверное, нет. Но в обществе ненормальном, каким была Россия всегда, по-другому не могло быть.

Дело в том, что власть в России всегда была чем-то чужим и пришлым. Начиная с варягов, и далее. Поначалу — какое княжество князь завоевывал, там и правил. Впоследствии воевод присылали со стороны — «на кормление». Губернаторов назначали точно так же — из центра, как затем и первых секретарей. Даже на самом низшем уровне — председателя колхоза и того привозили из города. Иными словами — чужого. Доноситель же — человек, который всегда заодно с властью. То есть — с чужими.

«Разве это нормально?» — воскликнул не кто-нибудь, а Достоевский. Донеси он, преступление было бы предупреждено. Но даже это не искупило бы того, что ты — с властью. С чужими. Значит, против своих.

А ведь это власть, ограждавшая Достоевского от грабителей и убийц. И удавалось ей это не в последнюю очередь благодаря сообщениям, которые поступали от осведомителей.

К тому времени на примере Франции известно было, что несет с собой революция. Тогда же чуть было не состоялся еще один переворот — в самой России, в декабре 1825 года. О заговоре уведомил власть один из офицеров, Шервуд. Сословие, которое своим доносом спас он от гильотины, отплатило ему презрением. Ни в Петербурге, ни во всей России не оказалось человека, который был бы так безнадежно отвергнут обществом, как он. Ему не подавали руки, перед ним закрылись все двери, его не желали знать. Осведомителей презирали даже те, кто пользовался их услугами профессионально. Начальник Третьего отделения Л.В. Дубельт выплачивал доносчикам вознаграждение в суммах непременно кратных трем: «В память о тридцати сребрениках».

XIV

ОБРАТНАЯ СТОРОНА ТРИДЦАТИ СРЕБРЕНИКОВ

Доносчика в России терпят, как неизбежное зло. Но при этом презирают. Представление о доносе, как о деле заведомо постыдном, проявляет себя даже когда речь идет о явном злодействе, не сообщить о котором — само по себе зло.

Я говорю уже не о Достоевском. Вот что рассказал мне человек, переживший немецкую оккупацию. Его сосед служил в гестапо, служил не за страх, а за совесть. Руки в крови по локоть. Когда отступали немцы, он, естественно, ушел с ними. Но тесен мир. По прошествии лет в другом городе случайно встретился ему этот гестаповец. «Я сам не свой. Крутился, крутился. Но донести не смог». Приятель его, которому рассказал он об этом, согласился с ним: «Я потом подумал и понял — я тоже не уверен, донес ли бы я или нет. Донос — он всегда донос: НКВД, немцам ли»...

Получается, что, даже когда речь идет о готовящемся злодеянии, совестливому человеку легче не донести. Или извести себя в нерешительности и колебаниях.

Но как же совмещаются это презрение, эта брезгливость к доносу в России с готовностью донести?

Не хотелось бы думать, что привычку к доносу породила поголовная подлость. Еще труднее поверить, что причиной тому — склонность граждан к истреблению себе подобных. Здесь должен присутствовать еще какой-то исключительно важный импульс.

О том, что такой импульс действительно существует, говорит уже то, что властям никогда не было нужды разжигать в своих гражданах склонность к стукачеству. Властям оставалось брать то, что шло им в руки само.

Во всей русской истории мне известны два случая, когда правители этой возможностью пренебрегли.

Лжедмитрий I, зная русские нравы, вступая на царствование, первым делом объявил, что он отказывается читать доносы и прислушиваться к ним. Для правителя в его положении, да еще в России, это был нравственный подвиг. Ни современниками, ни потомками он оценен не был. А уж как современники воздали ему за это — всем хорошо известно.

Неудивительно, что несколько веков не находилось охотников повторить этот самоубийственный эксперимент. Но вот наступил 1917 год, рухнули устои власти, и вместе с ними — здравый смысл самих властей предержащих: Временное правительство в демократической эйфории отказалось от услуг агентов-осведомителей.

Что последовало за этим, тоже всем хорошо известно.

Получается жуткая картина: в России для всех властей приверженность подданных к осведомительству всегда была спасительна и полезна. Пока власть осведомлена о том, что творится в стране, она устойчива и сильна.

Но нужна ли народу такая власть?

XV

ЗАЩИТА ОТ САМИХ СЕБЯ

В России — да. Несомненно.

Потому что власть в России имеет особую функцию: защищать граждан от них же самих. Стоит власти слегка ослабнуть, приводным ее ремням чуть провиснуть, как в народной массе вспыхивают «зоологические инстинкты убийства и разрушения» (М. Горький). Вот почему в глазах среднего человека сильная власть всегда была предпочтительней, чем произвол безвластия. Насилие, исходящее от властей, привычней, чем произвол народа, предоставленного своим инстинктам.

Не потому ли в Смутное время с такой ностальгией поминал народ свирепого царя-батюшку? Не так ли и после Сталина, едва почуяв оттепель, народ затосковал по временам минувшим: «Тогда порядок был!» Так и сейчас в России вспоминают брежневские времена, когда на улице не убивали, да и на казнокрадов управа была.

Вывод простой: донос объективно служит укреплению сильной власти. Более того, доносительство в России — самая доступная форма участия в общественной жизни.

До последнего времени Россия была страной, не знавшей ни постоянного парламента со всеми властными его полномочиями, ни самоуправления на местах. Бестолкового и вороватого губернатора или первого секретаря нельзя было ни сменить, ни приструнить. Эту функцию выполнял механизм доноса. Когда количество порочащих сигналов достигало критической величины, вставал вопрос об уместности этого персонажа на данном посту. И под лавиной доносов его смещали. А граждане, не имевшие другого опыта воздействия на реальность, кроме доноса, убеждались в очередной раз в эффективности этого механизма.

Не следует забывать и того, что в России доносы были чуть ли не единственным каналом, позволявшим правителям увидеть неприкрашенную реальность. Неудивительно, что решения властей корректировались под воздействием агентурных сообщений. В архивах КГБ и ЦК КПСС можно встретить немало тому примеров.

Иными словами, нравится нам это или нет, но получается, что в России донос повышает эффективность управления государством.

А можно ли сбрасывать со счетов, сколько преступлений было пресечено благодаря доносам? Те, кто уже в советское время работал в правоохранительных органах, знают это лучше других.

Правда, никакой статистики на этот счет, насколько я знаю, не велось. Не столько из-за секретности, сколько в силу все той же стыдливости. В других странах, однако, такая статистика существует. В Великобритании, например, благодаря анонимным телефонным звонкам за последние годы было раскрыто несколько десятков убийств и арестовано более двух с половиной тысяч преступников.

Но это в стране пресловутых газонов, где в сознании рядового обывателя укоренена простая истина: от катаклизмов не застраховано ни одно, даже самое хорошее правительство, поэтому долг всех и каждого — помогать власти выходить из опасных ситуаций.

Одно дело — быть добровольным помощником власти безо всяких кавычек там, где она почему-то не справляется с ситуацией, и совсем другое дело — крепить устои власти на костях ближнего. Одно дело — помогать правосудию, и совсем другое — подменять его функции произволом.

И здесь еще один парадокс феномена стукачества в России. Делая наказание неотвратимым, сея тотальный страх перед ним, донос активно содействует упрочению правопорядка.

Во все времена доносы, кроме как на «врагов народа», были нацелены на людей состоятельных. Из этого не следует, что стукачи так уж привержены идеям справедливости, праведности и добра — чаще всего срабатывает обычная зависть. Но до тех пор, пока она облекается в форму доноса, а не революционных выступлений и погромов, разрушительные силы устремляются по безопасному руслу, нейтрализуются и уходят в песок. Написав донос на «мироеда» или «нового русского» и выпустив пар, борец за справедливость на какое-то время затихает, позволяя обществу идти своим путем.

Под этим углом зрения можно говорить о доносе как о механизме социальной защиты.

По той же логике, по которой в силу зависти жертвами доноса становятся богачи, в сфере квалифицированных профессий на заклание отдаются те, кто не вписывается в толпу, люди неординарные, выдающиеся. Это особенно присуще обществу, где нетерпимость пронизывает каждый дюйм бытия.

Вопрос о том, как избавиться от слишком умных, слишком талантливых, всегда и повсюду заботил людей. У папуасов по сей день быть лучше, чем остальные, считается предосудительным. В Древней Греции установлен был порядок, призванный избавлять сообщество от подобных лиц, — институт остракизма. На черепках, осколках посуды каждый мог нацарапать имя человека, которого неплохо бы подвергнуть изгнанию. По сути, это была система узаконенного анонимного доноса, в котором принимали участие все граждане. «Наступал срок суда черепков, к которому время от времени прибегает народ, изгоняя на десять лет кого-нибудь, вызывающего либо зависть из-за своей славы или богатства, либо подозрение» (Плутарх).

...Из всего сказанного можно заключить, что стукач в России есть истинный благодетель народа. Говоря иначе, зло, причиняемое стукачами отдельным лицам, покрывается общественной пользой.

Примерно в таком духе мог бы рассуждать любитель ложных выводов и сомнительных парадоксов. Само собой, не составляет труда додумать эту мысль до ее логического предела со всем беспощадным и нелицеприятным, что последовало бы из нее.

Но зачем додумывать за кого-то из штатных сотрудников, ищущих добровольных себе помощников, его мысль?

Александр ГОРБОВСКИЙ

На фотографиях:

• Это Юрий Андропов. Снизив цену на водку, ограничил время ее продажи. И поставил у магазинов стукачей-контролеров: отлавливать нарушителей трудовой дисциплины.
• Это Черненко по кличке открывашка (наливал Брежневу боржом). Порицал науку социологию: «Нам и так известно все, что нужно!»
• Это Горбачев. При нем все перестроилось и стало с человеческим лицом. В том числе стукачи.
• Это академик Примаков. Будучи шефом внешней разведки, совершенствовал технологию стука на сверхдальнем расстоянии.
• А это Степашин. До него все думали, что только Ленин «жил, жив и будет жить». Степашин доказал: все это относится и к стукачеству!
• В материале использованы фотографии: Геннадия Беглова, ИТАР-ТАСС, РИА «Новости»