ТЫ ЖЕ УМЕР ?
Мой любимый современный писатель — Стивен Кинг — имеет один, но очень значительный недостаток: он пишет не так быстро, как я его читаю...
Тем не менее каждую неделю благодаря высокой надежде приобрести новую книгу я имею приятную прогулку в один центровой книжный магазин, такой огромный, что, войдя в одну его дверь, можно запастись полезными книжками для практического использования, например «Как выйти замуж за миллионера», или «Словарь хакера», или «Английский за два дня»; миновав вторую дверь, попререкаться с капризными девушками из букинистического отдела, которые изначально знают, что купить книги в их отделе реально никто по таким ценам не может, и потому не желают их даже показывать; и потратившись еще на полкило волшебной канцелярской дребедени, (как кто-то не может не купить косметики), наконец оказаться в беллетристическом раю, в последнем отделище магазина, где мирно, как пожизненные враги в соседних могилках на кладбище, уживаются самые разные, часто взаимоисключающие друг друга издания. Там-то я и бреду сразу к стеллажу Великого и Ужасного Иоанна Богослова Конца Второго Тысячелетия — Стивену Кингу.
Так вот. Одним прекрасным солнечным и весьма удачным в книжном смысле днем я возвращалась домой, немеренно нагруженная пакетами с книгами, а также всеми необходимыми, сопутствующими этому наслаждению аксессуарами, такими, как: блок сигарет, кофе в зернах, виноград без косточек, сухое вино и растрепанный букет от 80-летней Галатеи у метро, уже брошенной всеми ее пигмалионами. Своя ноша рук не тянула, современники шагали мимо меня, и было хорошо...
КЛАССИЧЕСКОЕ И ВДРУГ...
И вдруг, как мушка в глазу, передо мной нарисовался старого образца престарелый хиппи — кожаная рокерская одежда («прикид»), явно подаренная с широкого байкерского плеча, сильно сальные и сильно длинные волосы («хайр»), заплетающиеся ноги заплетались явно в мою сторону — «аскать» (просить, канючить). Наивная, я сделала надменное лицо, но эти гримасы могут спугнуть разве что «акулу светской хроники», позавчера приехавшую в столицу, но не человека, живущего на улицах этого города по меньшей мере двадцать лет. Нет, не этого «олдового», странным образом не вымершего доисторического человека — мне пришлось посмотреть ему в лицо.
— Реклама! — вскричала я. — Оззи, брат!
Глазам своим не веря, бросив все свои авоськи, визжала я под пристальным взглядом недовольных охранников казино имени интеллигентного русского писателя, в жизни не игравшего в азартные игры.
— Сестра! — протрезвел Реклама. — Сестричка...
И тоже повис на мне.
Двое бомжей с немым восторгом уставились на наши объятия, и, только когда Оззи строго приказал им «дать поговорить с человеком», я поняла, что и эта женщина с фиолетовой гематомой вместо лица, и ее бойфренд с гноящимися порезами на щеках — сегодняшние спутники Рекламы.
— Вот только что Серафиму Саровскому молился, — Оззи мотнул головой на церковь за моей спиной.
— Вот только что, дай, дай знак, что не все еще все, — радовался Реклама, и синие его длинные глаза опасно увлажнились. — А ты знаешь: в этой... передаче по ящику сказали, что Валера Гуров умер, я то есть, от наркотиков, нормально? Теперь, кого ни встречу, все говорят: «Оззи, ты же умер!» А я два года назад с них слез, еще до монастыря...
...За те двадцать минут, что мы доставали нервничающих все более и более очевидно охранников, Реклама рассказал мне последние лет десять своей жизни, куда вместилось слишком много (и в жизнь, и в рассказ), чтобы пытаться конспектировать. Главное было очевидным, как гром среди ясного неба: Оззи был жив-здоров и красив, почти как прежде, когда за свою пронзительную Zorro-внешность получил «на стриту» кличку Реклама.
— Вот, сестра, так и живу — по подъездам, по вокзалам...— ныл он.
— Ага, — ухмылялась я, — давай, рассказывай, можно подумать, ты бы мог жить в квартире с простынями с холодильником. Оззи довольно ухмыльнулся в ответ.
— Нет, вот в подъезде с холодильником мог бы...
Ситуация становилась критической: радость моя от встречи была неподдельной, а похмелье Рекламы — чудовищным, и по законам жанра я должна была «забить» на все свои дела и планы и немедленно выпить. И все к тому и шло, хотя я и попробовала откупиться значительной для него купюрой.
Охранники же уже просто писали кипятком, и один из них, вероятно, самый застоявшийся уже направился в нашу сторону...
И ВДРУГ № 2
И вдруг, как в волшебном, тупейшем, восхитительном голливудском кино гангстерского разлива, перед казино-рестораном припарковался смехотворно длинный белый лимузин (про его брата-близнеца приятель в Лондоне смешно сказал: «Смотри, Пугачева едет»), и оттуда выскочили тоже охранники, и «наши» охранники, преддверные, подтянулись и просветлели рылами, и нога в лакированном узком ботинке ступила на заплеванный асфальт Малой Дмитровки (это я уже для красоты — нога была без особых примет стиля).
И гражданин в большом черном пальто, распахнутую дверцу для которого придерживали аж три лакея, по-хозяйски оглядел улицу и остановил свой взгляд за черными очками на нас.
— Оззи, — сказал гражданин. — Оззи, брат, ты же умер?..
Реклама прищурился, потом в его алкоголическом мозгу что-то щелкнуло, и, ловко сунув купюру в карман узких штанов, он ринулся в широкие, теплые, распахнутые, как «Сезам, откройся», кашемировые объятия человека из лимузина.
— Брат, Леха, а я только что, вот только что отцу Серафиму Саровскому...
Охранники умильно улыбались, когда эта парочка вваливалась в райские кущи ресторанных ароматов. Я благоразумно отказалась от приглашения, хотя лицо гражданина, после того как он снял свои очки, оказалось вполне человеческим и даже смутно знакомым. Это было слишком рискованно: обаяние Валеры Гурова было и остается, как я счастливо убедилась, слишком велико, и, зайдя на рюмку чая в его компании, вполне реально оторваться от твоей собственной реальности на непредвиденное количество дней (см. i изучай бессмертную поэму бессмертного Венички «Москва — Петушки»). Поэтому, по-честному оставив Рекламе номер своего автоответчика, я абсолютно и необъяснимо, как в детстве, счастливая побежала домой, кивнув без комментариев тупо и молча вопрошающим бомжам.
Пожалуй, впервые с моего тридцатилетия я могла бежать на своих диких каблуках, и меня не ограничивали ни они, ни чрезмерно зауженная юбка.
МОРАЛЬ ТОЙ БАСНИ ТАКОВА: НАШИ В ГОРОДЕ, РЕБЯТА. НАШИ В ГОРОДЕ. НАДО ТОЛЬКО ПОМОЛИТЬСЯ. РЕКОМЕНДУЮ: СЕРАФИМУ САРОВСКОМУ.
Инна ШУЛЬЖЕНКО