ЧЕЧЕНСКИЕ ГОРКИ

или, КАК Я ХОДИЛ В НАСТУПЛЕНИЕ

ЧЕЧЕНСКИЕ ГОРКИ,

На броне БМП холодно, сидим на подушках от кресел и казенных матрасах. Честно говоря, совершенно мы с Натальей, фотокором, не подготовлены к этому походу. Полк выдвигается на десять суток в горы, чтобы продолжить операцию «Охота на волков», начатую еще в Грозном. Мы должны занять село Харсиной, выйти боевикам в тыл, а потом погнать их вниз — под наши пушки.

— Или они нас погонят, — улыбается один контрактник. Правильно улыбается, здесь загадывать нельзя. Боевиков там, в горах, несколько тысяч, а нас здесь от силы человек триста. Воюем не числом... Впрочем, у «чехов» нет дальнобойной артиллерии, которая в эту войну работает на полную катушку.

— Ну что, Наталья, — говорю, — сбылась мечта идиота! Едем отдыхать в горы...

— Ага, — радостно кивает она, — вот счас как расхреначат нас...

Вообще говоря, журналист здесь может попасть на передовую только при очень большой настойчивости. Пресс-служба, расположившаяся в Ханкале, в основном мешает работать. Иногда кажется, что в лексиконе ее начальника полковника Фирсова всего одно слово — «нет». Мы прорвались к Шаманову в Урус-Мартан чудом. С ним уже было проще, Шаманову не привыкать брать ответственность на себя — посмотрел голубыми глазами куда-то в душу, понял, что нам действительно НАДО, и сказал, повернувшись к замполиту:

— Завтра отправишь их в разведку. На сутки. Сам с ними поедешь. Все.

...Наверное, даже хорошо, что мы в ту разведку не попали: опоздали.

— Вы поймите, у нас даже офицеры в разведку не ходят. Это очень опасно, очень! — говорили нам в полку.

Разведка идет на одной машине, останавливается где-нибудь в горах и наблюдает. Дошел — хорошо, целый вернулся — удача, остальное — судьба...

Так что попали мы в основные силы наступающего полка с намерением вернуться к вечеру, после взятия высотки.

— Мы вас оттуда на вертушке заберем, — пообещали на КП.

Ах, как мы были наивны, посчитав, что двадцать километров батальон пройдет на БМП, или бэхах, как их все называют, за пару часов...

Мимо ямы с трупами боевиков, не похороненными уже неделю, чтобы обменять на наших «двухсотых». Мимо села Танги-Чу с красивой мечетью. Мимо чеченцев, высыпавших посмотреть на колонну, чеченцев, среди которых есть и мирные, измученные войной люди, и наверняка есть наблюдатели с той стороны. Мимо джигита-деда на лошади, приветствующего нас, привстав на стременах... Мимо и вперед — к ущелью.

Сидим на бэхе гранатометного взвода. Надежные молодые ребята. Два срочника — механик Андрей (меха, механ — на армейском сленге) и Вовка, попавший в Чечню под самый дембель. Он здесь всего двое суток — ни спальника, ни личного оружия получить не успел, так и наступает с одной, кем-то подаренной, гранатой в кармане. Он в расчете гранатомета. Остальные — контрактники: два Димы, Миша, Старый, чьего имени никто не знает, и «безбашенный» Леха, подписавший контракт на три года.

— Леха, — кричат ему, — ты что думал, война три года продлится?! Как Великая Отечественная?

— Думал, — соглашается он, — да и вообще, у меня дома, понимаешь, проблемы...

— А здесь у тебя проблем нет?

— Здесь нет, — хорошая у него улыбка.

Ко мне поворачивается Димон:

— Нет, здесь больше полугода нельзя — «крыша» съедет.

Он прав. За «крышей» нужно следить. Пока у народа пошел профессиональный разговор о достоинствах разных типов бронежилетов, вспоминаю, сколько раз я про «крышу» уже слышал. Слышал, когда пил водку на КП с офицерами прокуратуры, мне там сказали:

— Здесь без водки нельзя — «крыша» съедет.

...Слышал от капитана, выполняющего спецзадания по освобождению заложников:

— Я сюда приехал нормальным человеком, — говорил он, глядя куда-то в бок, — а теперь всех ненавижу, их убивать надо всех.

За день до этого капитан вернулся с очередной операции — один вытащил двух офицеров и одного убитого бойца из-под носа боевиков. Для этого ему пришлось ночью зарезать двоих «чехов» — ножом по горлу, чтобы не успели крикнуть.

...Слышал от ребят со своей бэхи. Вечером сидели у костра на привале, Миша стал как-то нервно шутить — там вообще много смеются, и я сначала ничего необычного не заметил. А ребята заметили:

— Миха, вот эту командировку закончишь, и чтобы в горячие точки больше года два не совался. Нельзя тебе. Ты уже в пути...

— Может быть, — просто согласился Миша.

...Колонна втягивается в ущелье, и скорость резко падает. Дороги здесь нет. Ее проложила рота, двигающаяся впереди. И если первые машины по этой тяжелой глинистой земле еще идут, то уже после десяти-пятнадцати бэх колея разбивается до полной непроходимости. Перед нами садится на брюхо одна машина, вторая разувается — теряет гусеницу. У третьей дымит движок. Наш Андрей — классный меха, пока выкарабкивается из всех ям. Но вот третья машина пробкой заткнула дорогу, стоим. Раскладываем костер, чайник ставим — воду берем из лужи. А откуда еще?

— Кидай туда все: кофе, сахар, молоко, чай, пантоцид... Все кидай, вкуснее будет!

Распечатываем сухпайки, кашу греем. Мишка достает из упаковки сухого пайка влажную гигиеническую салфетку, протягивает Андрюхе:

— На, меха, умойся. Как раз на одно ухо тебе хватит.

Посмотреть на Андрея — не хватит ему на ухо. Его неделю нужно в бане отмачивать. Я вот был в Чечне всего две недели и то никак отмыться не могу. Грязь, мокрые холодные ноги и чувство постоянной опасности — вот, наверное, что запоминается здесь больше всего.

...Наконец одну машину вытащили, опять движемся, теперь по руслу речки Танги. Прошли километров пять по прямой, а кажется — полстраны пропахали. Забираемся все выше в горы, уже появляется снег, лес вокруг какой-то сказочный. Красиво... Дно речки каменистое, поэтому идем веселее, но в полшестого начинает темнеть, колонна встает прямо в реке и готовится ночевать.

Очевидно, сегодня нас никто не заберет — здесь просто некуда приткнуться «вертушке», а посылать машину назад из-за двух журналистов никто не будет. Начинаю осознавать свое положение — если ничего не случится, придется наступать с полком до конца. Дней десять-пятнадцать.

Подхожу к замполиту:

— Как бы нам отсюда выбраться? Никаких вещей не взяли, все на КП бросили. Да и не улыбается мне здесь десять дней торчать.

— Выберетесь. Завтра утром решим как. Да вы садитесь, ужинайте. Спать вас в палатку положим. Нас здесь много. По верху сейчас дозоры выставим, безопасно. Все будет нормально, — он видит, что мне просто страшно, не готов я к длительным приключениям, и пытается меня успокоить. Получается. Вторая вещь, за которой здесь следят, как и за «крышей», — нормальное настроение. Главное — не думать о смерти, иначе невозможно существовать. Фраза: «Все будет нормально» — повторяется, как заклинание. Я тоже через пару дней научился. Но оставаться все равно неуютно.

— Наталья, — говорю, — может, обратно пешком пойдем завтра? Здесь недалеко.

— Не советую, — говорит майор, — по этим горам лучше пешком и на сто метров не ходить. Тем более в одиночку и без автомата.

Палаток три. Основная масса бойцов спит на земле у костров. Совсем темно и очень тихо. Неспокойная тишина. Когда уже улеглись, где-то начинают долбить наши саушки — самоходные артиллерийские установки, порядком отставшие. Эхо мечется по ущелью, и становится спокойно.

Просыпаемся под утро замерзшие, в палатке сыро и холодно. Но реакция — простуда и усталость — наступит только в Москве. На войне не болеют.

На второй день выдвигаемся на пригорок, выползаем из речки и немедленно встаем. Перед нами одна разутая бэха и одна по уши в глине. При попытке вытащить ее наша тоже садится на брюхо. Все. Теперь или ждать, пока подойдет батальон технического сопровождения, бэтээска, или откапывать самим. Целый день ребята пытаются вытащить бэху своими силами. Я только смотрел и то устал, будто эти тринадцать тонн на руках носил. Ищем место под ночлег и надеемся, что завтра бэтээс все же придет. Правда, связь с ней только у командира, который где-то впереди. Отсутствие нормальной связи — головная боль в Чечне. Бывает, что два КП разных родов войск не могут узнать, что творится у соседа в двухстах метрах.

— А правда, что из-за этого иногда части друг по другу стреляют?

— Еще бы! Помнишь, Лех, как мы с двести сорок пятым полком целый день воевали?

Находим сухое место, раскладываем костер. Нам повезло — рядом лежанка духов еще с той войны, разбираем ее на бревнышки для огня. Устраиваемся у развороченного взрывами бетонного укрепления чеченцев. И как они сюда эти плиты затащили?

Сверху, очень близко слышна стрельба.

— Наши, кажется. Односторонний огонь, — говорит Дима, — точно наши, они здесь метрах в восьмистах.

Стрельба стихает, и приводят раненого — мальчишка-срочник сидел у костра, когда враждебный лес пальнул из подствольника. Приходит кто-то из начальства и сообщает, что завтра нас отправят в Урус-Мартан. И отдает приказ всем машинам, способным двигаться, подтягиваться вперед. А расчетам неспособных — забирать оружие, снимать АГСы и идти пешком. Совсем темно, и никто из наших не хочет идти:

— А как же бэхи? — задают резонный вопрос.

— При них только механики останутся.

— Да вы что! Нельзя же бросать! Здесь три машины — впереди и сзади на километр никого.

Приказ отменяется, но через час почему-то возникает снова. Мне совсем не хочется ночевать практически в одиночку, а вперед уйти мы с Натальей тоже не можем — пропустим машину с раненым.

Наконец часам к десяти определяется окончательное решение — машины идут вперед, а мы остаемся. Все-таки тридцать человек — не трое.

— Вот такой маразм у нас все время.

— А говорят, воевать научились...

— С прошлой войной не сравнить, конечно, особенно артиллерия помогает. Но все равно бреда хватает. Помнишь, когда над Грозным высоту брали — там доты были, а мы на них пехотой поперли. Обработали с «вертушек», конечно, но не попали просто. И мы своих там положили. И только когда мы доты уже обошли, танками их раздолбали. Почему сначала было танки не выдвинуть?

— Ну, учимся помаленьку, — говорит Мишка. — Я вот сюда пошел, чтобы меньше наших погибло. Я же этот АГС знаю как свои пять пальцев. А здесь поначалу приходят только со стрельбища. А вообще я войну не люблю. Ее никто не любит. Здесь половина за деньги воюет, а вторая — потому что по-другому жить не может. А к «чехам», если они мирные, я нормально отношусь. Даже если ты в прошлую войну воевал, а сейчас автомат бросил, почему я с тобой общаться не должен?

Мишка романтик. Достает из-под броника фото девушки. На этот жест встревает серьезный Димон:

— Вот она тебя бросила, а ты на нее смотришь! На фиг тебе она нужна! — и отворачивается, напевая что-то из Высоцкого.

— Замяли, — отвечает Мишка, — давай про «чехов» лучше.

— Про них я тебе скажу, что они все в товар превратили. В прошлую войну хоть идея была, а сейчас у них тело — товар, жизнь — товар, свобода — товар...

— Старый, а ты почему здесь? Тридцать девять лет, юрист как-никак.

— Мне до пенсии стажа не хватает. Да и жизнь здесь настоящая.

— Ладно, пойдем фишку (дозор. — А.Т.) нести. Сегодня будем четко — «чехи», видишь, по горам шарятся.

— Ребята, можно я с вами? — прошусь.

— Да пошли. Только возьми что-нибудь потяжелее. Леха, дай ему автомат. Пользоваться умеешь?

— Разберусь.

Идем на опушку метрах в пятидесяти — оба Димы и я. Рассаживаемся на подушках, костер с остальными под нами. Все как на ладони. Когда там сидишь, чувствуешь себя голым.

— Снайпер если, то двоих положить успеет...

— Да все будет нормально. Сейчас только сумасшедший «чех» сюда сунется — ему ж навешают сразу.

— А они и есть сумасшедшие. Обдолбанные к тому же. Вон сколько шприцев после них остается... Все будет нормально.

Несем фишку дальше. Мы здесь не одни. Слева минометчики несут дозор, справа — еще с одной засевшей бэхи. Из темноты нарисовалась гремящая котелками и автоматом фигура. Пароль не спрашиваем, и так ясно — свой.

— Эй, а где наши?

— Ваши справа, за кустом.

— Толян! — орет фигура, но Толян не отвечает. — Толян, твою мать, ты где спрятался? Ладно, я с вами перекурю минут десять.

— Вот, — говорю, — мне кажется, что наша армия за счет пофигизма побеждает.

— Я тоже об этом думал, — смеется Димка, — здесь по-другому нельзя. Свихнешься. Смотри, грибы!

— Не надо эти грибы есть, — тихо говорит Димон, — здесь все проклятое. И место это, и горы, и грибы эти ядовитые наверняка. Хотя жрать хочется. Деревню займем, может, на мародерке барана завалим или корову.

— Корову бы хорошо, а то надоел этот сухпай. Ты, Леш, не смотри... Мы на мародерку ходим, потому что жрать хотим. А вот один из штаба три машины домой с мародерки вывез.

— Сука. Как они после таких будут к нам относиться? Леш, ты как журналист с ними общался, ну, с мирными, что они говорят?

— Да разное говорят. Все услышать можно. От «уходите, фашисты» до «зачем же вы нас в 96-м кинули». А чаще всего: «Когда же это все кончится!» Мне кажется, они своих больше, чем федералов, боятся. Ракета, может, и не попадет, а вот боевики, если узнают, что их сдали, всю семью вырежут.

— Да, — встревает солдатик из дружественной бэхи, — я слышал, видео есть из Буденновска, его здесь купить можно было до войны. Так вот там они сами снимали, зверье, — детей грудных за ноги раздирали, бабам беременным уши резали.

— Не, этих мочить надо без вопросов.

— Страшно вам, ребята?

— Конечно, страшно. Только дурак не боится, когда рядом знакомых убивают... Ну что, три часа отстояли, пошли меняться.

Спускаемся к костру, распределяем спальники. Димка мне говорит:

— Давай я в этот лягу, а ты — в тот.

— А я в него было собрался.

— А, тогда ложись, выбирай, если хочешь, просто этот мой, роднее как-то, — они все очень предупредительны с нами, например, есть не начнут, пока нам не предложат, даже стараются не материться, но это, честно говоря, плохо выходит. Смотрю на них и думаю: «Сколько же сказок рассказывают о нашей армии! И что пьяные они вечно, и что на наркоте, и про зверства какие-то. Не могут эти люди зверствовать, ну никак не могут! Самое большое, что я услышал, — как, заняв село с боем, они остановились в пустом доме и обнаружили там удостоверение инструктора боевиков. К вечеру пришел хозяин и стал их выгонять, а ребята ему:

— Да у тебя ж сын боевик! — и с досады гранату в ванну бросили, дверь сорвало... Вот и все зверства.

— Слушай, вот ты из прессы, — говорит незнакомый контрактник, подошедший погреться, — скажи, почему вы потери занижаете? Помнишь, Димон, когда высотку брали, там рота полегла. И «двухсотые» и «трехсотые», а сказали, что пара раненых. Зачем тогда эти ваши командировки?

— Понимаешь, точные цифры мы даем по сводкам, а так — вот ты сказал, я эти слова запишу. Но имей в виду, что на меня сегодня парень из второй роты наезжал прямо за обратное: «Мы там только восемнадцать человек потеряли, а по телеку сказали, что полполка!» Наверное, еще от канала зависит. Чтобы объективно написать про потери нужно с вами воевать и всех считать, но это же невозможно.

— Да ладно, — говорит Димка, — что ты на него наехал. У каждого своя работа. Спать давай.

...Утром мы все же уехали на «таблетке» — медицинской БМП. Раненого везли три часа, перенося через заторы, перекладывая на другие БМП. А когда выдыхались тащить носилки по глине, кто-нибудь кричал:

— Ну что стоим, смотрим — «сдохни солдат», что ли? Взялись все быстро. А то так же долбанет, что — валяться будем, а остальные — смотреть?

Не будут. Наши своих не бросают. Все будет нормально, ребята.

Алексей ТОРГАШЕВ