ТАРАКАНОВЫ ОБЛАКА

«Раньше с наукой было плохо. А теперь все лучше и лучше...»

ТАРАКАНОВЫ ОБЛАКА

Я нарочно выбрал для беседы о высоком ничем не примечательного, совершенно среднего звездочета с редкой специальностью: питерский астрофизик-теоретик Сергей Тараканов — специалист даже не по звездам, а по межзвездным облакам. Таких специалистов на Земле всего человек двадцать, не больше. Они все друг друга знают, а их никто не знает. Мне было интересно, как живут неизвестные солдаты науки.
Собственно, когда я ехал на это интервью, я немного тосковал: ну что, думал я, он может рассказать? Сначала про то, как мы лучше всех умеем подковывать блох. Потом — про то, что сегодня денег не дают, поэтому блох мы не подковываем. Посетует, что молодежь не идет в технические институты и даже не слушает созданную образованным математиком умную питерскую группу «Аквариум». Расскажет что-нибудь про свою науку — ужасно непонятным языком.

— Как начнем статью? — сразу спросил я астронома Тараканова. — «Несмотря на кризис, российская наука...»?

— А почему вы считаете, что российская наука в кризисе? — вопросом на вопрос ответил Тараканов.

— Об этом знают все. Раньше было хорошо, давали много денег, но все достижения засовывали в ракеты. Теперь плохо, потому что денег не дают, а ракеты никому не нужны. Разве не так?

— Конечно не так. Потому что все наоборот. Это раньше было плохо. А сейчас, наоборот, все лучше и лучше. По крайней мере с астрономией. Разве вам об этом никто не говорил?

Вот вам факты: ИПА — Институт прикладной астрономии — очень интенсивно наращивает экспериментальную и наблюдательную базу. Они строят радиотелескопы — одна 32-метровая «тарелка» под Питером уже готова, еще две в процессе. Количество людей, которые работают в астрономии, со времен Советского Союза практически не изменилось. Конечно, люди сменяются, кто-то приходит, кто-то уходит на пенсию, но по собственной воле практически никто не уволился — несмотря на то, что зарплата сотрудника совершенно смешная.

И с чего вы взяли, что раньше было хорошо? Хорошо у нас если и было когда-нибудь, то только физикам, когда они делали Бомбу. Астрономам в СССР плохо было всегда! Причем астрономия чувствовала себя очень даже ничего по сравнению со всей остальной наукой!

— Какие-то новые новости... Почему?

— Потому что, во-первых, у нас никогда не было нормальной вычислительной техники. Ведь девяносто процентов астрономии — это теория. Даже для человека, который входит в остальные десять процентов и называется наблюдателем, нормальный режим работы — две недели пронаблюдать, а потом год обрабатывать данные. Соответственно наибольшая часть работы — это работа на компьютере. Сейчас хотя бы есть возможность работать на западной технике. А раньше на чем?..

Во-вторых, мы жили за «железным занавесом». А в науке свободный обмен информацией важен необычайно, ибо ученых, вообще-то, на свете очень мало. Моя специализация, например, — космогония. Я занимаюсь молекулярными облаками — скоплениями межзвездного вещества, из которого потом и получаются звезды. Это довольно большая проблема, над ней, кроме меня, в мире работает много народу — человек двадцать.

— Это, типа, много?

— Ну да... Вообще, в астрономии человек, который занимается некоторой конкретной задачей, знает практически всех людей на Земле, связанных с этой проблемой. Даже если он студент-дипломник. Есть области астрономии, которыми занимаются на всей планете человек пять. Один из них, например, американец, один русский, двое французы и один японец. Если русского выбросить из этой компании за «железный занавес», он выпадет из мировой науки вообще. К чему это приведет — понятно. Все худое-бедное развитие отечественной астрономии происходило не благодаря, а вопреки социалистической системе.

Единственное, что эта система производила хорошо, — курьезы, особенно связанные с секретностью. Например, в Петербургском университете есть маленькая астрометрическая обсерватория для службы времени. У обсерватории есть главный пассажный инструмент. Этот инструмент является главной точкой отсчета для всей военной геодезической сети, раньше — Советского Союза, а теперь России. Соответственно, его точные координаты в свое время были абсолютно секретными — притом, что студенты регулярно ходили туда на астрометрическую практику, а вычислить эти координаты даже для троечника — дело получаса.

Как ни странно, такой маразм был не только у нас — у американцев, например, есть радиоинтерферометрическая сеть VLBA. Они получали с нее данные о вращении Земли, и по одному каналу отправляли их в Пентагон, где на них ставили высшую степень секретности, а по другому — в международные научные журналы. После чего наши, не тратясь на создание собственной сети, на вполне законных основаниях брали эти данные из открытых журналов и замечательно пользовались ими в своих не совсем мирных целях. В крылатых ракетах, например.

И в-третьих, советским астрономам-практикам было просто не на чем работать. У них почти не было телескопов.

— То есть? У нас есть самый большой в мире шестиметровый телескоп!

— Правильно. Только он у нас один. Памятник советскому гигантизму. И еще были два — по 2,5 метра, оба довольно старые. Один из них стоит в Крыму, а другой — в Армении. Но вообще-то они погоды не делали. Наблюдательная база в Союзе всегда была плохой.

А шестиметровый телескоп, конечно, был грандиозной эпопеей. Американцы после войны построили пятиметровый телескоп — рефлектор с диаметром главного зеркала пять метров, который тогда был самым крупным в мире. Тогда наши в шестидесятых годах, затратив огромные усилия, отгрохали все-таки шестиметровый. Переплюнули!

Но чем больше зеркало, тем больше проблем: например, как делали это зеркало? Оно стеклянное, из особого сорта стекла с очень низким коэффициентом теплового расширения, поскольку его кривизна не должна меняться с колебаниями температуры. С другой стороны, зеркало не может быть очень тяжелым, потому что тогда его невозможно будет подвесить — оно станет деформироваться под собственным весом. И еще есть куча проблем.

Первая попытка изготовления оказалась неудачной. Пирамидка, с помощью которой делали углубления в формовочном материале, оторвалась и всплыла в еще расплавленное стекло зеркала. Представляете, шестиметровая болванка, единственная в мире — ушла на переплавку из-за какой-то пирамидки?

Во вторую болванку ничего не всплыло, и она полтора года остывала, чтобы не было внутренних напряжений и деформаций. Потом стекло нужно было отшлифовать с точностью до десятой доли микрона — это очень большая точность, а попробуйте ее добиться, когда ваша деталь шестиметровая. И, наконец, после изготовления эту болванку весом во многие десятки тонн нужно было доставить на Кавказ, в горы — тоже весьма нетривиальная задача. Сначала тренировались — возили точно такую же, только бетонную, а потом повезли само зеркало. Причем везли порядка месяца. В общем, сплошная головная боль. Поэтому эта штука до сих пор самая крупная в мире.

Но у американцев-то, кроме пятиметрового телескопа, еще куча приборов — четырех-, трехметровые. Полтора десятка инструментов высокого класса. А у нас один. А на одном инструменте снимать больше одного объекта в один момент нельзя...

— Так, наверное, потому все было плохо с астрономией при Советах, что наука эта, в общем-то, бесполезная? Вот на то, что можно засунуть в ракету, денег не жалели. А зачем генералам звезды, если они не на погонах?

— А с чего вы взяли, что это нельзя засунуть в ракету? Вы фамилию Зельдович слышали? А Сахаров?

— Да, про Сахарова знаю. Он, Зельдович и Гинзбург создали термоядерную бомбу — самое мощное оружие из придуманных человечеством. Когда проводили испытания самой-самой, 100-мегатонной, ее взрывали с половинной мощностью — боялись проломить земную кору. Сахаров рассчитал, что, если взорвать всего в шесть раз больше, может начаться термоядерная реакция в океанах Земли. Великий физик!

— А вы знаете, что он еще и великий астроном? И что термоядерную бомбу создали в большей степени астрономы, чем физики? Что Зельдович, вообще-то говоря, известен всему миру не как один из создателей бомбы, а как крупнейший космолог? Вы знаете, что одно из подразделений Центра ядерных военных исследований США — знаменитый полигон в пустыне Невада — это научное учреждение, в котором 90 процентов сотрудников занимаются главным образом астрофизикой? А ядерные бомбы у них так, в качестве побочного продукта...

Дело в том, что методы моделирования и физические законы, которые используются в ядерной физике и астрономии, практически одинаковые. Ведь в космосе происходят процессы, которые на Земле смоделировать или очень сложно, или невозможно совсем. Ко всему прочему есть еще военные спутники, военная навигация, определение координат целей. Поэтому астроном нужен военному.

Или взять построение модели вращения Земли. Ведь она вращается неравномерно и, кстати, шаром не является. И если не учитывать все эти вещи, ваша ракета, скорее всего, прилетит куда-нибудь не туда. Соответственно необходима точная модель вращения планеты, и для ее построения нужны радиотелескопы. А на радиотелескопе работает кто? Астроном. Так что когда в иракский бункер попадает крылатая ракета, знайте — без астрофизики здесь не обошлось...

А прогноз метеоритной опасности! Об этом даже фильмы снимают... Вообще, астрофизик — весьма полезный член общества. Причем в будущем, с активным освоением космоса, он будет еще полезнее. Если мы, конечно, не прекратим заниматься в космосе ерундой.

— То есть как ерундой? Может, с астрономией у нас было плохо, но не трожьте святое! Мы же первыми послали человека в космос! У нас же есть «Мир», который теперь иностранцам продали, и там кино будут снимать...

— Правильно, что продали. «Мир» не нужен. И вообще пилотируемая космонавтика не нужна. Самые уникальные и значимые эксперименты, которые получаются на орбите, — это опыты на самих космонавтах. Но для этого такое количество людей, которое туда гоняется, и такое количество оборудования совершенно ни к чему. И больше всего все портит то, что все космонавты за редчайшим исключением — военные летчики. Классическая история — американская экспедиция на Луну. Когда они там вдвоем высадились, часа полтора-два бегали вокруг одного булыжника. Потому что булыжник им показался каким-то необычным. Бегали-бегали, пытались понять, откуда он взялся, затащили в ракету, привезли на Землю. А первый же геолог, который его увидел, опознал в нем обычный базальт. То, что на Луне базальта прорва, — общеизвестный факт. Но космонавты не были геологами, поэтому они потратили кучу драгоценнейшего времени на кусок базальта... И это касается всех космонавтов, в том числе и наших. То есть вся пилотируемая космонавтика — очень-очень, неимоверно дорогой дилетантизм.

И ладно бы дорогой. На Луну хотя бы приятно высадиться для самоудовлетворения. Беда в том, что большинство работ, которыми занимаются, например, наши космонавты на орбите, намного быстрее, лучше и дешевле будут сделаны автоматами. Например, та же вакуумная сварка, о которой так любили говорить в советские времена. У какого-нибудь робота это получится быстрее и лучше, для этого космонавты совершенно ни к чему. Или, например, недавнее солнечное затмение. Космонавты его пронаблюдали, сфотографировали, сняли на видео тень от Луны на Земле... Все это, конечно, здорово и даже очень красиво, но не за такие же деньги! Если бы они догадались хотя бы объективную призму на свой фотоаппарат поставить, сфотографировать спектр, эти снимки имели бы куда большую ценность. Вернее, хоть какую-то. А так...

Американцам хорошо, у них денег много, а у нас? Денег выделяется мало, а все, что выделяется, идет в бездонную дыру. А на реальные вещи денег не остается.

На Западе уже поумнели. Они понимают, что нужны не монструозные «Миры» и «Шаттлы», а что-нибудь попроще. Ну вот, например, недавно, с 1989-го по 1993 год, летал астрометрический спутник европейского космического агентства «Гепарх». Если не вдаваться в технические подробности, эта штуковина — два маленьких спаренных телескопа размером около полуметра. У американцев такой телескоп называется любительским. А эта мелочь в тех областях, в которых она работала, увеличила объем данных и точность измерений в десять раз! И кое-где в астрономии и физике это произвело почти переворот.

Дело в том, что данные, которые «Гепарх» собирал — по отклонению лучей от объектов в гравитационном поле Солнца, — непосредственно связаны с теорией гравитации. А в конечном итоге — с общей теорией относительности. Еще эта штука позволила отградуировать шкалу расстояний в космосе — до этого она была построена через пень-колоду. Ведь расстояния в космосе определяются кучей разных методов, на разных масштабах по-разному, и работает то один, то другой. Все они, кроме одного, не прямые — то есть для их использования необходимо привлекать теоретические соображения. И до полета «Гепарха» большинство этих теоретических соображений невозможно было проверить — то есть те расстояния, которые получались одним методом, не проверялись другим.

А еще «Гепарх» дал возможность вычислить точное распределение скоростей звезд в окрестностях Солнца, получить данные по динамике Галактики. В результате научный выход с этого аппарата был колоссальный. Маленькая такая штучка, два любительских телескопа...

Вот так и получается, что Япония — одна из крупнейших космических держав после США и России — тратит на свое лидерство на порядок меньшие суммы. Потому что там занимаются исключительно разработкой маленьких, компактных и соответствующих денежным возможностям автоматов. А в космос японцы сами никого не запускали — так, свозили на чужих кораблях престижу ради.

— И что же делать? В космонавтику не вкладывать деньги, а в астрофизику вкладывать?

— Да нет. Опять вы ничего не поняли. В таком масштабе астрофизика — тоже ненужная ерунда.

Наука, если ее рассматривать как коммерческий проект, глубоко убыточна. И дело здесь не в стране, которая этим занимается. Практический выход от астрофизика по сравнению с объемом исследований очень мал. Да и от почти любого другого ученого — как рассчитать экономическую эффективность историка, например? Что из его открытий можно внедрить в производство? Ведь по большому счету фундаментальная наука — это способ удовлетворения собственного любопытства за казенный счет. А практической отдачи, которую можно сосчитать в долларах, никто особенно не ждет. Это больше похоже на благотворительность.

Наукой люди с начала времен занимаются просто потому, что им это интересно. Это любовь, а разве от любви ждут коммерческих выгод? И именно поэтому у нас в России все сейчас хорошо, а дальше будет еще лучше. Потому что наши ученые ради этой любви способны на многое.

Вот недавно мне рассказали замечательную байку. Знаете Государственный научно-исследовательский астрономический институт имени Штернберга? Рассказывал Черепащук, его директор. У них прошлой осенью как-то долго не включали отопление. Наступили холода, ноябрь, а отопления все нет. Температура в помещениях порядка +5 градусов. И в один прекрасный момент Черепащуку все это надоело, и он издал специальный указ, где в явной форме заявил — никто более не обязан ходить на работу. Хотя в астрономических учреждениях график и так абсолютно свободный. Но таких приказов никто никогда не издавал. На следующий день, говорит Черепащук, прихожу — все на месте. Столько народу никогда и не собиралось! Ладно, думает, хотите мерзнуть — мерзните. И в этот момент приходят люди с некоей фирмы, которой заказали морить тараканов отравой. Черепащук вешает еще бумагу: приказываю никому на работу завтра не приходить! На следующий день все опять на местах. В вони и холоде...

— А плату за вход не пробовали брать?

— Пока нет. Но вот у нас естественные факультеты питерского университета находятся в Петергофе. И астрономический институт, соответственно, там же. До Петергофа проезд в один конец — восемь рублей, так что это при нашей зарплате, наверное, и есть «плата за вход». И все всегда на работе! Так что даже если финансирование, не дай Бог, обрежут совсем, ничего страшного не случится. Скинемся...

Дмитрий НАЗАРОВ