КЛИМОВЫ

Больше всего на свете мы любим наших любимых. Следом за ними — по времени — наших детей. Тем сильнее любим, если наши любимые ушли...Великое несчастье — дурные дети. Это означает дурное будущее — наше, и их, и многих других людей...Случай Элема и Антона Климовых — из противоположного разряда. Двое мужчин сосуществуют на одном жизненном пространстве со всеми «приколами» и ссорами, но также с пониманием друг друга, с уважением взглядов,позиций, духовной и душевной жизни друг друга. И оказывается, нет пропасти между поколениями «отцов» и «детей», когда теми и этими движут любопытство к жизни и любовь...

КЛИМОВЫ

— Антон, вы помните вашу маму Ларису Шепитько, которая теперь легенда советского кино, культовая фигура?

— Не могу сказать, что много видел ее. Большую часть времени мама была на съемках. И потом, когда мама погибла, мне было всего шесть лет... Мама была очень строгая, жесткая, насколько я помню... Хотя могу вам рассказать удивительный эпизод. Мама меня пыталась учить английскому языку. Она прилично его знала и постоянно напевала мне какие-то песни на английском, просто играя со мной, когда мне было два или три года. И спустя много лет я услышал и сразу узнал песню Саймона и Гарфанкела — ту самую, которую пела мама...

Знаете, о том, что она погибла, мне долгое время не говорили. Сначала на мои вопросы отвечали, что мама в командировке. Потом говорили, что она лежит в больнице. Правду я узнал совершенно случайно в детском саду, спустя полгода после смерти мамы. Какой-то парень подошел и сказал: а в газете написано, твоя мама погибла в автокатастрофе. Мы с ним едва не подрались. И когда бабушка зашла за мной в тот день вести домой, я такую истерику ей устроил! Я помню, сколько мы с ней шли по Фрунзенской набережной, долго шли, — столько времени я кричал, упирался... Вот так.

— Вас бабушка растила?

— Да. Мамина мама. Отца постоянно не было дома. Сначала съемки, потом Союз кинематографистов. Он в конце 80-х объездил весь мир. Иногда брал меня с собой. Но было это действительно «иногда».

— Отец вам подкладывал какие-то книжки, видеокассеты?

— Ну как сказать... Федора Михайловича Достоевского я прочел с подачи отца значительно раньше своих сверстников. Я в те годы вообще очень много читал и дочитался до минус шести. Пришлось операцию даже делать... Многие книжки я брал из отцовской «самиздатовской» библиотеки, в перепечатках, — например, Ницше прочел в тринадцать лет, и в результате несколько им переувлекся, но отец понимал, что в этом возрасте трудно чем-то увлекаться в меру. Бывали случаи, когда отец говорил: «На мой взгляд, тебе пора прочитать то-то или то-то...» — но никакого принуждения. Хотя, например, «Синий бархат» нашего любимого Линча лет пять от меня прятал... С другой стороны, до сих пор он так и не «заразил» меня Феллини.

— Вас отец не пытался заманить в кино?

— Когда он снимал «Иди и смотри», мне было десять лет. Единственное, в чем я мог поучаствовать, это в массовке. Может, и снялся бы — но заболел. Пролежал больной в Минске две недели, так и не увидев съемочной площадки, а снимали в лесах и болотах. Но я все это время рисовал. И нарисовал галерею портретов членов съемочной группы.

— Когда отец появлялся дома, были у вас какие-то общие занятия — на рыбалку, на охоту, скажем? Или на какую-нибудь «тусовку»?

— Я был домашним, книжным ребенком и завидовал моему двоюродному брату. Лет в двенадцать я говорил отцу: «Мы живем в таком захолустье!» — подразумевая нашу Фрунзенскую. «Вот Артур счастливый — живет в Теплом Стане, там настоящая жизнь!» Нет, на рыбалку мы с отцом не ходили. Я никогда не понимал их с дядей увлечения истреблением рыб... Просто мы много болтали, когда было время.

— У вас один двоюродный брат?

— Нет, их у меня четверо. И две двоюродные сестры. И еще одна молочная — болгарка. Дочь маминой близкой подруги. Мама помогла ей с молоком. Девочка была внебрачным ребенком, а в Болгарии тогда это не очень приветствовалось. Рожала Веселина-старшая в Союзе. Мою молочную сестру тоже зовут Веселина.

— Какими были ваши с отцом разговоры о маме? Ведь момент сложный, чисто психологически...

— Момент сложный. Но меня всегда интересовало все, что связано с отцовским и маминым творчеством. Помню, в том же Минске в самом начале 80-х я спросил отца: «Почему дядю Володю, — имея в виду Высоцкого, — запрещают?» Отец отшутился, видимо, заботясь о том, чтобы меня не выгнали из октябрят: «Потому что дядя Володя был хулиганский певец». На что я сразу ответил: «А ты, значит, хулиганский режиссер?» Я был посвящен, даже в этом возрасте, в превратности с выходом на экран отцовских фильмов. То же самое — что касается мамы. После маминой гибели много было показов ее картин, и мне жутко не нравилось, когда ко мне подходили незнакомые дяди и тети и умильно гладили меня по головке. Что касается ее фильмов, мне было безумно интересно, и всегда отец был готов к разговору. Культ — не побоюсь этого слова, — культ мамы в доме всегда присутствовал, и я благодарен и отцу и покойной бабушке, что они его поддерживали...

— А из отцовских фильмов какой вам ближе?

— В подростковом возрасте мне нравилось абсолютно все! Но сейчас я, когда показывают по ТВ «Агонию», говорю ему: «Ничего хуже ты не снял!» Мне достает наглости сказать: вот в музыке сейчас все «ремастируют» старые альбомы, да и Лукас переделал «Звездные войны» — почему бы тебе не подправить нудный эпизод с пловчихами в «Спорт! Спорт! Спорт!»? Я считаю, если фильм переиздавать на Ди-ви-ди, было бы уместно порезать этих пловчих раза в три...

— Вы рассказали замечательную историю про мамину песню. А помните что-нибудь из раннего детства, связанное с отцом, когда вы увидели его в другом свете?

— Например, умер Брежнев. Я был ребенком, который смотрел «Спокойной ночи, малыши!» в качестве прелюдии к программе «Время». Почему-то мне было интересно — кто победит, Иран или Ирак. И вот мы с отцом гуляем в день смерти Брежнева, и я спрашиваю: «Папа, что же теперь с нами будет?» И мне отец говорит, проявляя примаковские чудеса дипломатизма и, как я теперь догадываюсь, давясь от смеха: «Знаешь, наши враги сейчас, конечно, воспользуются ситуацией, но мы начеку!» Сегодня он этого не помнит. Но я-то помню...

Был еще случай — когда не то чтобы я посмотрел на отца в другом свете, но ему пришлось иначе посмотреть на меня. Карловы Вары, кинофестиваль, отца только что избрали в киноначальники, снят «Иди и смотри», отцу дают Гран-при, он — номер один, и ко всему прочему там у него день рождения. Банкет, сто человек звезд, отец в белом смокинге, тосты... Вот он встает что-то говорить с бокалом красного вина, я сижу с ним рядом — и, пока он говорит свой тост, не знаю, кто и за какое место меня ущипнул, я отодвигаю из-под него стул...

— Вам отец показался в этот момент каким-то надутым?

— Да нет. Я до сих пор не могу понять мотивации моего теракта...

— Вы с отцом до сих пор живете вместе. Редкость, между прочим... Какая атмосфера в вашем доме? Полной свободы или строгого спроса, требования, чтобы вы были достойны этого дома?

— Атмосфера вечных подколов, вот какая атмосфера!.. В принципе у отца все в порядке с чувством юмора, да и у меня, надеюсь, какие-то проблески бывают.

— Как отец сегодня живет? Он давно ведь в простое...

— Нормально живет.

Почему отец не снимает кино больше пятнадцати лет? Я не могу отвечать за отца. Единственное, что могу сказать, — вместе с моим дядей Германом (который так или иначе участвовал во всех фильмах) отец начинает новую картину. Герман дебютирует как режиссер, а отец — автор сценария и, скажем так, худрук. Может, и я поучаствую — почему нет? У нас очень модно сейчас понятие «семья», вот мы и покажем, на что способна семья...

Мало кто об этом знает, и отец не любит об этом говорить (и он, может быть, не будет рад, если я об этом скажу), но все эти годы он очень много пишет. Он пишет стихи — но в стол, что мне обидно. Абстрагируясь от моей необъективности, от всего, — это очень хорошие стихи. Но давить на отца насчет их публикации нереально — не тот человек...

— Дети знаменитостей, стараясь обрести себя, отталкиваясь от родительской славы, часто уходят или в религию, или в коммерцию. Может, это такая мода. Во всяком случае мне известны такие дети.

— Я не ушел ни в религию, ни в коммерцию. Хотя вопросы веры мне лично очень интересны... Я слукавил, когда вначале сказал, что так уж легко и беспроблемно быть сыном известных родителей. Есть люди, которые от этого просто готовы вешаться. Но я не из таких...

— Вы, насколько мне известно, по образованию журналист-международник. Серьезная профессия. Но почему-то занимаетесь шоу-бизнесом. Как случился такой поворот?

— Никакого поворота не было. К 89-му году, когда было у меня уже несколько публикаций в «Московских новостях» и «Новом времени», я был прожженный меломан и чувствовал, что политика — не мое. Потом работал на Би-би-си, много чего было еще, но году в 94-м, когда стал много печататься в андеграундных рок-журналах, я понял: вот это — мое! Мне повезло, моими крестными родителями в журналистике стали Маргарита Пушкина, живущая со мной в одном подъезде, и Сева Новгородцев. И все в итоге вышло само собой.

Несколько лет я работал с певицей Линдой и ребятами из «Кристальной музыки». Мы до сих пор большие друзья, хотя я с головой ушел в новый проект, продюсирую молодую певицу Лену Барбаш. Очень смешной панковский проект, может, кто видел клип в Интернете.

— Отец видел?

— Да, разумеется. Он часто просит показать наш клип своим гостям. Это совпадает с его чувством юмора...

— А какие у отца пристрастия в музыке? Не тяжелый рок, случаем?

— Отец любит тяжелый рок? (продолжительный смех). Отец?!

— Ну, судя по фильмам... По их стилистике...

— Нет (смех продолжается). Нет... Отец — человек классический, часто слушающий Шнитке, с которым работал. Отец относится с уважением к джазу, многое нравится ему и из рок-музыки. Только не тяжелый рок. Притом, что он хорошо его знает благодаря мне. Терпеть не может Оззи Осборна. Человеку все-таки 66 лет. При этом панковский дух в отце присутствует — и особенно в его стихах. Недавно я поставил ему пластинку финского квартета «Апокалиптика», который играет металлику на струнных, и на отца это произвело сильное впечатление... Могу выдать вам тайну: есть певица, от которой Элем Климов без ума. Кэйт Буш. Я коллекционирую записи «Катюхи», и отец иногда в шутку говорит: «Вот готовая Маргарита!»

— Не оставил он идею «Мастера и Маргариты», как вы думаете?

— В душе — нет. Он ведь один из самых крупных специалистов по Булгакову, такой библиотеки, как у него, наверное, нет ни у кого. Думаю, если завтра кто-нибудь придет и даст много денег, отец может вернуться к этой идее...

— Как вы, Антон, относитесь к «шестидесятникам»? Лариса Шепитько и Элем Климов — это ведь кумиры «шестидесятников».

— Наверное, это было лучшее в XX веке поколение. Намного лучше нашего.

— Чуть ли не в первый раз я встречаюсь с таким отношением. «Шестидесятников» разве что ногами не пинают молодые...

— Серьезно?

— Вполне.

— Нет. Я свое поколение, конечно, знаю намного лучше. Знаю все его изъяны — их множество... Что касается «шестидесятников», я молодыми их не видел, я знаю только легенду.

— И она продолжает для вас оставаться знаком качества?

— Бесспорно. У меня эти люди вызывают огромное уважение.

— А каким вы видите себя через десять-двадцать лет? Что вы из себя тогда будете представлять?

— Я надеюсь, что я буду из себя представлять Антона Климова. То есть хотел бы остаться самим собой. Другое дело, чем я буду заниматься. Честно скажу, я не знаю. Не исключаю, что это не будет связано с музыкой.

— Президентом стать не хотите?

— Я, когда мне было 16 лет, сказал своей девушке, что стану генсеком ООН. Мы поспорили на 10 000 долларов. Я уже сейчас думаю, когда отдавать...

Ольга КУЧКИНА