Откуда и какой ждать помощи, точно знает Андрей БИТОВ
ЗАГРАНИЦА НАМ ПОМОЖЕТ. ЕСЛИ ЗАХОТИМ
Прошлой осенью минуло ровно десять лет, как пала «Берлинская стена». Ваш покорный слуга отметил юбилей как раз в Берлине, куда за прошедшие годы попадал столь часто, что перестал ощущать Германию заграницей.
Как, знаете, шутили при советской власти: курица не птица, Болгария не заграница... Политики на юбилее падения стены пытались осознать, что же такое десять лет назад у них получилось и к чему бы это. А для меня вопрос решен: Германия не заграница.
Вот живой пример того, как вселенские катаклизмы лишь с течением лет осознаются человечеством, а отдельно взятым человеком переживаются мгновенно. Времени у отдельно взятого меня меньше, чем у человечества в целом.
Германия не заграница. С другой стороны, Болгария — безусловно, заграница. Латвия, где я писал «Птиц» и «Пушкинский дом», — заграница. Даже Армения.
В Армению попал я впервые тридцать лет назад, будучи не пущен в Японию. За границу я не очень-то и рвался. Рассуждал: если за границу — то в Японию. На худой конец — в Англию. Даже специально задавался вопросом: почему? Наглость какая! Нашел для себя убедительный ответ. Во-первых, это две островные страны, что не воспринимается ни тамошними жителями, ни остальным человечеством как оторванность от мира. Во-вторых, в обоих случаях — наиболее выигрышное сочетание прогресса с традициями. В-третьих, две древнейшие империи, что почему-то всех устраивает...
А ведь у меня уже в кармане был билет на пароход «Находка — Иокогама». Не поехал. Мне это объяснили нехваткой валюты, японцам — тем, что Битов серьезно заболел. Видимо, оба соображения остаются в силе: до сих пор я до Японии не доехал. Зато написал «Уроки Армении».
Сегодня в пути я провожу времени гораздо больше, чем тридцать лет назад. А писать об этом не хочется. Нет, я, конечно, могу сесть и описать любую поездку. Были «Уроки Армении» — теперь пусть будут «Уроки Америки». Но зачем? Не в том ведь проблема, чтобы описать Америку, а в том, что давным-давно тобой описана Камчатка. С годами со все возрастающим любопытством наблюдаешь не обстоятельства места, куда попадаешь согласно своей воле, но единство замысла, осуществленного в отношении тебя свыше. То есть я обучаюсь не другим странам, а самому себе. Расширяю и обживаю свое внутреннее пространство.
Нарушить правила игры — значит, оказаться отброшенным на тридцать лет назад. Ведь для жителя советской империи, выползавшего на Запад из-под «железного занавеса», впечатления делились таким образом: 50% от группы, с которой выехал, еще 40% — от магазинов и уровня жизни, процентов пять — экзотика. На страну как таковую в лучшем случае пять процентов оставалось. И то их часто подменяло впечатление от страны до поездки, с открыток. Помню, как, оказавшись в Париже в седьмой раз, вдруг увидел Эйфелеву башню — глаз мой в упор не желал ее видеть, я и так знал, что она там есть. Обнаружив это, вспомнил Венедикта Ерофеева: «Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышу про него, а сам ни разу не видел... Вот и вчера опять не увидел, а ведь целый вечер крутился вокруг тех мест и не так чтоб очень пьян был...»
Не люблю слово «совок» — похоже, совки его и придумали — для обозначения своего опыта, чтобы его до конца потратить, сносить, потерять. Хотя лучше бы его запамятовать.
Я думаю, послеимперский период оттого так затянулся, что возникла у всех обитателей СССР необходимость наконец познать самих себя. Наверное, в силу такой необходимости меня все чаще тянет в пределы бывшей империи, до конца себя не сносившей. Прошлой зимой был во Владивостоке, оттуда заехал в русский Китай — в Харбин, прелестный губернский город. Русские построили его сто лет назад, вместе с КВЖД, ушли оттуда в 45-м, но русский дух оттуда окончательно не выветрился.
А в сентябре — перед отлетом в Германию — попал в Литву, которую как-то пропустил во времена целого Союза. Мне там чрезвычайно понравилось, мои новые приятели спросили: «Будешь писать?» «Зачем? — говорю. — Наверняка кто-то до меня это сделал, и лучше, чем сделаю я».
Но сильные ментальные переживания там у меня были.
В английском есть выражение «рoor eating habbits» — «привычки голодного человека».
Когда я наткнулся на него в каком-то научном журнале, оно меня больно задело: я до сих пор все эти привычки имею. Потому что происхожу из семьи, которая в революцию была слегка потрясена. Потому что я блокадный ребенок. Потому что с трудом представляю себя живущим на шести гектарах, а не на шести сотках. Да и построить каменный дом, а не купить избу в деревне, — для этого тоже, знаете, надо что-то пройти в себе.
Вот они, в Литве, — сумели пройти.
Для меня это потрясение более сильное, чем от самой первой моей загранки. Ведь я точно знаю: разоренный богатым не станет, памятуя, чего лишился. Несколько поколений должны смениться. Здесь же — просто какие-то гоголевские сцены: русские помещики съехались по случаю моего визита. Все наши люди, не нувориши, трудовая интеллигенция. Один вообще меня восхитил. Правда, литовец, но ведь рожденный и выросший в СССР.
Представьте себе. Сам — такой шкаф, лесной брат в натуральную величину. Огромное угодье. Дом пока не достроен, бассейн вырыт, но не забетонирован. Зато банька стоит. «Пойдем, покажу». В предбаннике топится камин. И длинное окно, чуть ли не во всю стену, с видом на землю — его, этого помещика, но и мою в данный момент. Огонь отражается в окне. А там, за окном, озеро, на другом берегу лес и сверху синее небо в облаках.
Рябит вода, шевелится листва, отражается огонь. И раньше, чем я успел подумать, хозяин говорит:
— Это мой телевизор.
На что люди смотрели до телевизора — русские, литовцы, немцы, армяне, японцы?
На воду. На огонь. На деревья. На облака.
Слезы навернулись.
К вечеру мелькнуло в голове: собственность — уже сама по себе талантливая вещь. Если она не мертвый капитал. Если она пущена в оборот. Я не только в Литве — по всей России в последние годы много встречаю людей, которые тыкаются в этом именно направлении. Людей, которые радуются воплощению своих трудов на своей земле во что-то важное и необычное. Значит, чтобы жизнь изменилась, чтобы все наши терзания во что-то вылились и воплотились, надо если не стать всем вот такими помещиками, то по крайней мере не мешать им жить весело.
По иронии судьбы в тот вечер по телевизору — настоящему, не доисторическому — показали фильм про Форда. Человека, сумевшего жить весело.
И еще в тот вечер в Литве мелькнуло воспоминание — сразу же в застолье озвученное. Когда рухнула стена, Германия обратно объединилась, я как-то в Шереметьеве прохожу паспортный контроль. Передо мной немец предъявляет гэдээровские корочки, вроде наших автомобильных прав.
Я ему говорю: «Вы ведь теперь одно целое, что ж вам старые паспорта не обменяли?»
Немец удивился: «Куда торопиться? Хорошая вещь, она еще поработает». Он имел в виду, что даже эти корочки чего-то стоят...
У нас — как у того немца его паспортинка — есть хорошая вещь: бывший Советский Союз. Не тот, который был, а тот, который остался — в виде русского языка, не оборванных связей, пространства, которое согрето множеством людей.
Благодаря этому ваш покорный слуга увидел в Литве озеро, лес, облака, землю и огонь. И гоголевских русских помещиков, живущих весело, со вкусом.
Так что советские корочки не сношены, работают...
И если в самом деле заграница нам поможет — я знаю, какая именно и каким образом.
Андрей БИТОВ
В материале использованы фотографии: Виктора ГОРЯЧЕВА, Льва ШЕРСТЕННИКОВА