ОСТОРОЖНЫЙ УДАРНИК

Михаил Касьянов — новый премьер-министр России. Седьмой по счету, начиная с Гайдара. Тут уж не знаешь, поздравлять или соболезновать. Тем более что на лице Касьянова — в меру улыбчивом, в меру серьезном — никаких особенных чувств не отражается. Речи его нейтральны, меры осторожны, компромат на него минимален, — как и в случае с загадочным мистером Путиным, ухватиться особенно не за что.

ОСТОРОЖНЫЙ УДАРНИК

Про Касьянова точно известно лишь то, что осенью 1998 года он спас Россию от полного банкротства, добившись реструктуризации внутреннего долга. Не все знали, что это такое. Но что Касьянов спас страну от испуганных и злых кредиторов — это факт.

Правда, после того как ОРТ показало юношеские фотографии Касьянова, информации как будто прибыло. Девочками в школьные годы не интересовался. В армии служил в так называемой комендантской роте — роте почетного караула при комендатуре Москвы. Женат единственным браком, жена училась в той же школе классом старше.

Случилось так, что этот сюжет я смотрел вместе с Касьяновым. Времени на интервью среди рабочего дня у него нет. К девяти вечера выкроилось. Я не успел задать первый вопрос, как Касьянову позвонила жена, смотревшая «Время» дома: включай, там про тебя!

— Михаил Михайлович, это хоть правда все?

— Да, удивляюсь, откуда они столько всего взяли. И учительницу первую нашли... Но неточности есть, конечно.

— Типа?

— Типа того, что девочками я интересовался. Покажите мне такого, который после восьмого класса не интересовался бы. Другое дело, что у меня были и другие интересы — более высокого, более... гм... технического порядка.

— В смысле?

— А тогда же было время ВИА, меня интересовала всяческая электромузыкальная аппаратура, фузы, квакушки. Я в школьном ансамбле играл.

— Бог мой, на чем?

— На ударных. В руках, думаю, до сих пор какая-то память осталась. Очень любил это дело. Потом я после седьмого класса получил юношеские права. Мне с самого детства ужасно машины нравились, копаться в механизмах я тоже люблю — мне нравится вообще понимать, как что-нибудь работает. Хотя первая собственная машина завелась у меня только в тридцать лет... если не считать той, что завелась в три, на педальном ходу. Но водил я с четырнадцати. Тогда прекрасный был кружок во Дворце пионеров. Я и в МАДИ пошел отчасти поэтому. Кстати, зря они удивляются, во «Времени», что меня там нет на доске краснодипломников. Дипломный проект у меня был действительно на «отлично», я его хорошо помню, касался он развития автодорожной сети в Молдавии. Насколько я понимаю, там все нормально обстоит сейчас с дорогами... Но красного диплома у меня не было — я и в школе, и в институте учился довольно средне.

— То есть МАДИ вам не особенно пригодился?

— Я думаю, из всех моих образований — я еще Высшие экономические курсы при Госплане окончил, работая там, — мне больше всего пригодились трехгодичные языковые курсы при Внешторге. Благодаря достаточно свободному английскому я почти все переговоры вел, что называется, на языке оригинала. Думаю, это определенным образом влияло на репутацию и упрощало сближение.

— Что, и в новом статусе собираетесь обходиться без переводчика?

— В новом статусе, насколько я знаю, на официальных переговорах переводчик положен.

— А произношение хорошее у вас?

— Во всяком случае, в Лондонском клубе понимали.

— Я так понимаю, что про экономику вам интересней говорить, чем про свою личную жизнь. Чувствуется больший жар...

— Ну, это вполне объяснимо. Моя личная жизнь в отличие от российской экономики была, слава Богу, бедна экстремальными ситуациями и лишена подлинного драматизма. Российская же экономика в последние годы являла собою грандиозную драму, с неожиданными поворотами, со всякими чудесными спасениями, — в общем, я и понимаю в ней, должно быть, больше, чем в том, что называется повседневной человеческой жизнью. У меня в последние три года ее и не было почти. Экономика — это вообще самое интересное, что бывает. Это психология, тактика, борьба, игра — это все вместе. Повседневному существованию далеко до таких страстей.

— Жаль, что я полный дилетант в экономике. Но у нас и три четверти населения такие же дилетанты.

— А я и не собираюсь быть закрытым премьером, не хочу загадок — то есть в свою личную жизнь я, понятно, никого пускать не рвусь, оставьте мне хоть что-то мое, но в экономике и в работе правительства все будет прозрачно.

— Мне начальство заказало разговор с вами о личной жизни. Вот вы, насколько я знаю, один из немногих людей в высших эшелонах власти, кто женат единственный раз. Обычно смена статуса влечет за собою и смену партнера, тому примеров множество. А как вы умудряетесь уже шестнадцать лет без смены?

— Ну, это не так много — шестнадцать лет в браке... У нас установка на большее. Поздний довольно брак, уже и после армии, и после института. Двадцать семь лет мне было. Что касается долговечности, то работа в правительстве, надо вам сказать, очень продлевает и укрепляет семейные союзы. Мы редко видимся. У меня сейчас личной жизни нет, нет даже выходных, по сути дела. Вот мы с вами сидим и разговариваем, отдыхаем.

— Ну простите меня!

— И потом, брак долговечен, когда женишься на умной. Я считаю главным достоинством женщины ум. Жена моя — хороший экономист. Окончила МГУ. Я вообще уважаю выпускников университета.

— А дети есть?

— Дочке Наташе пятнадцать лет. Она внешне в мать, но характером, скорее, в меня. Он довольно сдержанный у нее, но твердый. Я не думаю, что ей будет легко в жизни. Наташа очень самостоятельный человек, у нее свои интересы и свои тайны.

— Вы не боитесь стать дедом годика через три?

— Никаких комплексов по этому поводу у меня нет. Но я все-таки надеюсь стать дедом лет через десять. Мне кажется, заводить ребенка имеет смысл после 25. Тогда хоть можешь чему-то его научить.

— Она рада, что вы премьер?

— Да чему ж радоваться... Мы теперь живем почти постоянно за городом, на государственной даче. В Жуковке. В школу ее возят на машине. Позвать в дом гостей, подруг — уже проблема. Хотя мы все, конечно, будем делать все возможное, чтобы она не чувствовала себя одинокой и чтобы дети, попадая в дом, тоже не напрягались. Понимаете, я все-таки совсем недавно был чиновником. Просто чиновником, пусть довольно высокого ранга. И у меня нет поэтому каких-то сверхвысоких амбиций... ну, грубо говоря, я не вполне еще осознал, что я премьер. Вот мера ответственности — дело другое. А испытывать какое-то наслаждение властью мне вообще несвойственно.

— Но денег-то прибавится? Зарплата-то премьерская тысяч десять, я так думаю?

— Нет, нет, поднимайте выше. Я еще не получал, но она четко определена вообще-то. Тысяч двадцать, я думаю.

— Куда же вам девать такую уйму денег?

— А я вообще заметил, что почти не имею дела с наличностью. Расплачиваюсь за обед — вот, собственно, и все.

— Обедать в столовую ходите или приносят?

— Приносят.

— А кстати, не возникало у вас идеи... этаким Гарун-аль-Рашидом... может быть, даже переодевшись... поездить в метро, походить по улицам? зайти в магазин?

— Ну как же, это давняя мечта, но она только раз в месяц осуществляется. Я очень люблю ездить на машине за рулем. У меня «Ниссан»...

— Много жрет? А то никогда не ездил на «Ниссане»...

— Да ну какое «много», японские машины экономичные. На шоссе ест она семь и в городе десять. Я люблю гонять.

— А ГИБДД останавливает?

— Было пару раз.

— А штрафуют?

— В лицо узнали и не стали штрафовать.

К родственникам или в магазин московский я стараюсь все-таки ездить сам. Недавно вот ботинки купил. Они там, в магазине, так обрадовались, что я у них ботинки покупаю! Чуть не приплатили...

— Кулинарных пристрастий нет?

— Сейчас уже нет. Знаете, когда голова все время занята работой, ешь и не видишь, что ешь. Если честно, я больше люблю покупать одежду, чем еду, и понимаю в ней больше.

— Ага, а на встрече с главным редактором «Аргументов и фактов» не знали, какой фирмы на вас пиджак.

— Не помнил, да. Но я знал, что это хороший пиджак. Я плохой не надел бы. Это притча была такая — что на определенных ступенях знаний уже не важно, черный конь под тобой или белый. Важно, что он скакун хороший. Я могу не помнить названия фирмы, но настоящую вещь отличу.

А из еды... Ну шашлык я люблю... не столько, конечно, шашлык как таковой, сколько весь процесс приготовления. На даче.

— А у вас и своя дача есть?

— Да есть, конечно, сейчас там живут родители жены — отец у нее отставной военный, а мать не работала, всю жизнь с ним ездила, меняла гарнизоны... Сто километров от Москвы, там Госплан в 80-е годы участки раздавал. Шесть соток. Женщины наши большую часть времени проводили на грядке, мы с тестем были больше по строительным делам — построили брусовый дом вполне приличный, шесть на девять, с мансардой... Ну, больших денег не было — кредит я взял под него на работе... Печку сложил...

— Где учились-то? Печи складывать?

— Понимаете, я инженер, у нас такая особенность — прежде чем браться за любую практику, тщательно и занудно ознакомиться с руководством, с инструкцией... Купил книжку, все промерил, более того — достал у друга нивелир. Соседи с восхищением смотрели: не на глаз, не ватерпасом — нивелиром человек проверяет ровность кладки! Ну, и она работает. Греет отлично. Так что в случае чего я печи класть могу.

— А в земле покопаться? Грядки копать?

— Это я тоже умею, но люблю меньше. Сажать мне больше нравится. Плодовые деревья, я имею в виду.

— Сейчас вообще, мне кажется, прошло время харизматических лидеров. Про которых много всего можно было сказать в личном плане. Так что вас трудно расспрашивать — мало жареного.

— Это нормально. Революционная эпоха кончилась, началась эволюционная. Давно ожидаемая эпоха мирного развития. Может, профессионально она вам и менее интересна...

— Кстати, на вас недавно вбросился некий компромат. Клички какие-то... Эти клички имеют место?

— Я не исключаю, что люди, которым я в какой-то момент не разрешил какого-то не очень чистого дела, называют меня между собой даже более грубо.

— А почему в суд не подаете?

— А на что подавать? Идут какие-то предположения. Находясь там-то, Касьянов мог то-то. Можно также догадываться, что он пытался делать то-то. С чем тут судиться? С чужими снами и предположениями? Потом, я не сутяжный человек по природе своей. И очень занятой...

— Все, все, заканчиваю. Но вот сейчас все задают вопрос: ху из мистер Путин? И до сих пор никто не сказал ничего определенного. Вы тоже уйдете от ответа? Я имею в виду чисто человеческие качества...

— Нет. Я Путина знаю довольно давно — с тех пор как он, еще будучи петербургским вице-мэром и отвечая за внешнеэкономические контакты, приезжал в Москву согласовывать здесь некоторые проекты. Я работал тогда в Минфине, руководил департаментом иностранных кредитов и внешнего долга. Встречались. Он очень мало изменился. Никакого панибратства между нами, естественно, нет. Он и не допустил бы его, да и я не люблю... Мы общаемся на «вы», по имени-отчеству. И тем не менее, думаю, я что-то о Путине знаю.

Ну, во-первых, очевидные вещи: он волевой человек, то есть умеет держать в руках прежде всего себя, а не других, — именно это я называю волей, а не большой кулак. Он молодой, и даже для своих нестарых еще лет молодой — в смысле мобильности и выносливости. Он чрезвычайно быстро схватывает ситуацию и может детально разобраться в ней. И еще. Он довольно печальный человек. В том смысле, что он действительно жалеет страну. Людей жалеет. Может быть, именно поэтому вы по телевизору так редко видите его улыбающимся.

— Вы свободны в назначении министров?

— Обсуждаем это с президентом, процесс идет.

— И кого планируете на финансы?

— Да это общеизвестно, я думаю. Кудрин. Это человек молодой, ему сорок, отличный экономист и человек очень надежный. Для меня надежность — один из главных критериев, я никогда не забуду, как вызвал его из отпуска и предложил стать моим заместителем. Я министром финансов был тогда. Он тут же вылетел в Москву. Хотя я предлагал ему чрезвычайно сложную должность.

— Вы, кажется, первый российский премьер, служивший в роте почетного караула. Не налагает ли это на ваш характер каких-то опасных... простите за такой вопрос... особенностей? В смысле любви к муштре, выправке, командно-приказному стилю?

— Знаете, очень затруднительно любить муштру, особенно после службы в роте почетного караула. Я в армию попал, потому что перевелся на вечерний: отец умер, у нас совершенно денег не было...

— Так вы, значит, были единственным кормильцем?

— Нет, еще были две сестры, но они мало зарабатывали. Я устроился на работу, потом меня через два месяца забрали.

— Неужели вы какую-нибудь бронь не могли получить?

— Я не стремился. Понимаете, я не считаю этот опыт лишним или, там, вредным... Это опыт нужный. В смысле терпения, выносливости. Выдержки, а не выправки. Потом, это нормальные, честные мужские отношения. До сих пор несколько друзей остались с тех пор.

— Тоже во власть пошли?

— Почти нет. Вы не думайте, наша рота не была кузницей кадров для власти.

— Дедовщину застали?

— Почти нет, я ведь сначала в учебку попал, студентов старались посылать в учебки. В Коврове это было.

— Знаю, там журфак сборы проходит. Зубцовая часть.

— Ну да, часть строгая, там гоняли хорошо — но это ведь не дедовщина... А в комендантской роте тоже не особенно давали разрезвиться. Так, символические вещи. По нарядам я в силу своего сержантства не летал.

— А сейчас вы кто?

— Старший лейтенант.

— То есть военной диктатуры не предполагается?

— Нет, нет.

— Вам не приходится иногда задумываться о том, что будет после смерти? Простите, но я этот вопрос всем задаю. О бессмертии души не думаете?

— Я, скорее, думаю о том, что останется после меня. Насчет бессмертия никто ничего не знает, а насчет памяти, которую по себе оставляешь, — это в руках каждого. Я сделал кое-что хорошее. Я помогал расплачиваться с людьми, которые годами не видели зарплаты. Я помогал спасать престиж России. Мы впервые с 1913 года выпустили в ноябре девяносто шестого еврооблигации. Они выпускались под имя Российской Федерации, фактически под честное слово. И платежи по ним никогда не прекращались. Я вел тяжелые переговоры — многажды с Лондонским и Парижским клубами. Я помогал приходить к компромиссным решениям, которые одобряли не только в России, но и на Западе. А ведь после августа девяносто восьмого там говорили: «Лучше вывозить и есть российские ядерные отходы, чем вкладывать деньги в российскую экономику...»

Иногда перед сном я думаю, что от меня был прок на свете. Мог быть больше. И, надеюсь, будет. Но пока и на том спасибо.

— Вашему слову на Западе, насколько я знаю, верят.

— Надеюсь.

— Можете вы — и для Запада, и главным образом для нас — пообещать, что притеснений свободы слова в России не будет? По крайней мере при вашем пребывании на посту?

— Я вообще не люблю давать гарантии. Не могу вам гарантировать ни бурного промышленного роста, ни бескризисного развития. Но если есть сейчас в стране институт, которому ничто не угрожает и, пока это хоть как-то зависит в том числе и от меня, угрожать не будет, — то это свобода слова.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Дмитрий БЫКОВ