БРАТ: ДНЕВНИК СОЗАВИСИМОЙ

Родные и близкие на языке профессиональных психологов называются созависимыми

БРАТ: ДНЕВНИК СОЗАВИСИМОЙ

С чего мне начать, брат?

Да и надо ли начинать, если буквы складываются в слова, которые все пусты, как высохший орех, и только одно слово наполнено смыслом, как будто упругим ореховым ядром, и это слово «любовь»?

Но чтобы это услышать, чтобы это почувствовать кожей, чтобы это пощупать руками, чтобы увидеть невооруженным глазом, ощутить открытой раной, надо прожить целую жизнь.

Или прожить целую смерть.

Или встать на самом-самом краю между и стоять долго-долго, долго-долго, пока хватит сил, стоять и держать за руку того, кому стало достаточно смерти.

Так с чего же начать, брат?

ТЕХНОЛОГИЯ

Обычно родители или близкие случайно узнают о том, что их сын, дочь, брат, муж, сестра, мать употребляет наркотики. Характерная черта — с первого раза почти всем попавшимся удается, что называется, перевести стрелки на друзей и приятелей. «Это не мой коробок с травой, не мой шприц». «Это меня попросили передать. Это приходил один парень, и у него проблемы...»

И родители, близкие, то есть мы с вами, охотно верим этому бреду.

Не верим, когда говорит, что контрольную отменили; когда говорит, что потерял дневник; когда говорит, что очень болит голова, а как раз надо собираться в школу или на лекции; не верим, что провел ночь у школьного друга, что задержали на работе.

Не верим почти никогда, а тут верим, хоть ты дерись!

Верим и не видим в упор, как они меняются. Как сутками спят, как внезапно худеют, как приходят домой то слишком веселые, то слишком грустные. Не чувствуем острого запаха уксуса в доме, не удивляемся внезапным простудам и таким же внезапным выздоровлениям.

Не понимаем, почему иногда засыпает, сидя на кухне, и что происходит с его глазами, ведь что-то не то с глазами, со зрачками.

Мы говорим: потому что устал, потому что подросток, потому что любовь, потому что авитаминоз...

МОЛИТВА

Господи, Господи, сохрани и помилуй, Господи.

Мальчиков с оловянными глазами, зрачками, будто дырочками от уколов, старающихся стоять очень прямо, роняющих голову на грудь, даже если в вагоне метро приходится ехать стоя.

Господи, помилуй девочек с глазами, полными страшного тумана, доступных, словно дворовые кошки, и разделенных со своим телом, девочек-теней, призраков, воспоминаний.

Почему ты мне сказал об этом сам? Хотел ли помощи?

Хотел ли жалости?

Хотел ли казаться, быть, считаться взрослым?

Потом ты почти объяснил: «Я думал, ты тоже».

Хотел, чтобы я сказала: «Как классно, брат, теперь мы будем вместе?»

А я сказала: «Не надо, никогда больше этого не делай, слышишь?»

Вот какие глупости мы иногда говорим.

Но ты сказал: «Это ведь действительно классно, и нельзя сравнить ни с чем».

И я пустилась философствовать. А ты думал: «Зачем ты врешь? Ты ведь ЗНАЕШЬ как это классно?» Я говорила: «Недаром в древних культурах существовали страшные, трудные, опасные обряды посвящения в шаманы, колдуны, пророки. Эти люди имели право разными способами, в том числе и при помощи специальных веществ, вводить себя в такое примерно состояние, которое испытывает наркоман. Это мог делать только тот, кто выдерживал все испытания. Отбор был жестким, а вы, малолетки, одним уколом хотите попасть туда же».

Ты меня слушал очень внимательно. Я говорила очень вдохновенно. А ты шел на работу, это было лето, и ты подрабатывал санитаром и во дворе больницы, в обед, разводил маленький костерок, доставал из тайника специальную плошку, необходимые ингредиенты и варил себе зелье.

Тебе было шестнадцать лет.

ТЕХНОЛОГИЯ

На героин у тебя не было денег. И поэтому ты варил «черную». В том, что ее надо варить, в том, что уколу предшествует некий сложный ритуал, есть особый кайф.

Обо всем надо позаботиться заранее. Надо найти место, где можно хранить специальную посуду, надо думать о том, чтобы никто не застал тебя за этим занятием.

Это таинственно и очень по-взрослому, так тебе кажется. Такую возможность стать взрослым оставили мы тебе.

А сладкий ужас возможного преследования? А восторг узнавания в толпе «своих»? А сладчайшее презрение к «этим идиотам», к «лохам»? А тончайшее удовольствие от сознания, впрочем смутного, очень смутного сознания собственной гибели? Ведь как в шестнадцать лет сладко мечтать о своей красивой гибели.

А потом начались наши странствия.

Потому что кому вы нужны, мальчики и девочки с мутными глазами? На вас поставили жирный крест. Вы через запятую с преступниками и проститутками. Да вы ведь часто и есть преступники и проститутки, потому что наркотики требуют много денег.

Девять человек из десяти скажут, что наркоманов надо стрелять или свозить на необитаемый остров.

В числе этих девяти запросто могут оказаться люди, чьи дети принимают наркотики.

Среди этих девяти почти наверняка окажется несколько алкоголиков, и их дети окажутся в числе тех, кто принимает наркотики.

Никому из этих людей никогда не придет в голову подумать о том, что, может быть, их дети так легко стали наркоманами именно потому, что они слишком много пьют.

У нас эти две беды в сознании почти не связываются. Алкоголик — блаженный, несчастный, погибшая душа. Наркоман — преступник, бездельник и, самое страшное, чужак.

В общем, начались наши странствия.

Была, например, частная клиника, которая лечит неким специальным набором аминокислот. Наша мама решила, что все дело в аминокислотах. Это вообще популярная среди созависимых мысль: а вдруг найдется такое лекарство, которое вылечит нашего ребеночка? И ничего не придется делать: ни думать о своей жизни, ни признаваться себе в самых страшных вещах, ни смирять свою гордыню. Только одна таблеточка. Или, может быть, даже десяток. На это они еще согласны.

ПОТОМ БЫЛ СРЫВ

И был Питер. Там чуть ли не единственный на всю страну бесплатный приют для таких, как ты. Работает по программе Анонимных Наркоманов.

Питерская инфернальная подворотня. Ожидание, ожидание, ожидание. Очередь из мальчиков и девочек с оловянными глазами или глазами, полными ломочной лихорадки, их матери с исплаканными лицами... Три дня ожидания. Наконец, мы разговариваем с психологом... Тебя в который раз просят рассказать, как все было. Ты с готовностью рассказываешь. Я смотрю на тебя с ужасом, потому что чувствую всей поверхностью кожи, что этот усталый человек, этот странный человек, жизнь кладущий на то, чтобы вытаскивать вот таких идиотов как ты, не верит тебе. Он видит что-то, чего мне пока не дано увидеть.

У них, конечно, не было мест, и тебя не взяли. Они тебе не поверили.

Потом еще один приют, в Подмосковье. Тоже бесплатный. Который почему-то устроили испанцы. У одного из них тоже были недоверчивые глаза, когда он слушал тебя. И полные жалости, когда меня.

Там оседали те, кого уже выгнали из дома, кому некуда больше идти. Тебе было куда идти, и ты ушел. На следующий же день.

Была еще поездка по монастырям. И тебя нигде не брали, и я видела фальшь в том, как ты покорно склонял голову, когда очередной батюшка говорил тебе слова, в которых ты не слышал ничего, кроме обмана.

Потом ты уезжал, я провожала тебя на поезд. Твоя версия: ты едешь, чтобы наконец получить военный билет, и вернешься, и мы с тобой поедем еще в одно место, куда тебя обязательно должны взять.

Мы стоим на перроне, мы говорим, но я вижу, о чем кричат твои глаза: «Не отпускай меня, я погибну! Я уже не вернусь».

Господи, Господи, зачем я его отпустила?

Господь молчит.

Созависимый — это человек, который живет рядом с наркоманом или алкоголиком. Это жена, мать, муж, сестра, брат, отец, ребенок, невеста, возлюбленный... Это люди, которые могут встать рядом с больным и попытаться его вернуть. Это люди, которые могут остаться с ним рядом, чтобы наблюдать медленную смерть и умирать самим.

У них есть еще третий вариант: выбросить наркомана из своей жизни, оплакать его прямо сейчас и жить, сознавая, понимая, нет, чувствуя, что тень человека, который был тебе мужем, сыном, братом, идет на подлость, на низость ради одноразового шприца.

Этот последний вариант — часть спасения.

О, как мне хотелось тебя вернуть! Мне так хотелось тебя вернуть, что я верила каждый раз, когда ты врал мне, что сегодня в последний раз; что ты не брал телефонной трубки потому, что крепко спал; что глаза у тебя такие странные потому, что немного устал; что ты сейчас только на пять минуточек сходишь за сигаретами.

Потом ты скажешь: «Самое ужасное было в том, что ты мне верила на самом деле. Я ведь все время врал. Наркоман врет всегда. Иначе ему не выжить. И ты ведь не дура, и ты ведь все это знала сама. Тебе ли не знать этого, господи боже мой. Но ты мне верила, черт возьми, и это было ужасно. Я ведь знал, что ты все прекрасно понимаешь. Что, в общем-то, ты видишь меня насквозь. И как же тогда мне можно верить, скажи на милость?»

ТЕХНОЛОГИЯ

Как и наркоману, созависимому в какой-то момент начинает казаться, что все вокруг принимают наркотики. Приходят страшные времена, когда ты узнаешь наркоманов по выражению спины, по особой походке. Которую я не знаю, как описать. Больше всего это похоже на то, как если бы человек продолжал идти, только что получив пулю в грудь. Поэтому он немножко горбится, стараясь сделать острую боль чуть-чуть слабее, немножко горбится и чуть-чуть падает грудью вперед.

Мир наполнился людьми с пулей в груди. Это очень трудно вынести, когда есть кто-то очень любимый, у кого в груди тоже пуля.

Вы читали Эрика Берна? Ну это тот американский психолог, который рассказал нам, в какие игры мы все играем. Он не оставил камня на камне от благочестивых иллюзий, добрых намерений и наивного альтруизма. Добрый, умный циник. Он считает, что у человека есть в жизни определенный сценарий, который складывается в основном под влиянием родительских установок. Сценарий может быть хорошим и может быть плохим. Лучше всего он читается в любимой сказке.

Моя любимая сказка «Снежная королева». Я долго думала, прямо как Людовик, что Снежная королева это я. Черт возьми, какая идиотка. Потому что твоя любимая сказка «Гуси-лебеди». Кай и Герда, сестрица Аленушка и братец Иванушка.

А это из твоего, брат, детства. Разговор идет про любовь. «Вот вырастешь, сынок, встретишь свою Аленушку». — «Не нужна мне Аленушка, у меня Вита есть».

Ух, как мне стало страшно, когда я вдруг поняла, ЧЕГО ты от меня ждешь, брат.

Где моя яблонька с ветками-руками, полными плодов? Где моя печка с пирожками? Где Лапландия и Маленькая Разбойница?

Как мне растопить льдинку в твоем сердце, когда у меня вместо слез снегопад?

Господи, зачем я его отпустила?

Есть еще сказка про Цветик-семицветик. Там, помнишь, девочка растратила попусту шесть волшебных лепестков, и только седьмой принес ей настоящую радость: она вылечила от страшной болезни мальчика, который не мог ходить. Сказка кончается так: «И они стали бегать, и мальчик бегал так быстро, что Женя не могла его догнать, как ни старалась».

Однажды, в глухую минуту, поняла, чем на самом деле кончилась эта сказка: они выросли, и девочка любила мальчика, потому что невозможно же не любить того, кого ты однажды спас от страшного. И они поженились, и однажды мальчик понял, что вовсе не любит эту девочку, которая когда-то научила его ходить. И девочка никогда не смогла ему этого простить и погубила его. Как погубила, я не успела придумать.

ТЕХНОЛОГИЯ

Для созависимого труднее всего принять три вещи. Первая: ты ничего не можешь сделать для наркомана до тех пор, пока он сам не захотел для себя что-то сделать.

Вторая: только твоя любовь и вера могут подтолкнуть его к тому, чтобы наконец захотеть что-то сделать для своего спасения. Третья: твоя любовь и вера окажутся бессильными, если ты не поймешь, что ты любишь этого человека, а ненавидишь его болезнь. Любовь должна встать рядом с ненавистью. И самое трудное их не перепутать.

МОЛИТВА

Господи, я люблю, тебя, Господи. Я люблю Землю, которую ты сотворил. Я люблю деревья, цветы и траву. Я люблю реки, горы, животных и птиц. Я люблю дождь. Я люблю людей. Если бы ты услышал меня, Господи, если бы ты услышал... Дай мне любви, Господи. Мне так не хватает любви в своем сердце. У меня так мало ее, что она не может никому помочь, Господи.

И был еще один страшный год. Ты старательно умирал, ты стремительно уничтожал в себе человека.

Зачем, зачем я его отпустила?

ТЕХНОЛОГИЯ

Когда родители наркомана или другие созависимые впервые приходят на прием к психологу, специалисту по зависимостям, они хотят услышать только одно: что нам сделать с ним, чтобы он перестал нюхать, курить, колоться?

Консультанты тогда говорят: вы должны принимать его таким, какой он есть.

Родители возмущаются: я, я, которая столько от этого натерпелась? Я пособница?

Да, говорит консультант, вы пособница, когда даете ему полтинник на сигареты. Когда оставляете в доме деньги. Каждый раз, когда вы делаете вид, что ничего не происходит. Каждый раз, когда делаете вид, что он вас обманывает, а вы этого не понимаете. Каждый раз, когда вы вытаскиваете его из очередной криминальной истории, когда платите его долги. Когда бежите в институт или школу, чтобы сделать все, чтобы его не выгнали.

«Так что же мы можем?» — возмущаются родители или другие созависимые.

Не так уж много, но и не слишком мало: любить его, не смотря ни на что, но давать понять, что может настать такой момент, когда вы больше не сможете быть рядом.

«Куда же он тогда пойдет? — говорят родители. — И как же я могу его отпустить? Как же я могу жить, зная, что он где-то там умирает?»

О, это действительно очень трудно. Конечно, спокойнее, если он умирает рядом.

В жизни наркомана много грязи, лжи, тьмы. Много крови, воровства и снова грязи. Созависимый, хочет он этого или нет, попадает в этот водоворот. Ужас этой жизни довольно быстро становится привычным. Ты привыкаешь никогда не оставлять кошелек на видном или даже не видном месте. Ты хорошо понимаешь, что дом твой открыт для воровства и разбоя. Привыкаешь не верить ничему ни при каких обстоятельствах, особенно, когда просит денег.

Глаза наркомана становятся плоскими, они нарисованы плохим художником, там ничего нет. Однажды ты притерпишься даже к этому взгляду, почти без зрачков.

И самое страшное в этом молчании. До последней секунды созависимый пытается сохранить лицо. Чего нет, того нельзя считать, кто не спрятался, я не виноват. Пока ЭТО не названо, ЭТОГО не существует.

Вот почему так трудно признать проблему не только самому наркоману, но и близким людям. Вот почему им так трудно найти силы для помощи. Они думают: мы делаем все, чтобы спасти его. Но на самом деле они озабочены только тем, чтобы покрепче держать дверцы шкафа, из которого вот-вот начнут вываливаться скелеты.

Потому что за наркоманией обычно стоит глубокая семейная проблема, беда, к которой все притерпелись и привыкли считать ее просто жизнью. Очень часто силы созависимых уходят на то, чтобы ни за какие сокровища мира не проговориться о ней.

МОЛИТВА

За что, Господи? Как будто бы станет легче, если найдешь ответ на этот вопрос.

Правда, однажды я поняла, за что.

Ты уехал опять. Очередная попытка поверить, что ты действительно хочешь лечиться. Очередной провал. Очередной побег. Очередная клятва. Очередная вера. Очередной срыв.

В общем, ты уехал опять домой, к матери, к дешевому кайфу, к водке, к материнской судороге.

Я сказала: мы больше никогда с тобой не встретимся. Потому что я очень тебя люблю. Я понимаю, ты хочешь умереть. Но я не хочу помогать тебе в этом.

Ты спросил: а писать тебе можно? Нет. А по телефону? Нет, я не хочу знать, как ты умираешь. Я больше не играю в эту игру.

Потом было еще много всего. Твой страшный срыв. Твой страшный крик: «Забери меня, я на самом деле хочу вылечиться». Очередной центр реабилитации. Твоя эйфория от собственной трезвости. Три недели полной трезвости за последние три года.

Потом тебя выгнали за нарушение режима. Может быть, в этот раз ты, наконец, понял, что действительно хочешь жить.

И снова страшный срыв. Ты бродил по Москве в поисках водки и кайфа, ты проваливался все глубже и глубже.

И случилось самое страшное: я почти перестала тебе верить.

Но оставалось «почти». В нем было вот что: моего малолетнего сына зовут также, как и тебя. Каждый раз, когда с тобой происходит очередная беда, ему снятся страшные сны. Вернее, ему сначала снится страшный сон, а потом выясняется, что с тобой беда.

Однажды я поняла: мы должны с тобой выбраться, потому что моего сына зовут также, как тебя.

Москва, апрель, солнце. Живу в холодном огне отчаяния. Слез нет давно, есть только тупая упорная слепая сила, упрямство, сцепившее зубы: я должна тебя вытащить, мы должны с тобой выбраться.

Есть еще консультант из реабилитационного центра, который сказал: «Выздоравливает тот, кто может быть с собой честным».

Я совсем не знаю, что делать, но есть люди, которым я верю, здесь в центре. Они ведут меня, как водили до этого многих.

Мать кричит: «Что могут знать об этом чужие люди? Почему я должна им верить? Как они могут понять меня, что они могут мне сказать?»

Вот оно. Вот за что, Господи. Пока ты будешь думать, что твои страдания никто не способен понять; пока ты будешь думать, что только тебе так плохо; пока тебе будет стыдно говорить о своей беде с другими людьми; пока ты будешь пытаться удержаться от желания упасть на колени перед... Пока ты будешь удерживаться от желания просто упасть на колени, никто не поможет и никто не спасет.

Знающие люди говорят: пока наркоман не дойдет до своей последней точки, до самого последнего смертного рубежа, он не сможет подняться. Беда в том, что до этой точки доживают не многие. И не многим позволяют до нее дойти.

Я забыла сказать. Однажды я отдала тебе свою старую пишущую машинку, маленькую, бело-красную, с хромым, западающим «э», в специальном пластиковом чемоданчике. Слепая вера в печатное слово, в слово вообще. И среди мрака этих трех лет были и твои больные тексты.

Вот окончание твоего последнего маленького рассказа: «Он выехал за город на дорогу, идущую сквозь поле и рожь. Над полем тумана было меньше, тут он клубился надо колосьями маленькими облачками. Небо все еще висело надо землей низко-низко, и не было солнца. Его длинный шарф, пропитанный водяной пылью, развевался по ветру. Он радовался этому ветру и с удовольствием подставлял ему лицо. На дорогу выплыло облако тумана. Он въехал в него, облако тут же растворилось».

Тебе двадцать лет, и ты опять жив.

Вита МАЛЫГИНА