САД СКРОМНОГО АДМИНИСТРАТОРА

После моих рассказов о поездке в Китай по «Радио Свобода» в редакцию пришли, наряду с отзывами лестными, письма весьма критические...

САД СКРОМНОГО АДМИНИСТРАТОРА

Есть в Китае поговорочка, в художественном, но слегка цензурированном переводе на наш великий и могучий звучащая приблизительно так: «Хрен ли говорить — лучше чай заварить». Сколько ни вспоминай поездку в Китай, все равно «чаинок» в той позапрошлогодней заварке останется больше, чем их наговорено. Больше — хотя бы потому, что пространство любого воспоминания, в отличие от пространств иных, многомерно: может оно быть то беглым, то глубоким, то широким, охватывающим черт знает какое количество самых разных подробностей... В общем, если бы меня спросили, что именно в Китае произвело на мою душу самое сильное впечатление, я бы, пожалуй, призадумался, но, подумав, ответил: сады в Фучжоу, на юге страны — вот что потрясло меня в Китае больше всего!..

Воспоминание об этих волшебных садах так взволновало меня, что прошу позволения на пару минут отвлечься.

После моих рассказов о поездке в Китай по «Радио Свобода» в редакцию пришли, наряду с отзывами лестными для радио и для автора, письма критические. Слушатели недоумевали, почему это я, восторженно отзываясь об успехе китайских реформ, никак не откомментировал тот прискорбный факт, что путешествовал по стране все еще торжествующего тоталитаризма, гнусно попирающего права человека. Вот что хочется мне ответить, прежде чем благодушно отважиться на дальнейшее описание красот Китая, чего только не пережившего за несколько тысячелетий: и мор, и глад, и природные катаклизмы, и кровавую междоусобицу, и бездарных правителей, и измывательство англичан, и оккупацию Японией, и чумовые эксперименты «культурной революции», и культ Мао, и... И вдруг — после всего перечисленного — на смену великому дракону пришел отважный рыцарь Дэн. Пришел, увидел, что получил в наследство, — и начал со всем этим разбираться. Начал, в отличие от Горбачева, не с самого легкого из того, что можно было сделать в смертельный момент китайской истории. Начал с того, что вернул всей стране, всему, подчеркиваю, народу, каждому из миллиарда китайцев, отныканное в сорок девятом году. При этом, не иначе как начитавшись на ночь Солженицына, папаша Дэн усек, что, если спустить с тормозов паровоз, дать разнуздаться массе одичавших и очумевших людей стихийно замитинговать, запротестовать, пойти на поводу у новых безответственных и циничных вождей и вождишек, зверь, живущий в бессознанке каждого, проснется, хрустнет занемевшими мослами и тогда... снова мор... снова глад... банды злодеев... попадание в долг западным банкам... поражения в битвах с Индией и Россией.

Сгинь, ужасное видение, сгинь, сказал Дэн, и его кореша, повторив это заклинание, запели напоследок «Интернационал». Запели, расставаясь со своими иллюзиями, запели, исключительно чтобы сохранить гармонию видимости следования пресловутым идеалам... Спустя двадцать лет я побывал в Китае, пожил и в бедной глубинке, и на благоденствующем Юге, сравнивая тамошнюю житуху не с Америкой и Германией или даже со Швецией и Чехией, а с жизнью родной моей страны, где, сами знаете, как и куда двинулись с самого начала реформы да финансовые дела, — и не мог я не восхититься достижениями китайцев, а еще больше — трезвым прагматизмом папаши Дэна... Дорогие авторы писем, одни из вас проклинают Ельцина, другие мечтают о воскрешении Ленина (хотя лучше бы Сталина). А вот китайцы похоронили Мао, уложили кормчего своего вечно спать — и, в общем-то, забыли про него, потому что буквально захвачены были азартом закладывания пока еще всего лишь основ строительства нормальной жизни. Сегодня страна открыта для туризма, китайцы сами выезжают за рубеж. Китай сыт, обут, одет; его валюта оседает в подвалах национальных банков; прибыли в основном инвестируются в местные проекты; строятся дороги, небоскребы и новые жилые комплексы; солдаты и матросы выглядят не как наши чумовые «деды»-садисты и опущенные салаги, а как огурчики цвета хаки; экспортом из Китая завалены полки западных универмагов. Китайцам, конечно, далеко еще до классического состояния прав человека в представлении анархиста из Новосибирска или московского правозащитника, близкого к фондовым кормушкам. Один из радиослушателей пишет: «Как могли вы, помнящий лагерную баланду, любоваться площадью Тяньаньмынь?!» Так я ведь ею, знаете ли, не любовался. Трагедия того кровопролития ужасна — для меня, после моего путешествия, особенно. Вместе с тем я пытаюсь вообразить ужас властей, впрочем, вовсе не оправдывая пролитой ими крови... Могли бы обойтись без танков, переждать могли, потрекать по душам со студентами. Власти могли бы... но не могли. Власти лучше кого бы то ни было знали, помнили: не только варварство культурной драчки в КНР, но и адская заварушка в России началась именно со студенческих волнений. Все последнее десятилетие русской истории подтвердило правильность именно китайского реформистского опыта, которым — я в этом всегда был уверен, именно потому, что яблочко от яблоньки недалеко падает, — следовало воспользоваться российским политикам.

Извините, вот моя точка зрения — и давайте заваривать чай.

...В один прекрасный день перелетели мы с моей женой Ирой на старой совковой воздушной лошадке, всемирно знаменитом «Иле», с милого севера в сторону южную, в солнечный город Фучжоу. Надо сказать, что при посадке в «Ил» и при выходе из него китайцы — все больше бизнесмены из новых — вели себя суетливей и напористей, чем москвичи на автобусной остановке в час пик. Мы с Ирой никуда не спешили, а вынесло нас из «Ила» одними из первых, будто на гребне цунами. С ходу встречает нас элегантный такой и интеллигентный гид средних лет, положенный по соглашению, подписанному в бюро путешествий. Естественно, в тур по тамошним достопримечательностям, недорогой между прочим, входили ночевки в отелях и завтраки с обедами, хотя мы потом искренне пожалели, что оказались рабами хоть и вкусных, но казенных и комплексных пиршеств. Меню в китайских кабаках — толщиною в три пальца. Не меню — целые каталоги жрачки. Ткните одним из пальцев в этот каталог раз пять-шесть наугад — и бригадушка внимательных и нарядных официанточек тотчас притаранит кучу блюд, чей вкус, аромат и внешний вид необычайно обостряется моментом полнейшей непредвиденности, лично мною в китайских ресторанах обожаемой (да и не только в китайских ресторанах). Самое главное — тыкать в далеко отстоящие друг от друга разделы меню, чтобы не притаранили вам пять свиных или шесть рыбных блюд. Кстати, глагол «притаранить» позаимствован из прикаспийских пивнушек: там он означает заказ разом нескольких порций вяленой таранки.

После скучного комплексного обеда наш гид — он попросил называть его Чжоном — повез нас в отель на отличном китайском «Фольксвагене», а уж заняться всякими достопримечательностями порешили с утра. Распрощались мы, короче, с нашим гидом, а сами до позднего вечера болтались по улицам и магазинам, ломящимся от ширпотреба и всякой жратвы, в том числе и американообразной. Сие показалось нам нелепым в стране, чья гастрономия и кулинария заварилась-зажарилась-запарилась, когда европейские предки нынешних американов только начинали привыкать к жареной оленятине. Я понимаю, когда они, комплексуя насчет молодости своей нации, тянутся к спагетти и гаспаччо. Но когда весьма пожилые, в историческом, так сказать, смысле, китайцы — в прямом же смысле и юнцы и бабуськи — томятся в очередях за нашлепками из мясного фарша и чуть ли не дотла выжаренной в масле картошкой, запиваемыми притом кока-колой... пардон, я даже не знаю, о чем это говорит. Впрочем, у каждого свой вкус, как сказал один белорус, отведав в гостях у китайца черепаху, лягушку и осьминога.

Все это показалось нам с Ирой совершеннейшей суетой, когда мы поутрянке оказались вместе с нашим Чжоном в саду, который китайцы десятки веков именуют Садом Скромного Администратора.

Только с первого взгляда, ошарашенного простым, но поистине сказочным видом открывшегося пространства, он воспринимается как сад. Через минуту-другую вы чувствуете себя стоящими на пороге не сада, но целого мира. Полная неожиданность этого вас не пугает, как это случается в незнакомом лесу, но словно бы возвращает вашу память в одну из прошлых жизней, даруя душе чувство счастливого возвращения в близкие к Райским пределы родного Дома, готового принять блудных детей со всех концов света, порядком подуставших от казенных казарм. Давно уж изучив состояние туристов, потрясенных убойным, поверьте мне, впечатлением, Чжон помалкивал, а мы с Ирой жались к нему, плелись за ним, словно кутята, у которых только что прорезались глаза.

Странное дело, все частности ландшафта Сада приковывали к себе взгляд: мягкость очертаний скалистого холма, склоны которого хранимы деревьями-долгожителями; тьма озерных вод, опечаленных увядшими лотосами и одетых в каменистые, с прозеленью травы и мха берега; дорожки с аллеями, некогда доверчиво подсказавшие людям, как им сродниться с этим пейзажем; беседки, приютившиеся в гуще дерев, и дворцовые павильоны прежних хозяев, чарующие тебя не роскошью своей царственной, как в Нескучном саду или в Петергофе, но в высшей степени аристократичной простотой всех форм, — все это, повторяю, в отдельности взятое, выглядело вполне знакомым, но прекрасное ЦЕЛОЕ Сада Скромного Администратора воспринималось глазом и душою как наваждение. Наваждение это было, как я уже говорил, усилено неожиданностью своей.

Я вспомнил вдруг сейчас о виртуальных аттракционах, дающих нам возможность погулять по закоулкам собственного мозга или заблудиться в слепой своей кишке, тоскуя по свету в конце заднего прохода, — это воспоминание было крайне противным, хоть и понятной была небеспричинность такого воспоминания. Благодаря ему лишний раз я утверждался в волшебстве союза Божьего Творенья с мировой культурой и в бесплодности хоть и эффектных, но мертвенных потуг электроники, порожденных как нашей гонкой за «бабками», так и завистью всего искусственного к эстетике всего натурального...

Что-то я, похоже, расфилософствовался. Ничего подобного в том Саду в голову мою не приходило. Я просто по нему ходил.

Идем, значит, по нему, бредем, а мыслей с каждым шагом все меньше и меньше. Потом они вообще куда-то пропали, что всегда является для меня признаком совершеннейшей полноты жизни.

Значит, идем по саду мы, бредем, глядя то на черное кружево железной решетки, прячущейся в багреце барбариса, то на туннельный переход с одной террасы на другую, в глубине которого восхитительный кадр, для наших с Ирой глаз заделанный создателями Сада в баснословные времена: бамбуковая рощица... перед ней несколько камней, обработанных резцами всех стихий — ветрами, дождями, льдом и жаром солнца. Камни эти мне показались более экспрессивными, чем все штучки наших абстракционистов и сюрреалистов. Нет, об этом я подумал в сей вот миг, а тогда, повторяю, не было, слава Богу, в башке ни мыслишки, да и психика моя блаженствовала, словно птичка, сиганувшая из клетки в комнату: сиганула птичка, и ей до лампы, что всего-навсего временно сменила она маленькую тюрьму на большую.

Странная вещь: большинство китайцев исповедуют буддизм. Для буддиста нирвана, как известно, высшее духовное достижение. Нирвана дарует счастливое погружение в вечность недеяния, вырванности из жерновов жизненной маеты. Чем же объяснить прилежность сотен поколений буддистов, старавшихся вроде бы добиться полной отрешенности от реальности, прилежность, с которой пестовали они такие вот сады в Китае, в Индии, в Японии, в Таиланде и Сиаме?.. И как им удалось сохранить эти сокровища в эпоху «культурного» варварства и удается опекать их сегодня?..

Ходим-бродим с Ирой мы по Саду Скромного Администратора, ловим краем уха информашку Чжона, хотя нам и так все тут ясно, безо всякой информашки. Ясно, что Сад поначалу был местом житухи этого самого администратора, жены и деток его, вероятно, любовниц и многочисленной челяди. Не было в этом Саду, разбитом... нет, глагол «разбить» мне вдруг разонравился... не было в Саду, собранном на площади в пятьдесят с лишним тысяч квадратных метров, не было ни в одном из его уголков ПУСТОТЫ — понятия, много для китайцев значащего, но при этом не было ни в чем и чрезмерности, то есть того завала красивости, которым грешат участки скромных российских администраторов.

О Господи, вот красота... вот красотища...

Да простит меня Федор Михайлович Достоевский, но я не уверен, что красота спасет мир, а вместе с ним и потомков наших. Не уверен. Даже приблизительно я не понимаю смысл этого чарующего обещания. Если речь здесь о красоте Спасителя в момент Второго Его Пришествия — в это я, грешный, всей душой своей верю. Если речь идет о своевременном вмешательстве Создателя в течение безобразной нашей истории — молю Его вмешаться поскорей.

Но если... Ведь у каждого из нас имеется про запас персональное, собственное понимание идеальных образцов Прекрасного. Можно, конечно, спорить, что красивее: физиономии Боба Хоупа и Майкла Джексона или морды вашей кошки и моей собаки, церквушка на Нерли и вот этот китайский Сад или часы от Картье и «Роллс-Ройс».

Нет, слава Предусмотрению Творца, тайна красоты по сей день остается неразгаданной, а то ее давно испохабила бы всякая сволочь, как испохабила она печатное слово, живопись и музыку нынешнего века... Простите, занесло меня тут опять в критиканство.

Продолжаем, значит, мы ходить-бродить, блаженно балдеть продолжаем — и не только от созерцания красот, но и от чувства необыкновенного, отважусь сказать, неслышно звенящего покоя.

Вдруг благодаря Саду модель мира нашего земного, как, впрочем, и модель всей нашей Солнечной системы, привиделась мне совсем не географически и не космогонически. В ублаженном воображении моем возникло вдруг излюбленное старинными китайскими мастерами изделие... нет, не изделие то было, а всамделишный рукотворный миф.

Я впервые увидел его в музее подарков Сталину к его 70-летию.

Это было вырезанное из слоновой кости кружевное яйцо, а в нем еще одно, поменьше, а в нем третье, в том третьем четвертое... и так далее. У изделия этого имелось несомненное родство с русской матрешкой (прообразом которой, впрочем, была деревянная кукла, в Россию привезенная, говорят, каким-то мирискусником в начале XX века из Японии). Было у того костяного яйца-матрешки сходство и с кантовской Вещью-в-Себе. Как известный сталинолог, полагаю, наш усатый параноик усек в том дивном изделии универсальную модель группового политического дела. Расколов череп Троцкому, мы невооруженным глазом увидели внутри череп Каменева, а в черепе Каменева разоблачили бы череп Зиновьева, после чего в черепе Бухарина раскроили черепа предателей-маршалов... и так далее, вплоть до «ленинградского дела» и «заговора врачей»...

Извините, опять отвлекся. Хрен с ним, со Сталиным.

Так вот, Сад — местонахождение мое в тот момент — привиделся мне изумительной по красоте внешней сферой, в которой размещалась наша славная планетка, а в ней, соответственно, родная Солнечная система, в которой виднелся Млечный Путь, а в нем, уменьшаясь и уменьшаясь постепенно, смутным блеском давали о себе знать иные миры вселенной, да и вся она скаталась вдруг в зернышко, пребывающее в скученном виде до той минуты, когда Создатель решил всем нам на радость устроить Большой Взрыв.

Сад Скромного Администратора все больше, все сильнее, все глубже производил на меня впечатление миниатюрного космоса. Замечательнее всего было то, что в его растительности, в россыпи скал и камней не были уничтожены черты райской, сказал бы я, свободы и первозданного хаоса. Сад весь проникнут был, как говорил Пифагор, гармонией сфер, то есть опять-таки неслышной, но изредка, слава Богу, внимаемой душою музыкой Бытия...

В какой-то момент я не мог не проявить острого интереса к личности человека, сумевшего заключить на таком небольшом пространстве союз, не побоюсь этого слова, спасительной Красоты природы и искусства. Человек этот, как рассказал нам Чжон, жил в славную эпоху, занимал должность главного императорского инспектора в одной из самых крупных провинций. Дела шли хорошо, разного рода бизнес процветал, соответственно, процветали, простите за ненормативное звукосочетание, бизнесмены. Как не понять высших бюрократов провинции, не видевших ничего зазорного в том, чтобы процветающие бизнесмены время от времени слегка компенсировали разницу между своими баснословными барышами и зарплатой местных администраторов. Понятное же дело, главный инспектор брал в первую очередь — на то он и главный. Никто бы не поверил, что главный берет в последнюю очередь. Не то что в средневековом Китае, даже в сегодняшней России никто не поверил бы. Я почти уверен, что завистники стукнули императору на главного инспектора: «Грабастает, дескать, сволочь такая, позорит вашу власть!» — не бизнесмены стукнули, а подлые подчиненные.

«Зачем под собою рубить облюбованный сук?
Ах, если чиновник в руках, не выпусти счастье из рук!» —

откровенничал в тюремном двустишии бизнесмен, осужденный в те давние времена за дачу крупной взятки. В общем, император дернул к себе того главного инспектора и сказал ему примерно так: «Ты, братец, по сообщению службы моей безопасности, как паук, насосался там у себя в провинции в особо крупных размерах. Посему давай вали отседова куда-нибудь подальше, скройся с глаз моих долой, понимаешь...»

Ну, бывший наш главный инспектор скромненько нагрузил флотилию золотом-серебром и прочими подношениями и скромно же отбыл на Юг, в не худший город на белом свете, в Фучжоу. Отбыл, прибыл, день приезда приятнее дня отъезда, разгрузил свои сокровища, прикупил немалый кусок земли, но в отличие от «новых русских» не заляпал его чудовищной дешевкой с башенками, а положил начало дивному Саду, справедливо носящему в веках имя Скромного Администратора. Кто именно так его назвал, неизвестно. Произошло же название, думаю, вот отчего: блеск «бабок», вложенных в это дело с умом и любовью, настолько затмил блеск нахапанных администратором богатств, что подобная тяга к прекрасному не могла остаться невосславленной. Причем восславленной не слащаво-патетически, а с явной, мне кажется, иронией, намекающей на принципиальную несовместимость умелого администрирования с абсолютной честностью, но все-таки отдающей должное умеренным аппетитам властительного коррупщика.

Жил себе поживал наш скромный администратор, трех сыновей народил, кайф ловил до конца дней в дивном саду, потом в свой час врезал дуба. Трое сыновей — они были балбесами и охламонами, — получив наследство, загуляли, задымили, связались с дурной компашкой, в картишки стали резаться, вполне закономерно вскоре нарвались на кидал, ну и попали, как говорится, в тухлую замазку. Продули тем кидалам по-фраерски папашин дивный Сад — вот как попали. Хорошо еще, что кидалы прошлых времен отличались чувством исторической ответственности перед людьми, Поднебесной и династией. Кидалы так сказали друг другу: «Ну что мы, в натуре, еще каких-нибудь лохов не уделаем есть во весь? Уделаем, со всеми потрохами, беседками-розетками, бамбуками, мраморными елками и амурными телками! А этот Сад и прибамбасы его хреновы половинить не будем! Ему цвести не западло!» — так решили, по одной из легенд, сознательные кидалы. Согласно другой легенде, кидалы все-таки Сад меж собой поделили, но совместно продолжали за ним ухаживать, а с картишками завязали. Дело не в разночтениях двух вариантов поучительной легенды.

Дело в том, что Сад цветет по сей день.

Подумайте: чего только не пережил Китай за много веков нелегкой своей истории — и мор, и глад, и природные катаклизмы, и чумовые эксперименты «культурной революции»... а Сад цветет, не увядая, удивляя нас и восхищая, даруя нам возможность выбраться на четвереньках из лабиринтов уходящего века под немеркнущее солнышко.

Жаль было уходить из этого Сада — как в детстве жаль проснуться, прервав захватывающий сюжет авантюрного сновидения.

Впрочем, проснувшись, мы, так сказать, снова провалились в сон, то есть переехали на тачке Чжона в другой Сад, а потом и в третий. При своей стойкой неприязни ко всему одинаковому, к тотальной стандартности, с необычайной радостью отмечал я, что каждое следующее чудо, скажем Сад Удовольствий, несмотря на очевидное сходство беседок, ручейков, прудов, рыбок золотых в тех прудах, лужаек, деревьев, камней, как личность — да, именно как личность — то разительно, то неуловимо отличался от Сада Скромного Администратора, Сада Тигрового Холма, Сада Десяти Тысяч Видов Весны, Ровного Сада, Сада Зигзагов и Сада Всеобъемлющей Красоты... В общем, Сады в Фучжоу — это вам не дюжина красоток с подиума национального конкурса красоты, а солидные участники международного симпозиума по проблемам эстетики XXI века или члены всемирного эсхатологического конгресса, обсуждающие план подготовки человечества к достойной встрече Конца Света.

Кроме шуток, не могу я понять, а тем более вам объяснить, как удалось богатеям и художникам старых времен не повторить в одном Саду черты лица другого Сада, черты характера Сада третьего... пятого... десятого... сотого — как? Я не знаю.

Так же затрудняюсь, отчитываясь перед вами о своем путешествии, сообщить, сколько юаней, центов и российских рублей побросали мы с Ирой в фонтанчики, пруды, озерца, родничковые лужицы и в бурлящие кружева маленьких водопадов садов Фучжоу.

Бог даст, мы сюда еще возвратимся. Ну, а если не выйдет, успокоимся на том, что на истинную Красоту не наглядишься, глазей на нее безотрывно хоть всю жизнь. А раз так, то и пары дней такого созерцания довольно для вечной благодарности Небесам.

Юз АЛЕШКОВСКИЙ