КУРЁХИН

Моя версия Курехина весьма субъективна, я знаком был с ним урывками: встретились по делу — разбежались. В этом ее слабость. Но и сила, поскольку первые впечатления, которые производит на вас человек, в конце концов оказываются самыми верными. Это медицинский факт. Кроме того, мне кажется, рассказывать о нем не в виде версий не выйдет: он был не просто версификатором, он жил версификационно, если можно так сказать.

Я совершенно не удивлялся, слыша о том, что его видели в один и тот же день сразу в Москве и в Питере. Он совершенно не был удивлен, услышав от меня, что нам сейчас не до искусства, поскольку созданное у нас в отделе искусств Всероссийское общество тупых поглощено борьбой за самоопределение коми и пермяков. Особенно его судьба пермяков, помнится, тронула, как-то он сразу увлекся, взялся создавать для начала пермякскую письменность, чтобы можно было записать древний эпос этого маленького, но гордого народа. За это ему было присвоено звание тупейшего третьей степени, но он не загордился, а сразу же уехал разрабатывать проект установки памятника Ленину в Сан-Марино. Он памятниками Ленину тогда был озабочен. Его беспокоило, что памятников в стране вовсе не много, как утверждают, а мало, просто их ставят не там, где надо. Вот представьте, влезаете вы на недоступный пик, а там — Ленин. Это то, что надо. Или ныряете на глубину 60 метров, а на дне — Ленин.

Он то приезжал к нам из Питера, то мы его провожали. Его нельзя было не провожать, поскольку оказалось, что, приехав к нам, он не знал, как самостоятельно от нас выбраться. Он умолял нас помочь ему купить билет, потому что не знал, где его покупают, он боится этих теток, не умеет с ними разговаривать, в общем, мы ехали вместе на Ленинградский вокзал, покупали билет, все это время он смирно стоял неподалеку, делая вид, что с нами не знаком, получив билет, оживлялся, мы пили пиво, потом махали друг другу руками на перроне. «Наш ребенок», — говорила, блаженно улыбаясь, Настя Ниточкина, которая более всех его в Москве опекала, быв при том вдвое его моложе.

Я полагаю, что все оценки Курехина как музыканта, композитора, аранжировщика, сочинителя «Поп-механики» и проч. неточны. То есть он был, конечно, и тем, и другим, и третьим, но его называли так потому, что надо же было его к какой-то категории причислить. В самом деле, любой, столкнувшийся с Курехиным, сразу же напарывался на проблему: кто он такой, как его определять, ну хоть по роду занятий, что ли. А какой у него был род занятий? Неприлично же назвать человека, например, городским сумасшедшим. А именно к этому многие склонялись.

В общем, с определениями это были наши проблемы. А он жил, как певчий дрозд. Я полагаю, есть люди и профессии, для которых не придумано еще названий. Вот Юра Рост. Он кто? Фотограф? Журналист? Все — да, и все — чепуха в сравнении с главным. Юра — гений общения. Того самого, что не фиксируется ни на полотне, ни на сцене. Это как с театральными актерами: умрут все видевшие их, великих, и нет больше свидетелей гениальности. Иоселиани однажды снял фильм про такого человека. Вот он живет, сам стесняясь своей профессиональной неопределенности. Играет в оркестре на барабане, но как бы в промежутках между жизнью. А живет он тем, что со всеми общается, всех веселит, девушек кадрит, всем что-то обещает, врет, от этого расстраивается — и все. Собирается, правда, написать симфонию, чтобы как-то оправдаться, попасть наконец в какую-нибудь категорию занятых людей, но никак у него не получается, да и времени нет. Иоселиани вконец замучился, он уже не знал, что с этим чудиком делать, как от него избавиться, ну и просто убил его наконец, задавив автомобилем. Он назвал этот экземпляр человека «певчий дрозд». Не профессия, но некое определение того, чем заняты такие люди на земле. А заняты они производством счастья окружающих.

От Курехина остались записи. Его фортепьянные импровизации, его версии устройства мира и людей. Его... вот даже и назвать не знаю как... да нет, какие розыгрыши, он же верил в то, что говорил, просто, начиная с ним общаться, вы вступали в какой-то сон, полный галлюцинаций, где бытовое и осмысленное сливалось в абсолютную фантасмагорию. Он предлагал вам не факт, а всегда допущение: так могло быть, значит, было. Он ведь всерьез показывал изумленным финикам на финско-советском фестивале молодежного искусства свои руки, уверяя, что это протезы, искусно выполненные сердобольными рабочими Ленинграда для пианиста, потерявшего руки в аварии. Протезы, которые приводятся в движение дыханием. Потом садился за инструмент, шумно дышал, и пальцы его бросались на клавиши, вышибая каскады и трели звуков. И финны потрясенно писали об этом в своих газетах. Потом начальники из ЦК ВЛКСМ, потрясенные не менее такой наглостью, требовали Курехина навсегда отовсюду устранить, никуда не выпускать, сами при этом хохоча как безумные.

Его научные доклады производили ощущение абсолютно трезвой логичной аналитики, хотя, когда дело доходило до выводов, обнаруживалось, что Курехин доказал абсурд, из чего неопровержимо следовало, что абсурд вовсе и не абсурд даже, доказано-то на наших глазах.

Осталось все в памяти. Немногих. Пленки востребованы. Любителями. Чего притворяться: чудо по имени Курехин исчезло. Как это печально. И как хотелось бы остановить жизнь, что-то в ней изменить, чтобы не проходило то неуловимое, нестойкое, как молодость, прекрасное и тревожное, что формирует и каждого, и целые поколения. Увы. Давайте вспоминать о Курехине хоть время от времени, хоть ко дню рождения его, а это как раз начало лета.

Пусть он стареет с нами. Человек без профессии. Открывший в поколении и для поколения что-то центральное, чем оно от соседних и отличается. Человек-загадка, городской сумасшедший, гений общения, певчий дрозд.

Владимир ЧЕРНОВ