ОБРАЗ ВРАГА

Ади Шарон вернулся на свою Святую землю. С нашей грешной.

ОБРАЗ ВРАГА

Ну, скажите, чем они еще меня могут задеть?

Что еще должны сделать, чтобы не осталось у меня малейших сомнений на их счет?! Я привык уже ко всему. Даже к бумажке с печатью ДЭЗа на двери подвала в доме, где живу.

Дверь опечатали бумажкой в прошлом году. Чтобы в подвал, прямо под нашей квартирой на первом этаже, не занесли гексоген. Так с тех пор бумажка и висит, привыкнуть легко. Нам тогда, в прошлом году, казалось: ближе подойти им некуда. То же самое, впрочем, казалось нам и раньше — пока рубили головы, пока захватывали больницы и взрывали дома далеко от Москвы.

Потом дуплетом рвануло в Москве.

Жители южных городов звонили столичной родне: случайно вас там не задело? В их сознании Москва и дом, где живет родня, — одно и то же. Так же, как в нашем сознании любой человек из Буденновска — жертва. Понятное дело: перспектива...

Столичная родня хрюкала в трубку: ты чего, Нюрк, сама подумай, где ихние Печатники и где наше Гольяново!

Ну да, соглашалась Нюрка, привыкшая к стрельбе по соседству.

Наша беда — в привычке. Привычка — второе беспамятство.

Надо сделать усилие, чтоб отмотать пленку к самому первому кадру.

Мы сидели в конце декабря 1991 года с профессором Пером Лянге, среди долины ровныя, занесенной снегом, в его доме под Мюнхеном. В одном углу комнаты, где мы сидели, полыхал камин, а в другом — светился телик. Мы с Пером пили чай и смотрели по телевизору новости. Про Беловежскую Пущу, про то, что Горбачев уходит в отставку и что в Москве голодуха. Потом показали карту. «Чечня», — перевел Пер нечитаемое немецкое слово. Пошел видеорепортаж. Человек двести бородатых мужиков гусиным шагом бегали по кругу с шашками наголо, какой-то веселый дед плясал в центре круга, тыщи полторы женщин и детей бойко хлопали в ладоши.

— Праздник? — спросил я Пера Лянге.

— Хаджи-Мурат, — ответил мрачно Пер.

Он профессиональный антисоветчик, Пер Лянге. Тридцать лет он объяснял генералам бундесвера, чего завтра ждать от этих русских. Объяснял с полным знанием дела. Потому что изучать русский язык (и вообще все русское) Пер, боец «гитлерюгенда», начал в тринадцать лет, роя полезные ископаемые в Воркуте. В начале 50-х его фотография обошла западные газеты: красивый мальчик в драном лагерном бушлате со щеночком на груди. Щеночка Перу подарил охранник. Перу посчастливилось стать первым военнопленным, вернувшимся из ГУЛАГа на родину. Щеночку, считай, тоже повезло.

— Хаджи-Мурат, — повторил Пер и пошел на кухню за водкой.

Только теперь, отмотав пленку, понимаю, что Пер имел в виду.

Нас учат: можно испытывать ненависть к отдельно взятому человеку, но переносить ее на целый народ нельзя. Гуманизм.

По-моему, все наоборот. Можно, как Пер Ланге, не любить народ в целом, бороться с ним, видеть в нем враждебную силу, но вести себя по-человечески с одним отдельно взятым человеком. Потому что слаб человек.

Тот охранник, что подарил Перу щеночка немецкой овчарки, натасканной на людей, держался именно такой точки зрения.

Вот. Я отмотал пленку к началу. И, восстановив самый первый кадр — гримасу на лице Пера, взирающего на толпу одержимых, бесноватых женщин, детей, стариков и мужчин с шашками, — кажется, могу сказать, чем так задела меня история Ади Шарона, похищенного в центре Москвы чуть ли не в те дни, когда рухнули два жилых дома на окраине.

В тех домах тоже были дети. Но теракты не были направлены против них непосредственно. Боевики взорвали дома, начиненные русскими. Вместо домов можно представить колонну бронемашин или два железнодорожных эшелона. К этому, согласитесь, мы привыкли.

Когда человек привыкает ко всему (даже к тому, что колонна бронетехники и жилой дом — один хрен, вражеские объекты), Богу надо постараться, чтобы человека задеть.

Надо послать ангела.

Я сильно подозреваю, что Ади Шарон, о котором газеты сообщили, будто бы он сын бизнесмена, в действительности ангел, с определенной целью посланный нам Богом.

Ади, во-первых, ангельски красив.

Во-вторых, он никаким боком не русский. Он прилетел, прямо в руки негодяям, из Святой земли, где ангелов не меньше чем людей. Он говорит на языке, на котором Господь беседовал с Адамом и Евой.

В-третьих, Ади Шарон, когда его, вызволенного из гнилого пензенского подвала, выгружали на носилках из самолета в тель-авивском аэропорту, помахал забинтованной рукой и сказал два слова:

— Я счастлив.

Такое сказать способен только ангел.

Но что он этим хотел сказать нам? Что он, слава Богу, дома? Что он исполнил свою миссию в России? Что мы несчастны?..

Бог не дает ответа. Не может его дать и Ади — лежит в реанимации, вместе с десятью русскими омоновцами, которые прилетели с ним на одном самолете на Святую землю.

Мы — здесь, на нашей грешной земле.

Прости нас, Господи.

Мы не разыскали тех, кто взрывал дома в Москве, захватывал больницу в Буденновске и рубил солдатские головы в Чечне.

Мы не знаем, кто подрезал Ади Шарону крылышки.

Мы не вправе ждать, что Господь пошлет в Чечню целый легион ангелов, как посылал в былинные времена.

Но мы, ко всему привыкшие, сроднившиеся, сросшиеся с этой войной, способны взглянуть в лицо изувеченному ангелу глазами его мучителей.

И прочесть в этом лице ОБРАЗ ВРАГА.

Михаил ПОЗДНЯЕВ