CГЛАЗИЛИ

CГЛАЗИЛИ

Как поется в культовом саундтреке из оскароносного блокбастера, «Москва видала всякое». Микрохирург, менеджер и политик Святослав Федоров долго входил в редакционный совет «Огонька». Мы его ругали и хвалили. Публиковали самого и оппонентов. Те настаивали: безусловно, яркий врач и менеджер ведет себя неподобающе. Он всего-навсего высококлассный наемный госслужащий, а вольница распоряжения средствами и стиль поведения — как будто он владелец «Микрохирургии глаза». Оппоненты говорили: порочна ситуация, когда госучреждение делает платные операции. Тут уже пришел черед недоумевать мне: а что, государственные метро и трамвай возят нас на халяву?!

В какой-то момент я понял, что мы за деревьями не видим леса. Мы не задаем главных вопросов. Почему им приходится делать платные операции? Почему наемный менеджер и вправду ведет себя, как хозяин? А может, иначе ничего не будет работать? Где вообще грань между государственным, частным и еще каким-то? Почему у одних колесики крутятся в самом что ни на есть госсекторе, а у других ничего не работает в самом раскапиталистическом АОЗТ?

— Интересно, в чем заключается мое непристойное поведение? — рассмеялся Федоров, услышав мой пересказ оппонентских доводов. — Езжу на лошади? Прекрасно написал Лисичкин: если б Федоров ездил на осле — никто бы к нему не приставал. Будь у меня машина «Ока» — тоже все вмиг стало бы чудесно...

Да, я не частник и не хозяин. Я нанятый менеджер. Нанят коллективом. Вот сейчас он за меня проголосовал — девяносто шесть процентов «за», четыре «против». Ну и что с того, что я управленец, а не владелец? Я могу эффективно руководить, только чувствуя себя хозяином. Окажись вы на моем месте — вы бы вели себя точно так же.

ЧЕЛОВЕК ПРОХОДИТ, КАК ХОЗЯИН

— У меня шестьдесят три маленьких предприятия. Предприятие людей, которые чистят полы. Предприятие тех, кто следит за электрическим хозяйством. Анестезиологи. Диагносты. Водители. Все они ведут себя так же непристойно, как я. Сами решают вопрос штатного расписания — то ли десять человек будут выполнять их объем работы, то ли двадцать. Я в это не лезу: их работа, им виднее. Мы гласно разделили каждый рубль, который получаем, на кусочки, пропорциональные вкладу в общее дело. Любой человек в МНТК каждый день может видеть распечатку того, что мы все заработали, — и вычислить свою долю. Никаких тарифных ставок. Тарифная ставка — опиум для народа. Она дается за то, что ты пришел на службу и просидел энное количество часов. Страна на тарифных ставках — замаскированный концлагерь. Иногда санаторного режима, но концлагерь. Чем человек, отторгнутый от итогов своего труда, отличается от лошади? От коровы? Только тем, что болтает.

Батрак никогда не будет интенсивно работать и что-то изобретать. Значит, нужно, чтобы хозяев своих предприятий было процентов хотя бы пятнадцать. Без этого, как сказали бы физики, не наберется критическая масса, нужная для реформы ВСЕЙ экономики. Здесь у меня есть разногласия с социал-демократами, в частности с Горбачевым. Они говорят: защитить наемного работника, собрав налоги с богатых. Я возражаю: не защищать наемного работника социальными подачками, а сделать его совладельцем. Жалеть зека и его освободить — извините, разные вещи.

Можно спросить: вот завод акционировался, вот у рабочего в кармане акция, разве он не хозяин? Нет. Он раб с акцией в кармане, потому что не участвует ни в распределении прибыли, ни в кадровых перемещениях. У меня хирурга увольняет и нанимает бригада, А НЕ Я. Почувствуйте разницу. Я могу разве что указать бригаде на график: взгляните, у Сидорова нулевая операционная активность! Но мне могут возразить: Сидоров в кризисе из-за неудач в личной жизни, мы ему поможем выкарабкаться — будет как огурчик; и вообще он нам позарез нужен. Я спрошу: вы точно намерены еще полгода делиться с ним деньгами, пока он в кризисе? И если они скажут, что да, — я не имею права вмешаться.

Я не могу и не хочу вникать во все. Распределять ВСЕ деньги МНТК — люди распределят их в сто раз умнее меня. Принимать решение о каждой закупке — это невозможно и не нужно. На работу я принимаю и увольняю только своих непосредственных подчиненных. Это менеджерский состав — не больше четырех десятков человек. Если бы я лез в каждую мелочь — у меня бы не было времени ни чего-то придумывать, ни оперировать. И я бы кончился и как менеджер, и как врач.

ВРЕМЯ ДУМАТЬ

— А вы-то сами часто оперируете? — вырвалось у меня.

— Обычно по вторникам, иногда еще по четвергам. Один-два дня в неделю, три-четыре операции за операционный день. Обычно оперирую глаукому, часто беру катаракту. Новые операции, которые разрабатывал сам или с кем-то, — естественно, сам же и делаю на первых порах. Вы даже не представляете, какое это фантастическое удовольствие — за считанные минуты через едва заметный прокол удалить пораженный хрусталик и заменить его новеньким прозрачным искусственным! Это сравнимо разве что с выходом из рабства или вольной крепостному. Хотя знаете, с чем была связана относительная прогрессивность рабовладения? Да с тем, что рабовладелец имел ВРЕМЯ подумать над улучшением технологии рабского труда. Это было выгодно даже рабам — с новыми технологиями они трудились менее надсадно, а жили лучше! Так и сегодня: у кого есть ВРЕМЯ ДУМАТЬ — у того и козыри в руках.

— А у вас есть время думать? — осведомился я.

— Я же вам говорю: есть. Потому что я не руковожу ВСЕМ. Вот мои полномочия, вот полномочия других менеджеров. Так что успеваю думать и о глазных болезнях. А тут еще такой плюсик большого коллектива перед маленьким: часть общих денег и времени может пойти на науку. Вот ваш операционный день, вот ваш библиотечный день. Стало быть, есть время и силы придумать что-то новое. Вот мы и делаем хрусталики, признаваемые лучшими в мире. Вот мы и затачиваем алмазные ножи до такой степени, что у нас всего девяносто атомов на острие. Такой нож раздвигает, а не разрушает живую ткань, которую режет. Коли этот нож столь деликатен — заживление раны ускоряется в разы. А лазерное удаление катаракты? ТАК его никто в мире не делает. Во вторник я сам сделал такую операцию Петру Климуку — легендарному космонавту, дважды Герою и большому начальнику в Звездном, — а в среду он вышел на работу со зрением 0,8! Почти единица! Через неделю он придет оперировать второй глаз, и ему вряд ли придется даже ложиться в стационар — потому что операция проводится даже не через разрезы, а через проколы! Но это еще не предел безопасности: мы сейчас нашли место на склере (в оболочке глаза, которую мы видим непрозрачной, белой, грубоватой и с сосудиками. — Б.Г.), через которое можем проводить такие операции. И не трогать прозрачную роговицу, за которую всегда боязно и которую вообще-то лучше не резать без нужды: каждый разрез на ней — то или иное искажение «картинки». Вот этими операциями через безопасный доступ у меня занимается замечательная молодая барышня Марина Комарова. Сейчас она как раз готовит английский текст сообщения об этих операциях для какого-нибудь съезда в Штатах или в Европе.

— Но я часто слышу (особенно от иностранцев): «Федоров хороший человек, но успехи свои он преувеличивает, а риски преуменьшает. Не может быть в деградирующей России нормальных чистеньких операций».

— Да, они часто так говорят, пока сюда не приедут. Приедут, посмотрят — и уезжают с отвисшими челюстями. Будь у нас все плохо — вряд ли они приезжали бы ко мне учиться. Но ведь те же американцы — едут. Сотни три американцев у нас проучились. За свои кровные деньги! Все закономерно: считая филиалы, у нас добрых пять сотен врачей одной специальности в одной клинике — поищите еще где-нибудь такую концентрацию интеллекта! А она сказывается. Вот только вчера мы получили из Штатов семьдесят пять тысяч долларов royalty — платы за нашу технологию. Мы недавно придумали так называемую внутриглазную контактную линзу. Для многих больных с очень сильной близорукостью (минус пятнадцать-двадцать), которых лазер не берет и у которых от лазера масса осложнений, внутриглазная контактная линза — чуть ли не единственное спасение. Придумали мы, все запатентовано. Но практикуется эта наша технология шире в Штатах, потому что тамошним больным и клиникам она по деньгам, а для нас дороговата. Вот такая жизнь...

Кстати, бюджет нашу науку не финансирует.

ГОСУДАРСТВО — ЭТО...

— А что вообще финансирует наш бюджет? — спросил я.

— Часть фонда зарплаты. Что-то на питание больных и медикаменты. Хотя пропитание мы добываем и сами — есть молочная ферма: продуктов хватает на свои нужды и еще на продажу. Тоже, кстати, подтверждение, что наши принципы организации труда работают не только в коллективе интеллектуалов-врачей, но и на ферме. А что до денег — еще кое-что мы получаем от фонда обязательного медстрахования Северного округа Москвы. К нам прикреплены профильные больные этого округа и Зеленограда. Все остальное мы получаем за платные операции. Так что упрек «вы государственная клиника — вот и оперируйте бесплатно» — нонсенс! Мы оперируем бесплатно ровненько по тем деньгам, которые имеем от бюджета.

Я вот сегодня был у министра. Он мне высказал свое частное мнение, что государственное здравоохранение лет через пять, вполне возможно, скончается. И будет заменено или частными, или такими, как у меня, коллективными предприятиями. Но пока сложилась весьма нашенская ситуация. Минздрав для своих учреждений (а их больше шестиста с лишним только федеральных) — больше уже не источник финансирования. Моя тарифная ставка от государства — девятьсот пять рублей. Но государство по-прежнему с энтузиазмом нами всеми руководит.

— А чего вы из-под них не уйдете?

— Я бы стал частной клиникой, но нет закона о приватизации медучреждений. По слухам, он сейчас готовится. Но пока — нас нельзя приватизировать. Правда, можно развалить...

— А оно кому-то надо? — поинтересовался я.

— Ну поймите, мы для многих — очень уж нежелательные конкуренты. Мы пристойно работаем. На то число операций, где у нас нет потерянных глаз, — американцы теряют до восьми. Притом мы держим довольно приемлемые цены. Часто операция, которая на Западе стоит тысячи долларов, у нас укладывается в сотни. И мы не навязываем сложные и дорогие операции там, где можно обойтись менее громоздкими. Зачем при небольшой близорукости до минус шести лезть лазером в роговицу? Да, в стоимость не лазерной операции войдут только хороший нож, хороший микроскоп и капля обезболивающего. Сильно не заработаешь. Ну и не надо! Вот так мы отхватили огромный кусок рынка. Сейчас будем вообще «уходить в народ». От каждого из нашей дюжины филиалов еще по пять-шесть кабинетов будут вынесены совсем в тмутаракань. Там врач будет ставить диагноз. Сам он может быть вообще частником, а не нашим сотрудником. Мы не в силах зайти в каждый спальный район, а этот волк-одиночка — более мобилен. Как диагност, он работает один. Но на сложную операцию отправит больного к своим учителям и даже сам встанет с нами к столу. Да, это спрут. Конкурентам любить нас не за что. Вот на нас и заказывают компромат, чтобы развалить. Это так же, как сейчас пытаются расчленить Гейтса, — мешает конкурентам.

Развалить нас можно — приватизировать нельзя. Как армию, как милицию, как космос. Но ведь мы — не армия! Да, никто не спорит, что именно государство однажды дало нам средства производства. Но мы их отработали хотя бы тем, что миллионам людей не дали стать инвалидами по зрению и повиснуть гирей на бюджете. В пересчете на деньги — это миллиарды долларов. Здесь заложено безумное противоречие. Тебе однажды дают удочку, а после денно и нощно говорят: «Я однажды тебе дал удочку, и теперь ты мне обязан каждый день приносить на блюдечке не только стоимость удочки, но и всех пойманных рыбок». Но это же нелогично: отработав удочку, я не должен тебе отдавать всех пескарей!

«И кто знает — возможно, он и прав», — подумал я, выбираясь из дебрей богом забытого Бескудникова, где гнездится «Микрохирургия глаза». Худо ли, бедно ли — ЕГО система работает. Будь у нас нечто подобное в кардиохирургии — сделанная Ельцину АКШ давно была бы рутиной в каждом областном центре. Миллионы людей не слетели бы на инвалидность. Ну и где такой спрут в кардиохирургии, ау?! Правда, московские кадровые агентства в последние месяцы очень активно ищут менеджеров по продажам кардиохирургического инструментария и расходных материалов. Значит, ведущие мировые производители вынашивают планы создать в России рынок платных сердечно-сосудистых операций, изрядной частью для зарубежных пациентов. Если он будет создан — это явно будет калька с федоровского спрута. Догадываюсь, как этот рынок будут громить наши чиновники...

На днях туркменские кардиохирурги смогли распознать довольно редкую опухоль внутри одной из полостей сердца. Стало быть, уже и авторитарный Туркменистан нашел в себе силы не проедать «газовые» доллары, а инвестировать в здравоохранение. У нас же по-прежнему насылают проверки не на те клиники, которые деградируют и разваливаются, — а на микрохирургию Федорова, которая инвестирует и развивается.

Интересное кино. Глаз — долой, сердце — вон?

Борис ГОРДОН

P.S. Я не знаю, насколько случайно он погиб. Но знаю, насколько закономерно его ненавидели. Он первым когда-то поднял руку на миф о самой бесплатной в мире медицине. Миф, и по сей день остающийся крышей для жесточайших, ирреальных поборов. Там, где официально у нас бесплатно, — ценой жизни все чаще становится жизнь на улице. Даже средненькая кардиохирургическая операция заставляет семью продавать единственное жилье.

Федоров первым из врачей в этой стране вывесил прайс-лист. И хотя бы в одной сфере советской (а затем и российской) медицины стало невозможно брать борзыми, квартирами и устройством деток в институт.

Можно представить себе чувства тех, кто привык к борзым от будущих бомжей.

В эти дни меня (как и всех, кто говорил с Федоровым незадолго до аварии) поздравляют с редкой репортерской удачей: «Старик! Тебе, кажется, посчастливилось взять ПОСЛЕДНЕЕ интервью у Федорова!» Не хочу я таких удач. Глаза б мои на это все не глядели.

Впрочем, он настаивал, чтоб глаза глядели на все и всегда. Значит, будем перемаргивать и держаться, какую бы мерзость нам еще ни преподнес этот високосник.

И посему в этом интервью я не изменил ничего. Ни ехидных порой вопросов, ни смешливого кое-где тона комментариев. Ни единой запятой.

Не хочу делать из него статую.