КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ЭПОХИ

Из потаённых дневников Давида Самойлова

КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ЭПОХИ

В архиве Д. С. Самойлова (1920 — 1990) остался не только пласт неопубликованных стихов, но и тысячи страниц дневников. Один из лейтмотивов полувековой «исповеди сына века» — замысел романа о судьбе своего поколения. Говоря строго, в борьбе с этим замыслом Самойлов потерпел поражение: в сознании читателя он преемник Пушкина и Тютчева, но никак не Льва Толстого. Сочинить роман о Конце Времени (так ощущал он послевоенные годы) потруднее, чем описать Конец Света... Но чем дальше читаешь эти дневники, тем яснее видишь: вот он, роман! И припоминаешь «Стихи о царе Иване», поэмы «Снегопад» и «Струфиан» да и «Сороковые, роковые»... В мае мы опубликовали фронтовые страницы дневников Д. С. Сегодня печатаем не менее драматические записи 1957 года, когда он, видя, что на смену «оттепели» грядут холода, силился разглядеть: а что дальше, за ледниковым перевалом?..

15 АПРЕЛЯ

Прием в албанском посольстве в честь Мехмета Шеху и Энвера Ходжи. Энвер молод, красив. Французский студент, преподаватель колледжа, ставший диктатором янычар.

Очень близко видели Н. Х.<рущева>, маленького, кургузого человечка, внешне — современного градоначальника, лысого, с маленькими глазками. <...> Он стоял, сложив руки на животике, порой жестикулируя, улыбаясь, якобы добродушно. Во всем некрасивом и лишенном величия облике — раскованность, уверенность в себе. Сбоку от правительственного стола — настороженные молодцы, пытающиеся сохранить светское выражение лица: охрана.

Центральный пункт речи — идея «сосуществования», полусоревнования-полуугрозы.

Простецкий голос, простецкий юмор: «Вот тут присутствует господин посол Норвегии, очень славный товарищ, а ведь он — член НАТО!»

Болезненное лицо Маленкова, согласно кивающего головой. Все вместе — политический балаган, обывательщина в форме государственных категорий.

21 АПРЕЛЯ

<...> Читал в «Правде» статью из «Жэньминь жибао» о противоречии внутри народа. Статья ставит вопрос о том явлении, которое и мы, и они именуем бюрократизмом, а на деле является вопросом о социальной структуре общества, совершившего революцию. Мы хотим свести к субъективному явлению «бюрократизма» некую сложную проблему о составе нашего общества и о взаимоотношениях внутри него. Уроки Польши и Венгрии никак не отражены в этой теории, а полностью смазаны нашей пропагандой. <...> Китайцы по крайней мере ставят вопрос. Они даже надеются найти выход из противоречий между массами и руководителями. Это демократизация.

Действительно, это единственный выход. Но демократизация «сверху» — дело сложное, и не может быть проведено одним махом. Этапы ее, как мне кажется, следующие:

1. Демократизация печати, ибо только печать может быть действительным органом общественной самокритики и аккумулятором общественного мнения.

2. Демократизация партии. Сюда включается и свободная внутрипартийная дискуссия. И ограничение материального благосостояния руководителей всех степеней. И коллективность решений, и многое другое.

3. Гласность судопроизводства на всех ступенях, контроль общественности над органами госбезопасности, постановка их под партийный контроль, смена кадров.

4. Демократизация промышленности и сельского хозяйства. <...>

20 МАЯ

В Союзе пис<ателей>. Настроение подавленное. Сволочье поднимает голову.

Говорят, что Начальство выразилось так: «Если бы вовремя расстреляли десяток писателей, не было бы венгерских событий».

Впрочем, никто из писателей не посмел возразить против этой мысли. А молчание, как известно, знак согласия. Полагаю, что для России это мера слишком крутая. Нашим писателям достаточно погрозить пальцем, чтобы никаких событий не произошло. Однако фраза была слишком крепкой, даже на вкус Начальства. Вчера поэтому состоялась встреча, поданная в газете, как акт благолепия и «любве».

С очевидцами я еще не беседовал <...>.

24 МАЯ

Множество слухов о приеме писателей на даче. Я полагал, что прием задуман, чтобы сгладить впечатление от произнесенного накануне. Кажется, вышло все наоборот.

И это не плохо. Писателей наших учить надо. И чем строже, тем лучше. Шолохов, Твардовский отмалчивались. Это раздражает Начальство. Оно понимает, что что-то не так.

5 ИЮНЯ

А. рассказала мне о судьбе замечательного венгерского поэта Дьюлы Ийеша. Он в сумасшедшем доме. Я видел его несколько лет назад в Москве.

Может быть, это лучший из поэтов, живущих сейчас в Европе. Будут ли когда-нибудь поэты умирать спокойно?!

6 ИЮНЯ

Умер Луговской, славный человек, хороший поэт, очень добрый ко мне. Мы знали друг друга слишком мало, чтобы стать друзьями, но теплая симпатия связывала нас последние пару лет его жизни. Он был одним из уходящего поколения поэтов, которые при всех недостатках своих, при всей растерянности перед лицом времени были талантливы и умели ценить в людях незаурядность, талант, поэзию.

Они, эти люди, — тоненькая цепочка, связывающая нашу скудную поэзию, наших измельчавших поэтов с великой русской традицией — с Блоком, Маяковским, Есениным. Очень горько думать о его смерти.

4 ИЮЛЯ

Событие, последствия которого неисчислимы, произошло. Оно не было неожиданным для тех, кто понимает ход нашей общественной деформации. Президиум (ЦК КПСС. — Ред.), как источник власти, был уничтожен еще стариком (Сталиным. — Ред.). Короткое время после его смерти он функционировал, как результат компромисса, но будучи лишен подлинных рычагов власти, должен был отмереть.

Борьба, завершившаяся на Пленуме, не была борьбой идеологической и не отражала настроений широких слоев народа. Это была борьба внутри сложившегося правящего новообразования. Значение этой борьбы в том, что она является важным этапом социального самосознания этой прослойки, победой его наиболее организованного, активного крыла — партийного аппарата.

«Фракционеры» (а их большинство) не были поддержаны именно потому, что несли в себе традицию прежнего Политбюро, стоявшего над классом аппаратчиков. Такого рода орган нужен был в период складывания диктатуры и не нужен в пору сложившегося самосознания.

Наличие в группе «фракционеров» Кагановича придает пикантный оттенок всей группе.

Низы партии встретили сообщение о пленуме с недоумением, кое-кто с неприязнью. Один человек рассказывал, что в том месте письма, где сообщалось о плане «фракционеров» сделать Н. Х.<рущева> министром сельского хозяйства, раздались аплодисменты. Это было в рабочей аудитории.

12 ИЮЛЯ

У меня нет страха перед «безвременьем», действительность не разрушила моей веры в возможность существования свободного и счастливого. Нужно отдать себя жизни народа, познать ее, сказать правду о ней.

15 ИЮЛЯ

Был в Тарусе <...> Заболоцкий произвел на меня громадное впечатление. Он помещается в миленьком домишке, откуда открывается вид на Оку, на заокские леса. Живет замкнуто и одиноко. При нем милая молоденькая дочь, которую он очень любит. <...> Сидит он большей частью дома, (нрз. — Ред.) болезнью. Изредка гуляет в сером полотняном костюме, в летней соломенной шляпе, опрятный, сдержанный, похожий на первый взгляд на пожилого главбуха.

Мы долго сидели вдвоем на берегу Оки, в местном парке, переговариваясь неторопливо, и я постигал удивительное обаяние и мудрость этого чудесного поэта.

— Вон у вас лицо какое, — говорил Заболоцкий, — сразу видно — кукситесь. А вам работать надо. Работать, и все.

Про меня пишут — вторая молодость. Какая там молодость. Я печатаю стихи двадцатилетней давности. Когда поэта не печатают, в этом тоже есть польза. Вон поглядите на Мартынова — он что напишет, то и напечатают. И ведь не очень хорошо получается...

Я гляжу на него и вижу, что лицо вовсе не бухгалтерское, в нем грусть и мудрость, и добрая улыбка.

Вечером мы сидим и пьем «Телиани», и он читает наизусть стихи Мандельштама о Грузии. Потом говорит, что поэтов нынешнего века губит отсутствие культуры, даже талантливых, вроде Есенина.

<...> Мы пьем вторую бутылку. Ему пить нельзя и курить тоже. Но сказать, напомнить об этом не решаюсь.

— Вот, поглядите, что я читаю.

Он показывает старый дореволюционный «Огонек». На стенах маленьких комнат висят мещанские картинки.

И мне очень грустно глядеть на него больного, одинокого, удивительно хорошего.

И я боюсь, что он скоро умрет.

25 ИЮЛЯ

Нужно расчистить душу, побыть одному, не допускать в себя никого, как в комнату, где происходит дезинфекция.

30 ИЮЛЯ

В Москве — фестиваль (молодежи и студентов. — Ред.). «Красочное зрелище», как принято говорить. Толпы людей стоят на площадях, шляются по улицам, окружают фестивальных негров. Негров и арабов в Москве любят. Не любят израильцев, опасаются американцев.

На эстрадах разноплеменные люди поют о мире и клянутся в дружбе. Эти же люди при случае будут стрелять друг в друга. Последняя интернациональная и коммунистическая эпопея была Испания. На пороге Второй мировой войны государственный эгоизм стал побеждать. Идеология истинного интернационализма выродилась во фразеологию.

Нынешние лозунги пацифизма — лозунги политической тактики — не способны заменить истинную идеологию. Нельзя сплотить человечество на компромиссе, на идеях, формирующих отрицательно не воевать, не угнетать, не и т.д.

Vox populi. Пьяный старикашка на улице говорит: «Царя я уважал, Ленина любил, Сталина боялся. А теперь я никого не боюсь, никого не люблю и никого не уважаю».

9 АВГУСТА

Фестиваль продолжается — произносятся одни и те же речи, восторженные юнцы разных наций обнимают и лобызают друг друга. Но те, что поумнее, кажется, не верят друг другу, не любят друг друга и связаны лишь чем-то внешним — зрелищем. Продлись фестиваль месяц, поживи все эти люди друг с другом — они наверняка передерутся.

За фейерверками и балами, под маскарадным одеяньем ползет червь недоверия и сомнений.

Милицейские торчат на карнавалах, 16 тысяч студентов работают осодмильцами, в кустах вблизи гостиниц, где живут иностранцы, устраивают облавы, и девчонкам, пожелавшим отдаться какому-нибудь негритосу, дают по 10 суток за «мелкое хулиганство», израильцы дерутся с египтянами, египтяне откровенно не любят коммунистов, американцы окружены недоверием, финны хулиганят... И т.д., и т.п.<...>

Говорят, Твардовский был дважды принят Хр<ущевым>. Держался достойно и с остроумием. Передают его фразу о том, что писатели, подобно птицам, делятся на певчих и ловчих.

1 СЕНТЯБРЯ

Последние два настоящих романа в России, после Толстого, были «Тихий Дон» и «Клим Самгин». Это не случайно. Два этих романа, по-разному, отразили главное событие русской жизни — революцию — в ее главном и непредвзятом аспекте.

Современный, новый роман невозможен без переоценки этого главного события с высот его сорокалетней истории.

На этот счет существует в литературе несколько взглядов, одинаково неплодотворных:

1. Взгляд либерального интеллигента, приспособившегося к режиму, боящегося социального одиночества и потому цепляющегося за старую фразеологию, делающего вид, что «ничего не произошло», что «революция продолжается» и т.д. Эта часть литераторов более всего сеет лжи, более всех готовы прикрыть своим еще не в конец растраченным авторитетом любую подлость, любое беззаконие.

2. Более честная часть либералов схожи с предыдущими в том, что тоже ищут субъективных причин для «восторжествовавшего зла». Если первые надеются на добро «сверху», на добрую волю начальства, то вторые считают, что от начальства добра не будет. Но они полагают, что убеждением и словом можно чего-то достичь. Это люди типа Паустовского, Тендрякова, Дудинцева.

3. Ортодоксы. Это сложившаяся узкая каста, примыкающая к бюрократии, по существу шовинисты, черносотенцы и контрреволюционеры. Они очень сплочены, точно знают, чего хотят. В их руках все организационные позиции. Они теснейше привязаны к режиму, боятся народа, льстят ему, играют на темных инстинктах толпы, на невежестве<...>

Ни реакционеры, ни пессимисты, ни трусливые либералы не способны возродить нашу литературу. Между тем — момент для нового искусства настал.

Жизнь России велика, необъятна, ей предстоят великие дела. Никто не зальет ее душу салом, не уложит на боковую. Ей еще долго выстрадывать свою правду, и покуда она будет выстрадывать — будет в ней литература, будем и мы.

4 ОКТЯБРЯ

Борис (Слуцкий, поэт, друг юности Д.С. — Ред.) прочитал мои последние стихи. Говорит: «Это внутренняя эмиграция. Я еще не достиг этого».

8 ДЕКАБРЯ

<...> Окончилась великая эпоха. Подведены итоги. Разрушились иллюзии. Свои стихи не нравятся. Нужно новое, более значительное, совершенно свободное<...>.

16 ДЕКАБРЯ

Сукин сын Софронов зарвался. Его писания не нравятся даже «реакции». Кочетов сказал: «Еще лет пятнадцать можно не ждать послаблений». Солоухин добавил: «Даже Кочетов не считает, что это навсегда».

Муть, дрянь не трогает сердце.

Надо засесть за дело.

Публикация А. ДАВЫДОВА