СУДЬБА АБДУЛЛЫ

В Тбилиси его машину милиционеры встречают под козырек как машину президента. Его приглашают работать в парламент, люди обращаются с просьбами разобраться с их проблемами, вплоть до судебных разбирательств. Он уважаемый и любимый, он народный артист. В Театр Руставели, куда он пришел студентом в 57-м году, Кахи Кавсадзе так до сих пор и работает. 43 года. Верность своей профессии, верность жене, единственной, верность Родине и идеалам. Видимо, поэтому он держится особняком от политики, хотя очень пристально следит за всем происходящим в стране. «Мне не нравится быть в партии, быть на чьей-то стороне — большинства или меньшинства, — я хочу быть в стороне. Ведь все, даже парламентарии, — мои зрители. Даже если я не согласен с их мнением, совсем не значит, что я их не уважаю. Мне очень трудно сказать человеку: «Да пошел ты...» У меня есть звание «Народный артист Грузии», здесь, в России, очень хотят, чтобы я был народным артистом СССР. Так меня и представляют. Я не против, так что я народный артист Советского

СУДЬБА АБДУЛЛЫ

— В Тбилиси мой дед Сандро Кавсадзе был основателем самого большого хора грузинской песни — Народного хора песни и танца Грузии. А учился он в тбилисской семинарии вместе с Сосо Сталиным, последний даже пел в его хоре. В 37-м у деда была встреча со Сталиным. В Москве проходила декада грузинской культуры, на которую послали и дедушкин хор. На встрече деятелей культуры в Кремле первое, что спросил Сталин у грузинской делегации, было: «Где Сандро?» Вперед вышел мой дед в полном параде: черкеске с газырями и мягких кожаных сапогах. Они обнялись, и Сталин шутливо-сурово спросил: «Сандро, почему ты изменил припев этой песни? Мы пели не так». На банкете Сталин пел вместе с хором, а на прощание сказал деду: «Я сейчас очень большой человек, проси в подарок все, что хочешь». (Бывало, у Сталина его друзья просили квартиры, деньги, ордена...) Мой дед подумал и сказал: «Подари мне эту трубку, которую держишь в руках». Сталин, прищурившись, улыбнулся: «Да. Теперь я вижу, что ты совсем не изменился». Эта трубка хранится у меня дома. Она до сих пор пахнет табаком, хотя никто не раскуривал после Сталина в ней табак. Простая, из дерева, сбоку написано: «Лондон». Еще у меня хранится письмо Сталина моему деду. Спустя некоторое время после встречи вождь узнал, что Сандро лежит в Кремлевской больнице с раком горла, и передал ему письмо. На конверте рукой Самого написано: «Товарищу Александру Кавсадзе от Сталина». Внутри на гербовой бумаге лаконично по-грузински: «Сандрос гаумарджос! Я случайно узнал от Игнаташвили, что Вы находитесь в больнице. Это плохо. Но говорят, что Вы быстро вылечитесь. Скажите, если нужно помочь, я готов выполнить все Ваши просьбы. Живите тысячу лет. Ваш Сосо. 1937 год. 9 сентября».

В дедушкином хоре мой отец Давид был дирижером и исполнителем. К тому же композитором. Когда в 1939-м дед окончательно слег, руководство взял на себя мой отец. А потом началась война. Отец воевал в Керчи и попал в плен. Он писал до плена: «Нас так бомбили, что море просто горело». Ему было всего 35 лет, я совсем не помню отца. Мне было всего шесть лет. В лагере смерти он долго болел, его лечили, а потом предложили создать лагерный хор из грузинских пленных. Так мой отец решил спасти людей. В его хоре были армяне, русские, евреи, азербайджанцы родом из Грузии. В бараках он проходил вдоль строя и по-грузински объявлял, что берет всех в свой хор. И так спас очень многих. Ведь их поместили в специальный барак, стали усиленно кормить и лечить. До сих пор на улице ко мне подходят люди и с благодарностью вспоминают моего отца. Последний раз ко мне подошел старый еврей с двумя сыновьями и, показывая на меня, сказал: «Вот если бы не его отец, вас бы на свете не было. Сандро вывел меня из лагеря». Многие спасенные оказывались за границей: в Англии, Аргентине, во Франции. Они побоялись после плена вернуться на родину. Отцу говорили: «Не надо ехать в Грузию, тебя арестуют». Но он не послушался: «Почему? Что я сделал плохого?» Перед тем как выехать из Москвы в Тбилиси, он позвонил и сообщил об этом. На последние деньги мама накрыла праздничный стол. Вся семья с друзьями собралась встречать его на вокзале. Но он так и не доехал. Соседи рассказали, что в Сочи в вагон вошли какие-то люди и ссадили его с вещами с поезда. Так больше его никто не видел. Я шел всю дорогу и дергал маму за руку: «Мама, почему? Почему? Почему его арестовали?» Я помню, что меня это так потрясло, что я сочинил стихотворение под названием «Почему?» Потом начался судебный процесс. Мама поехала в Москву к Игнаташвили с письмом Сталина и трубкой, но ей сказали, что к Сталину невозможно пробиться. Единственное, чего она добилась, — это возврата нашей квартиры. Нас ведь сразу же после ареста отца и обыска выгнали из дому.

Прошло время. Наступила перестройка. Люди получили возможность передвигаться по миру или приезжать сюда. Вдруг появляется в Тбилиси одна женщина-немка. Она нашла нас, и выяснилось, что у нее с моим отцом в Германии был роман. Незабываемый. Она работала в лагерном госпитале медсестрой. Она знала, как зовут его детей: Кахи и Имери. Это мы с моим братом. Когда мы с ней увиделись, я был поражен — так она была похожа на мою мать. Восемь месяцев длились их любовные отношения. Она ждала от него весточки и не знала, что его на родине сразу же схватили. Его сослали в Свердловскую область, станция Сосьва. Умер он в 52-м году. Люди, вернувшиеся из ссылки, привезли нам все наши письма и фотографии.

ХИРУРГ

— Я учился в музыкальной десятилетке для одаренных детей. Я играл на рояле, а брат на скрипке. Он сейчас поет в Краковском оперном театре. В детстве мне, естественно, хотелось быть оперным певцом. Я и сейчас люблю слушать оперную музыку и большие симфонические оркестры. Но в 14 лет я бросил музыку, вышел, словом, на улицу. Появились девочки, сильно увлекся спортом. Меня не хватало на музыку. Поскольку моя школа была с техническим уклоном, я решил, как и все, идти в Политехнический. Но тут случилось неожиданное. В 11-м классе меня с одноклассниками пригласили в кино. В массовку. Мы очень весело провели там время, и вдруг меня еще вызвали, отдельно. Дали почитать текст и утвердили... на главную роль. «Они спустились с гор» — так называлась картина, в которой я должен был играть главную роль. Моей партнершей стала знаменитая Стрекоза — Лейла Абашидзе. А я — школьник! В один из съемочных дней я по сценарию должен был прыгнуть в реку. Дубль оказался первым и последним: я получил серьезную травму. Шесть ребер было сломано, от полученной травмы у меня началось осложнение: травматический плеврит. Врач мне сказал, что в постели придется пролежать около года. Вместо меня в этой роли снялся другой актер.

Может быть, оттого, что не снялся в этом фильме, я и стал в итоге артистом. Если бы все получилось, то на следующий день я забыл бы о кино, удовлетворив свои амбиции, и отправился со всеми одноклассниками в Политехнический. Но обида подстегнула меня.

Год я лежал и думал: что мне делать? кем стать? Я совершенно не был готов к учебе в театральном институте, но все же отправился туда. Меня приняли так: «Ну черт с ним, раз хочет, пусть учится». Тем более что в приемной комиссии сидели все мои соседи по дому. Многие мои товарищи, поступив в Политехнический, стали большими начальниками с квартирами, машинами, а я все играл маленькие роли. Когда я с кем-нибудь из них встречался, мне каждый раз говорили: «Оставь это дело, как тебе не стыдно». Однажды они даже устроили консилиум по моему поводу: что с ним случилось? Надо спасать. Но тут у меня самого в жизни возникло сильное увлечение: я захотел стать врачом. Причем хирургом. Случилось так, что я устроился работать в больницу санитаром. Мой дядя лег в больницу в урологическое отделение на восемь месяцев. Мы ухаживали за ним, дежурили. Познакомились с врачами, так я попал на одну операцию, потом на другую... После двадцатой стал сам приходить на операции, у меня даже появился свой халат. Я стал замечать, что, когда уходит хирург, несчастный больной остается на операционном столе беспомощный и покинутый. И две санитарки пытаются перетащить его на каталку, явно причиняя боль. Однажды я не выдержал и ловко и легко поднял больного и положил на каталку. Он не издал ни стона. С тех пор это стало моей святой обязанностью. Я был очень сильным и поднимал больных как перышко. Меня все благодарили. Я стал не только переносить больных, но и внимательно следить за операцией и даже задавать по ходу вопросы профессору: «А почему это так? А нельзя это сделать по-другому? Это же убрать надо!» Вначале у профессора, академика Александра Гзелишвили, был шок, потом он стал со мной беседовать, давать читать специальную литературу по урологии. Однажды я его с женой пригласил в свой Театр Руставели на спектакль «Пепо», где я играл. После спектакля мне в гримерную приносят букет с запиской: «Кахи, дорогой, пусть каждый занимается своим делом». На этом мое увлечение медициной закончилось.

ЛЮБИМАЯ ЖЕНА АБДУЛЛЫ

— Я был за всю свою жизнь влюблен один раз. Первый и последний. Это моя жена. Она была очень красивая и известная актриса нашего театра. Белла Мирианашвили. У меня, конечно, были в жизни какие-то женщины, но любовь одна! Белла стала женой, матерью моих детей, бабушкой моих внуков, а потом ее не стало. В 92-м году. Вместе мы прожили 26 лет, из них всего три года она была здорова. Мы долго ходили друг к другу в гости, пока моя мама все это не прекратила. Она мне как-то сказала: «Хватит! Кончайте это дело!» — и мы поженились. В то время гремел фильм с Серго Закариадзе, «День последний, день первый». Всего она снялась в пяти картинах. И тем не менее, несмотря на то, что потом она 23 года не снималась и не играла в театре, к ней был всегда интерес со стороны телевидения, прессы. И сейчас, после ее смерти, сняли передачу о ней. В театре был такой период, когда ей и только ей давали главные роли. «Кому главную роль?» — «Белле». «Кому Гамлета?» — «Белле». Все режиссеры хотели занимать ее в своих спектаклях.

А потом случилось несчастье. Она решилась родить второго ребенка. И на пятом месяце беременности заболела гриппом. И вышла на сцену с температурой сорок. Это был ее последний спектакль. Она пришла домой и получила воспаление легких. Она лечилась без лекарств, чтобы не навредить ребенку... Уже после родов стала жаловаться, что ей трудно спускаться по лестнице. У нее было инфекционное заболевание нервных окончаний. Мы думали, что пройдет. Но не прошло. Постепенно она слегла. Во всех моих заграничных поездках я искал лекарства, способные ее поднять с постели, стимуляторы. Вначале отнялись ноги, а потом и руки. Но чем больше она теряла позиции, тем сильнее становилась. Красивая, умная, образованная, добрая и мудрая. Она меня всегда восхищала своими поступками, достоинством. Она никогда не любила, когда о ней говорили: «Ой, какая несчастная!» «Почему я несчастная? У меня прекрасный муж, известный, сильный, у меня внук. А вы, что, хотите, чтобы абсолютно счастливым был человек?!» И действительно, нужно смотреть на жизнь по-философски. Нельзя хотеть все и иметь все. Может быть, в этом и моя вина есть: я очень хотел еще одного ребенка. Мы все 23 года так жили, как будто и не было ее инвалидности.

У нас в семье всегда царила любовь. Я ее боготворил. Помню случай, когда я снимался в фильме «Белое солнце пустыни» в Ленинграде. Она ко мне как-то приехала. Это было в те первые годы нашей совместной жизни, когда она была здорова. Мы снимали в этот день в павильоне «Ленфильма» очень откровенную сцену: я лежу, а на мне одна из моих «жен», совершенно обнаженная. В фильм, слава богу, эта сцена не вошла, ее просто вырезали — в то время, конец 60-х, эта сцена была слишком откровенной. Для меня это было тяжким испытанием. Я улегся в постель в брюках (как можно!), на меня уложили актрису, которая нежно кормила меня виноградом. Для меня это было настолько неприемлемо и стыдно, что я попросил всех выйти из павильона. Мало того, что меня раздели и уложили на «брачное ложе», так еще к тому же я не смог встретить накануне свою жену из Тбилиси. Была нелетная погода. А на следующий день мне уже надо было лежать и есть виноград из рук верной «жены». В павильоне царила тишина. «Мотор! Камера!» Вдруг открывается дверь павильона — и ворвалось солнце: на пороге в лучах появилась моя законная жена. Мотыль закричал: «Посторонние на площадке!» «Я не посторонняя, я жена Кавсадзе». Тут она увидела, что я лежу с «женой», и смутилась: «Продолжайте-продолжайте, не буду вам мешать». Потом, позже, она познакомилась со всеми моими «женами». И я не забуду, как одна из них пожаловалась ей: «Вот теперь понятно, почему наш хозяин не обращает на нас внимания»...

Меня часто спрашивали, как я справляюсь в семье с детьми и женой. Мне это странно слышать. Она всегда меня поддерживала. Когда меня пригласили на роль Дон Кихота, я даже собирался отказаться. Четыре года съемок вдали от дома. Но она сказала: «Мне будет очень трудно без тебя, но я себе никогда не прощу, что ты отказался от такой роли». Мне стало труднее, когда она ушла. Она меня всегда поддерживала. Она не выходила на улицу, я переносил ее на руках в машину и всюду возил.

Мне Толя Кузнецов как-то сказал: «Кахи, тебе надо перебраться в Москву. Ты всегда будешь под рукой, и у тебя будет работа». Но я об этом даже и не думал: маленькие дети, жена болеет. Вот сейчас бы я, может, и переехал. У детей уже свои семьи. Но теперь меня держат внуки. Мне хочется быть с ними. Меня внуки зовут Бабушко, по-грузински дед — это «бабуа». Или, коротко, Ба. Идет большая разрядка от общения с ними. Моя внучка может, когда я сижу на диване и что-то читаю, подойти и сесть мне на голову. И если бы мне это не нравилось, я бы строго спросил: «Куда ты лезешь?» Но мне это нравится, хотя сын меня иногда упрекает: «Ты ее балуешь». На то и дедушка, чтобы баловать. Вот ты, отец, и воспитывай.

...26 лет мы вместе жили, и 26 лет на нас смотрели наши дети. Мы никогда не повышали друг на друга голос. Я люблю громко говорить, люблю иногда ругаться и наорать на кого-нибудь в силу своего темперамента. Но между собой нет. Естественно, в любой семье бывают споры, ссоры. Как-то были мы в гостях, где я, выпив, с кем-то сцепился. Словом, пошухарил. Мы приехали домой, она мне ничего не говорит, молчит, а мне хочется, чтобы она мне сказала: «Как тебе не стыдно!», чтобы ответить: «Чего это мне должно быть стыдно!!!» Но она молчит. Молчит и на следующий день, только через три дня, когда у меня хорошее настроение и я уже забыл, что там было, она мне говорит: «Как тебе не стыдно. Такой большой уважаемый мужчина и напал на какого-то там человечка». И вот тут мне стало стыдно... Она умела со мной обращаться. Мы старались понимать друг друга... Открою вам тайну, мы с ней до сих пор общаемся, ведь на самом-то деле смерти нет, правда?!

Ирина ЗАЙЧИК