СВОБОДУ СЛОВА ДЛЯ ГУСИНСКОГО

Чего наша самозваная «свобода слова» боится как черт ладана — это простой свободы слова без кавычек

СВОБОДУ СЛОВА ДЛЯ ГУСИНСКОГО

Скандал возле «Моста» пребывает в острой фазе уже два месяца — с 11 мая, когда был произведен обыск в охранной службе медиа-холдинга,— и тенденции к утиханию пока не проявляет. Прежде всего потому, что обе тяжущиеся стороны — и российская власть, и Гусинский с Малашенко — намерены стоять на своем до конца. Такое же упорство связано не только и не столько с личностными качествами тяжущихся (хотя настырность Гусинского и злопамятность Путина вполне могут дополнительно подливать масла в огонь), сколько с самим типом конфликта. Если бы речь шла всего лишь о желании власти окоротить зарвавшегося, по ее мнению, олигарха либо о желании олигарха чего-либо вкусного и жирного от этой власти добиться, то, скорее всего, пошумев некоторое время, тяжущиеся стороны взаимно бы успокоились. Олигарх рассудил бы, что сорвалось сейчас, авось выгорит в другой раз; власть рассудила бы, что олигарх получил надлежащий щелчок по носу, и довольно с него. В конце концов и каждый олигарх понимает, что всего не украдешь, и власть разумеет, что всех олигархов не раскулачишь, ибо на место павших тут же станут новые отважные бойцы, ворующие еще хуже прежних. Так что конфликт власти с «Мостом» не имеет общепрецедентного характера и олигархам, способным держаться в рамках известных правил, ничем особо не угрожает. Истерики отдельных олигархов на данную тему порождены скорее усталыми нервами и нечистой совестью, нежели трезвым взглядом на ситуацию.

Вряд ли гуселюбивая общественность поддержит тезис об отсутствии у конфликта прецедентной значимости, но тезис о том, что Гусинский с одной стороны — олигарх, а с другой — так даже совсем и не олигарх и страдает не за свою олигархичность, а за то, что бизнес у него такой свободолюбивый, — этот тезис она поддержит охотно. Поддержим его и мы. Бизнес у Гусинского действительно специфический (чем и объясняется природа конфликта), и, если велено называть его свободолюбивым, что ж, пусть будет свободолюбивый. Непонятно, правда, почему не велено называть Гусинского олигархом. Если имеется в виду, что с 1998 г. он фактически банкрот — так не он один. Если имеется в виду, что в отличие от других олигархов он сроду ничего казенного не воровал, а создал свой бизнес с нуля, работая, по собственному признанию, по 18 часов в сутки, то, даже если поверить этому смелому утверждению, — что с того? Никто и не говорит, что олигарх обязан воровать (хотя многие воруют), и если Гусинский, как он уверяет, — счастливое исключение, то это отнюдь не основание, чтобы лишать его данного почетного титула. Вообще создается впечатление, что в сознании россиян олигарх — это тот, кто по цветным металлам и энергоносителям, а сколь угодно богатый и влиятельный делец, не имеющий, однако, дела ни с углеводородами, ни с промцветметом, — это просто тьфу.

Похоже, что у наших граждан глубоко постиндустриальное сознание. Если некто совершает крупные гешефты с товарами индустриальной эпохи вроде нефти и алюминия, то он олигарх и нехороший человек, если гешефты производятся с информацией, т. е. товаром постиндустриальным, — то перед нами титан, гений и благодетель человечества. Мысль о том, что для моральной и правовой оценки более значима не природа товара, но природа гешефта, представляется чрезмерно экстравагантной, а предположение, что информационные технологии в принципе можно использовать в неблаговидных целях, — и вовсе дикой. Между тем если эту дикую мысль допустить, все сразу станет на свои места. Одна из особенностей информационных технологий (на что еще доиндустриальный дон Базилио в «Севильском цирюльнике» указывал) заключается в том, что их можно использовать для того, чтобы очернять репутацию людей. Соответственно, можно добывать себе средства к существованию, вымогая различные блага и преимущества и угрожая в противном случае очернить репутацию несговорчивого и погубить его в общем мненье.

Коммерческий гений Гусинского (или его мудрых чекистских советников) в том, что он первым осознал: в особенных российских условиях середины 90-х, когда связующая ткань общества практически отсутствует и СМИ (в первую очередь телевидение) являются едва ли не единственным действенным институтом, способным интегрировать общество, грамотно поставленный шантаж сильных мира сего может стать регулярным и устойчивым источником дохода. «Будем мочить!» было любимой фразой свободолюбивого Гусинского, произносимой им в случаях, когда клиент оказывался несговорчивым и не хотел оформлять сделку на выгодных для «Моста» условиях, не хотел предоставлять льготные кредиты etc. Как выглядит это «мочить», все могли наблюдать осенью 1997 г., когда тогдашний вице-премьер Чубайс не захотел продавать «Связьинвест» Гусинскому по цене, которую тот сам назначит. Вице-премьеру объяснили: «Анатолий Борисович, вы же умный человек, вы должны понимать, что будет наезд по полной программе» — и слово было сдержано. Информационная война 1997 г., закончившаяся снятием Чубайса («книжное дело»), была открыта радиостанцией «Эхо Москвы». Остальные стали после этого куда понятливее. Глава «Газпрома» Р. И. Вяхирев так и объяснил недавно природу газпромовского кредита «Мосту»: «Мы платили, чтобы на нас не наезжали». В силу крайней небезгрешности, и российского бизнеса, и российской политики находить клиентов, подлежащих испытанию на понятливость, было несложно — кто Богу не грешен, царю не виноват? Если же вспомнить, что благодаря информационным технологиям грехи можно и придумать, поле для деятельности «Моста» представлялось необъятным, а будущее — безоблачным. Свобода слова, поставленная на поток, оказалась доходнейшим делом и притом абсолютно законным, более того — благородным и возвышенным, ибо «Мост» смело бичевал пороки сильных мира сего (если периодически не устраивать примерных бичеваний, клиенты ведь могут и сговорчивость утратить). А то, что бичевал не всех и не всегда, а в сложной и тонкой зависимости от получаемых льгот и преференций, так это, во-первых, к делу не подошьешь, во-вторых, у меня свобода слова: хочу — бичую, хочу — не бичую.

Бизнес доходный и прелестный, но и солнце не без пятен. В одном из рассказов про Шерлока Холмса рассказывается про некоего лондонского борца за свободу слова, который вел сходный бизнес в высшем свете, все были довольны — покуда одна великосветская дама не разрядила в него барабан револьвера. Наши нравы гораздо мягче викторианских, никто ничего разряжать в Гусинского не собирается, однако и у нас нашлись глубоко несговорчивые и непонятливые люди, один из которых зовется В. В. Путиным. Наличие таких людей признал недавно и соратник В. А. Гусинского, руководитель радиостанции «Эхо Москвы» А. А. Венедиктов, которому, по его словам, в Кремле одно важное лицо указало: «Я не Анатолий Борисович, со мной вам не справиться». Когда в Кремле господствуют такие решительные настроения, это значит, что чьим-то шейным позвонкам придется хрястнуть. Пусть даже в фигуральном смысле.

Такова уж природа шантажного бизнеса. В случае, когда клиент непонятлив, обеим сторонам приходится идти до конца. Клиенту ничего не остается, как тем или иным образом уничтожать шантажиста, шантажист обязан примерным образом наказать клиента — если тот безнаказанно вырвется из шантажной сети, будет создан роковой прецедент. Сила шантажа в неотвратимости наказания за непонятливость. Когда неотвратимости больше нет, шантажист превращается в королевскую кобру с вырванными зубами. И. Е. Малашенко на своих пресс-конференциях может вставать на хвост и грозно раздувать капюшон, но всем будет не страшно, а только противно. Иметь у себя под боком неуемного шантажиста, претендующего к тому же на статус экстерриториальности (постоянные апелляции «Моста» к конгрессу и правительству США как к единственной и истинной юрисдикции), никакая власть долго не сможет. Терпеть с собой грубое обращение в духе Атоса, отнявшего у миледи охранную грамоту кардинала, а затем попрощавшегося со своей бывшей женой со словами: «А теперь, когда я вырвал у тебя зубы, ехидна, кусайся, если можешь!», никакой шантажист тоже не в состоянии — для будущего бизнеса это было бы совершенно губительно. Война делалась неизбежной.

После того как она разразилась, обе воюющие стороны подтвердили глубокую мудрость ученого немца Клаузевица, отмечавшего, сколь важен на войне фактор так называемого трения, т. е. оплошностей, неразберихи, откровенных ошибок и глупостей, меняющих идеальный план кампании вплоть до неузнаваемости. В весенне-летней кампании 2000 года и Кремль и «Мост» соревновались и продолжают соревноваться в том, кто сделает больше ошибок, отчего внятно представить себе конкретный исход кампании до сих пор затруднительно.

Капитальная ошибка кремлевцев заключалась в убежденности, что резкое избавление от шантажиста может быть лишь силовым и что санкции, предусмотренные УПК, — это единственное, что может поставить Гусинского на место. О принципах оборонной достаточности никто не думал — сила есть, ума не надо. Говоря военным языком, был избран наиболее прямой и тем самым наиболее тупой метод — фронтальная атака на укрепленные позиции. Люди в масках, Гусинский в Бутырках etc. — вместо того, чтобы методически и грамотно бить по незащищенным флангам. А возможность такая имелась, и, кстати, реальное ослабление «Моста» случилось не от эффектных силовых акций, а от того, что общественность — отнюдь не власти — осмелела и стала щупать Владимира Александровича за неприкрытые фланги.

Возможность эта называется свободой слова.

До известных событий «Мост» был одной из самых закрытых российских структур. Разрыв между тем, что говорили про Гусинского и иже с ним в информированных кругах, и тем, что писалось (скорее — не писалось) в газетах, был колоссальным, сравнимым разве что с разрывом между кухонным и газетным образом КПСС в конце 70-х или же между тем, что приватно говорилось, и тем, что публично писалось про московскую мэрию и лично Ю. М. Лужкова в период силы и славы последнего. Когда плотину молчания прорывало, мы видели, что случалось с родной партией и родной мэрией. В случае с «Мостом» разность потенциалов была не меньшей. В информированных кругах обсуждали рэкетирские методы «Моста», вечные угрозы Гусинского и его присных «замочить», «устроить наезд», его постоянные требования к руководителям прочих СМИ, чтобы те затыкали рот своим журналистам и под страхом страшного ответного наезда не смели ничего писать про «Мост». Обсуждали и оперчекистские таланты генерала армии Ф. Д. Бобкова, и агентурные таланты осведомителя по кличке Денис, некогда бывшего подчиненным у Бобкова, а затем выбившегося к нему в начальники, и таланты более мелких сикофантов. Отмечали, наконец, крайнюю отмороженность мостовской охранки и саму специфику мостовского бизнеса. На поверхности же царила тишь, гладь и божья благодать, доходившая порой до анекдота. Когда в 1994 г. телевизионный обозреватель «Известий» И. Петровская (всегда, кстати, сочувственно относившаяся к «Мосту» и доказавшая искренность своего сочувствия переходом в гусинскую «Общую газету» в трудные дни медиа-холдинга) в одном из своих обзоров выступила с мягкой критикой программы «Итоги» (причем, упаси боже, никак не политической, но чисто художественной, в духе того, что, дескать, можно бы еще поработать над стилем и образом), ответом был такой страшный лай, что все здравомыслящие люди рассуждали: «Да на кой черт оно нужно, не тронь, не завоняет».

Очевидно, что структура, столь любящая свет гласности, подвергнись она действию свободы слова на общих основаниях — ну, хоть как те же Борис Абрамович или Потанин подвергаются, о правительстве с президентом я уже не говорю, — будет выглядеть как оранжерейная пальма, выставленная на сибирский мороз: начнет скукоживаться на глазах. Мы уже видели, как великий и могучий Лужков в одночасье превращался в слабого и запуганного старика — чем лучше Гусинский с Малашенко? Все, что нужно в этом случае,— дать первичный толчок процессу, который дальше будет развиваться за счет накопленной потенциальной энергии. Камешек, пущенный с горы, сам по себе порождает лавину, и не нужно здесь никакой специальной суеты дуболомов в масках. Их физическая энергия — ничто перед кинетической энергией камней, которые сами собой повалятся.

Способы же инициирования лавины могли быть весьма различны. В 1901 году накануне шаляпинского дебюта в Ла Скала к нему пришел представитель клаки за гонораром, объясняя, что во избежание неприятностей платят все, и синьор Скьяляпино не исключение. Шаляпин опубликовал в миланских газетах письмо, где сообщил о визите к нему вымогателя, о своем отказе и о том, что русские артисты аплодисментов не покупают. Миланские басы и теноры были в ужасе, зная, как в итальянских театрах умеют казнить артистов, и ожидая кошачьего концерта чудовищной силы. Однако же кошачий концерт не состоялся. Когда под сводами театра раздался шаляпинский бас, одного из клакеров, пытавшихся ошикать артиста, публика самого чуть не избила. Клакеры, будучи не врагами себе, молчали. Понятно, что Путин — не совсем Шаляпин, но и считать, что публика совсем не имеет к нему добрых чувств, у него тоже нет оснований. Официальный пресс-релиз примерно следующего содержания: «Вчера Кремль (Белый дом) посетил И. Е. Малашенко и обратился с таким-то и таким-то предложением, которое будет стоить русскому налогоплательщику таких-то и таких-то денег. Президент и правительство России не считают себя вправе заниматься торговлей с бизнес-структурой за казенный счет и просят представителей «Моста» больше не беспокоиться», будучи грамотно составленным, вполне мог бы произвести то же действие, что и силовые акции властей, но без тех вредных последствий, которые от них случились. Открытое и публичное «С шантажистами не разговариваем» инициировало бы столь нужную полемику о том, что же это такой за героический «Мост» — но без поводов для истерики по поводу страшных гонений на свободу слова.

Чего наша самозваная «свобода слова» боится как черт ладана — это простой свободы слова без кавычек. Обсуждение мостовских дел с тем же уровнем открытости, что и дел кремлевских и личностей Гусинского и Малашенко с тем же уровнем вольности, что и личностей Путина и Волошина, для них смерти подобно. Но вместо того чтобы гуманно умертвить их посредством так страстно ими же любимой свободы слова, власти занялись черт знает чем.

Их спасло лишь то, что противная сторона немедля занялась чем-то сильно схожим. Оплот свободы был изначально структурой крайне герметической, своей степенью закрытости от внешнего мира и своей внутренней атмосферой, соединяющей в себе манию величия с крайней истеричностью, оплот сильно напоминал соответствующие спецорганизации — уж влиял там ген. Бобков на что-то или не влиял, но служители свободы слова сильно уподоблялись декадентствующим гэбэшникам, то упивающимся своим всевластием, то вдруг обнаруживающим кругом страшные заговоры и от того поминутно склонным к истерике. Способность таких людей к настоящей жесткой публичной полемике, мягко говоря, не очень высока. При их уровне рефлексии и способности поглядеть на себя со стороны все, на что они способны, — это чисто монологическое камлание, но никак не диалог в условиях подлинной свободы слова. Как они выглядят со стороны, все могли наблюдать на историческом «Гласе народа» с Гусинским. Сильное было зрелище.

Нам же остается ждать, кто опередит партнера в делании глупостей. Если власти захотят еще поупражняться в дуболомстве, агония «Моста» затянется, и ее длительность будет прямо пропорциональна степени дуболомства. Если власти будут в состоянии просто выдержать тон презрительного молчания, это будет милосердно — мостовская публика сама быстро захлебнется в своем визге. Но поскольку разум редко правит Россией, милосердия мы, скорее всего, не дождемся.

Максим СОКОЛОВ