Репортаж о несостоявшемся репортаже
ОТБРИЛИ
Государственная дума уходит на летние каникулы. Депутаты покороче стригутся, надевают чистое белье, покупают билеты в последний (за эту сессию) путь... Мы по доброте душевной решили проследить за этими приготовлениями народных избранников и искренне пожелать им счастливого пути. Путем репортажа из думской парикмахерской. Но, увы, все оказалось не так просто...
С виду парикмахерская как парикмахерская, маленькая только очень. Располагается она в левом крыле старого здания Думы. Рядом, в вестибюле, раскинулись торговые ряды какой-то одежной фабрики, где депутаты и депутатки покупали летней расцветки пиджаки и блузочки. Периодически они входили в парикмахерскую и крутились возле зеркала, примеряя обновки с висящими ценниками.
Поначалу все у нас с фотографом шло замечательно... Мы выяснили у парикмахерских девушек, что в думской цирюльне регулярно стригут свое стремительно редеющее убранство голов товарищи Зюганов и Селезнев. Что Явлинский сюда принципиально не ходит стричься. Что женский зал ровно через день посещает яблочница Мизулина...
— Неужели у нее так быстро отрастают волосы?
— Нет, что вы! Она просто делает укладку.
Поскольку парикмахерская все ж таки депутатская, то депутатов запускают и стригут без очереди, когда бы они ни заявились, а простые люди из аппарата принуждены записываться на стрижку за несколько дней. Отсюда бывают обиды. Так, например, один неподписавшийся гражданин излил в книге жалоб и предложений свою боль аж на половине страницы. Причем боль чувствуется буквально в каждой строчке.
Пострадавший подробно описывает, как он записался на стрижку, как явился к мастеру Роме. А мастер Рома сказал, что пришел депутат и он будет стричь его. А когда подстриг депутата, сказал, что теперь будет стричь дальше по списку, кто записался на данное время. «Я понимаю, что депутаты должны стричься без очереди, — возмущенно и горько пишет неподписавшееся пострадавшее лицо, — но было бы справедливо в таких случаях сдвигать общую очередь».
— Отчего же ваша парикмахерская пользуется такой бешеной популярностью? — спросил я. — Может быть, у вас какие-то особенно опытные мастера работают?
— Нет, у нас девочки в мужском зале молодые, по три месяца только работают. Мастер Рома, тот давно, но он сейчас заболел... Просто у нас очень дешево. В городе без ста рублей и соваться не стоит, а у нас модельная стрижка с филировкой 50 рублей стоит.
Честно говоря, я не знаю, что такое филировка, а спросить постеснялся. Я вообще в парикмахерском искусстве ничего не понимаю и в ценах не разбираюсь. Жена меня все время ругает, что у меня не голова, а «какая-то кочка лохматая». И стрижет меня раза четыре в год мой папенька, когда увидит, что дальше так продолжаться не может. Он у меня военный и все умеет.
Поэтому я поинтересовался ценами, лично пронаблюдав прейскурант на стенке. Итак, стрижка головы депутата без применения загадочной филировки — 30 рублей, стрижка бороды депутата — 20 рублей, стрижка усов депутата — 10 рублей, а уход за депутатскими волосами «с применением бальзама, геля и мусса» — 5 рублей. Женщин тоже не обижают (это я о Мизулиной): стоимость «укладки на бигуди» — всего 35 рублей, а «завивка волос до 25 см с применением химического состава» — стольник.
В общем, как я уже сказал, поначалу наша беседа текла вполне миролюбиво. До тех пор, пока фотограф Феклистов не расчехлил свою бандуру. Тут девушки заявили, что вообще-то интервью они давать и сниматься без санкции начальства не имеют права и нам надо сходить на второй этаж к двери с надписью «техник» и там попросить разрешения.
Техник оказался представительной женщиной. Узнав про наш интерес к парикмахерской, женщина-техник встревожилась и, пока мы шли вниз, периодически спрашивала, не напишем ли мы чего плохого.
— А когда я писал плохо? — философично спросил я, и это ее почему-то успокоило. Однако ненадолго, как выяснилось.
Глянув в мужской зал, женщина-техник задумчиво пожевала губами:
— Нет, сейчас нельзя: зам Селезнева стрижется. Не будем беспокоить заслуженного работника.
Я со всей возможной осторожностью заглянул в зальчик. Там сидел крупных размеров представительный мужчина и млел под ласковыми хлопочущими ручками-птичками парикмахерши. Но даже удовольствие от женских ручек не могло отвлечь заслуженного работника от государственных дел — в его лопатообразной ладони наготове лежал крохотный складной сотовый телефончик. Оставалось только удивляться, как он управляется с эдакой крошкой эдакими пальчищами?
— А вообще-то мы не дадим вам интервью, — внезапно прервала мои умственные усилия женщина-техник. — У нас мастер Рома однажды дал интервью, и у него через это были большие неприятности. Куда его только не таскали!.. Нет, пусть уж нам сверху разрешение дадут, тогда мы вам что-нибудь расскажем.
— С какого еще верху? — расстроился фотограф Феклистов, уже почувствовавший неладное.
— Из 510-й комнаты. Там сидит первый зам управделами Брусницын Юрий Александрович...
Так началась наша эпопея. Я бы даже сказал, опупея. Из огромного предбанника приемной Брусницына его представительная секретарша, объяснив предварительно, какими важными делами занят товарищ Брусницын, отправила нас к зам управделами Скорину В.К.
Скорина наше появление удивило. Оказалось, до сей поры он даже не предполагал, что должен давать добро на интервью с парикмахерами:
— Нет-нет, что вы! Это вам не ко мне. Это вам надо к Урванцеву. У нас Управление делами. А вам надо в Управление по эксплуатации зданий. Это в том крыле, 507-й кабинет.
...Пока мы шли «в то крыло», Феклистов ругался и рассказывал, как он снимал тюрьму в Голландии: «Позвонил, говорю: хочу поснимать. А мне начальник тюрьмы отвечает: приходи завтра к десяти да снимай чего хочешь».
Урванцева, естественно, на месте уже не было. Он срочно отбыл в неотложную командировку. Будет в понедельник. Так нам сказала его секретарша. Но, увидев, что мы не уходим, она вздохнула, при нас позвонила главному инженеру по эксплуатации и спросила, сможет ли он своей властью позволить нам сфотографировать парикмахеров и поговорить с ними.
— Нет, что вы! — перепугался инженер. — Я на себя такую ответственность взять не могу!..
— Бред какой-то, — в пространство возмутился Юра Феклистов, когда секретарша положила трубку.
— Может, спустимся да скажем парикмахершам, что начальство разрешило? — предложил я.
— Ни в коем случае! — возразила секретарша. — Знаем мы, зачем вы туалеты да столовые снимать хотите! Потом напишете и все извратите...
— Можно еще одно попробовать, — сказал Феклистов, когда мы шли от этой толпы начальников, отвечающих за эксплуатацию здания.
— Что? — спросил я, осторожно переступая разложенные прямо на красной ковровой дорожке куски картона от разорванной коробки (с потолка капало, видно этажом выше случилась протечка, вот и положили, чтобы дорожка не намокала).
— Идти к Черемухину, — ответил Феклистов. — Он руководитель пресс-службы. Я его знаю, он не откажет.
...Предбанник черемухинского кабинета был ничуть не меньше брусницынского. А сам товарищ Черемухин принял нас с радостью, но объяснил, что вопрос наш непростой, сложный и что лучше подождать с ним до осени, а там уж, как положено, написать и выслать по факсу запрос, каковой и будет пущен по инстанциям на рассмотрение.
«Возможно, это и правильно, — думал я, спускаясь на лифте вниз, к выходу из здания Госдумы. — Во всем должен быть свой внимательный порядок. Это ж Дума. Тут люди головами работают. Может, вообще у них в волосах какие-то секреты или врачебная тайна».
Лифт остановился на промежуточном этаже, и вместе с толпой депутатов вошел Шохин, разговаривая с кем-то на ходу по мобильному телефону про инвестиции. Шохин прижал меня свой мощной спиной в углу лифта, и мне ничего не оставалось делать, как до первого этажа рассматривать его затылок. Затылок был очень плохо подстрижен.
Александр НИКОНОВ