ХОТТАБЫЧ — 2

Журнальный вариант. Окончание. Начало в №№ 23, 24, 25, 26, 27-28.

ХОТТАБЫЧ — 2

ГЛАВА, В КОТОРОЙ ОЩУЩАЕТСЯ БЛИЗОСТЬ КОНЦА

Прошла ночь.

...И, намаявшись, к утру Джинн понял, что он остался во вчера.

А это значило, что снова будет Хоттабыч, который теперь никогда не кончится.

«Раз уж он появился из Интернета, надо отправить его обратно в Интернет», — подумал Джинн.

Однако как отправить, было совершенно непонятно.

«Хоть бы для начала в кувшин его снова», — подумал Джинн.

На рассвете он достал кувшин и долго разглядывал непонятные рисунки на крышке. Среди прочего там были палочки и кружочки, расположенные попарно в четырех углах и повернутые по отношению друг к другу на девяносто градусов, как лучи свастики, так что под любым углом в одном из них оказывалось число 10, а в противоположном — 01.

Это показалось Джинну любопытным, и он попытался вспомнить, были ли при царе Соломоне арабские цифры, то есть мог ли он их знать. Он порылся в Интернете, но за два часа ему удалось накопать только, что арабские цифры были изобретены древними индийцами, а арабы их просто упростили, но когда — не накопал. И что по одной из версий слово «алгебра» происходит от арабского «аль-джебр», то есть «еврейское» или «иудейское», и означает «еврейская наука», хотя по другой — «исправление преломления». Это его запутало окончательно.

Была, несомненно, какая-то связь между пустым кувшином, из которого появился джинн через Интернет, этим сказочным числом из единичек и нолей, напоминавших о двоичности всего компьютерного, и рисунками на крышке кувшина. Но какая? Джинн решил поподробней расспросить об этом самого Хоттабыча, когда он явится. И он не замедлил появиться. Как только Джинн встал из-за стола, он обнаружил, что Хоттабыч лежит на его тахте лицом к стене, закутавшись в свои первоначальные одежды.

— Хоттабыч... — позвал Джинн.

Но Хоттабыч не отозвался.

«Он что, умер? — быстро подумал Джинн. — Разве джинны умирают? А если умирают, то что с ними потом делать?»

Однако он не успел окунуться в настоящий страх, потому что Хоттабыч начал шевелиться и медленно повернулся к Джинну. И вот тут Джинн испугался. Хоттабыч был старик: седая борода, лоб, искореженный глубокими морщинами, и даже пигментные пятна на коже.

— Что с тобой? — ошарашенно спросил Джинн.

— Ничего, — вяло ответил Хоттабыч, глядя куда-то вниз за Джинна. — Со мной — ничего, оно поселилось во мне и ест меня изнутри. И недолго уже мне осталось. Зачем ты нарушил мой покой, мерзкий мальчишка? Лучше бы я вечно томился в темнице тюрьмы кувшина! А теперь мне придется умереть.

— А разве джинны умирают? — спросил Джинн.

— Да, — просто ответил старик Хоттабыч.

— Как?! — воскликнул удивленно Джинн.

— Они не рождаются в один прекрасный день, — ответил Хоттабыч, буквально понимая Джинна, — всего лишь в один, но имя этого прекрасного дня — сегодня. Не рождаясь в сегодня, они навечно остаются во вчера. А вчера не существует как жизнь, потому что не изменяется. Но сегодня мне больше не нужно. И я решил умереть в мире.

— Что, прямо здесь? — испугался Джинн.

— Не только. Я умру везде.

— Так ты, типа, не нашел этой своей... многоликой и теперь собираешься склеить ласты на тот свет, чтобы там с ней соединиться, да?

— Она не моя. Она не принадлежит никому, хотя обладает всеми. И на том свете ее нет и быть не может, ибо для нас тот свет — это тьма. Это для людей смерть на этом свете — лишь одно из рождений, как и рождение — одна из смертей. А духи и боги умирают навсегда. Разве тебе неизвестно об этом, просветленный?

— Нет.

— Странно. Разве не знаешь ты, что мы подобны нерожденному живому слову — мы есть и в то же время нас нет, и потому смерть для нас есть полное совершенное небытие?

— Н-нет.

— Как же удалось тебе, о незнающий, сорвать печать Величайшего Мудреца, если тебе ничего неизвестно о сношениях миров?

— Не знаю.

— Я убью тебя, — просто сказал старик. — Я убью тебя, и, свободный от тела, ты предстанешь Аллаху, и падешь ниц пред троном его, и попросишь за себя и за меня. Ибо небытие не даст мне прощения — лишь забвение и пустоту. А твоя вина не даст тебе покоя.

Джинн сначала подумал, что старик просто шутит. Но Хоттабыч смотрел на него спокойно и устало, и Джинн почувствовал, что такое мурашки по коже. Он еще вспомнил, что на его памяти Хоттабыч никогда не шутил: очевидно, чувство юмора не было присуще духам, являясь, как и бессмертие, исключительной привилегией людей.

— А сам ты не можешь там перед ним извиниться? — сказал он первое, что пришло ему в голову.

— Аллах выбрал тебе грех, и ты выбрал себе грех, это дело между вами. Я не могу просить за тебя, ибо на мне лежит печать Сулеймана и грехов его и его власти. Ты же можешь просить и за меня и за себя. Выбери себе смерть и собирайся, — сказал Хоттабыч.

И тут Джинн вдруг отчетливо услышал за спиной короткую мелодию, которую его компьютер издавал только в одном случае — когда в ICQ входил собеседник, вернее — собеседница, так долгожданная Джинном.

— Хоттабыч, — сказал осторожно Джинн, — я думаю, ты не можешь требовать, чтобы человек так ни с того ни с сего взял и умер. Я все-таки, типа, ну, привык, что ли, жить тут, и мне нужно время, чтобы настроиться, привыкнуть к мысли об этой твоей... как ее... — Джинну почему-то не хотелось произносить слово «смерть», — ну, другой жизни. Дай мне немного времени.

— Я не могу дать тебе время, — сказал жестко Хоттабыч, — потому что у меня его нет. Решай сразу.

И тут Джинна осенило.

— Убей меня! — сказал он. — Убей, если хочешь. Но когда я увижу Аллаха, я слова о тебе доброго не скажу, если ты не дашь мне время подумать! Здесь! Одному! Выбирай сам!

— Хорошо, — сказал Хоттабыч, надуваясь гневом, — у тебя есть десять минут.

И Хоттабыч исчез.

Джинн повернулся к компьютеру и прочел следующее: Этна знает, что Джинн не получал от нее писем, хотя она и писала их каждый день. Этна догадывается, что Джинн писал ей, хотя она не получала писем от него. Объяснить, почему так произошло, она Джинну не может, потому что не хочет лгать, а правда столь невероятна, что он все равно не поверит. В результате Этна оказалась в информационной тюрьме. Ее выход в ICQ — случайная удача. И она хочет, чтобы Джинн знал: он ей самый близкий на земле человек, хоть и самый далекий с точки зрения расстояний.

Джинн не стал выяснять подробности, а только коротко спросил, каким именно образом ей сейчас удалось выйти в Интернет, чтобы закрепить этот образ и пользоваться им в дальнейшем.

Дайва напомнила ему в ответ, что она в свое время пыталась создать новый принцип, изменив двоичную систему записи информации так, чтобы исключить отрицательную пустоту нуля — не 0-1, а 1-2. Однако ей не удалось избавиться от клейма серийного номера Windows, на базе которого были сделаны ее программы и программы Джинна, и теперь она должна их уничтожить, потому что после их связи вычислить ее и Джинна — дело времени. Поэтому она просит его уничтожить свой компьютер и Windows, чтобы не подвергать себя опасности.

Это было настолько невероятно, что Джинн даже забыл о нависшей над ним смертельной опасности. Он собирался ответить, что знает, как снять печать серийного клейма с Windows, в том числе и потайную, и что у его друзей в новосибирском Академгородке есть где-то в глухой России сервер-невидимка, физическое местонахождение которого невозможно установить через Сеть, и на нем можно спрятать все их программы. А с двоичной системой в троичную не пролезешь.

Но не успел. Время, отпущенное его жизни Хоттабычем, истекло. И теперь Хоттабыч снова стоял у него над душой.

— Что сказали тебе твои духи? — спросил Хоттабыч из-за спины.

Джинн обернулся. Хоттабыч на этот раз был молод и весел.

Джинн облегченно вздохнул:

— Кончилась твоя депрессуха?

— Кончилась, — улыбнулся Хоттабыч. — Так ты сделал выбор или мне придется убивать тебя силой?

— Что, все еще не успокоился?

— Успокоился. Я и был спокоен. Я не меняю своих решений. Что сказали твои духи из этого ящика?

— Духи сказали, — неожиданно для самого себя смело заявил Джинн, — что ты должен вернуться туда, откуда пришел, или уйти в другой мир. А меня оставить на земле своим заступником перед земными царями. Вот.

— А они не сказали — как это сделать?

— Нет, — испугался Джинн.

— Тогда я брошу тебя в небо. Кровь твоя прольется в землю дождем и огнем прорастет из земли. Если ты сам не хочешь выбрать смерть — я сделаю это за тебя.

— Давай лучше ты вернешься в кувшин, — сказал Джинн как можно спокойнее, — я его запечатаю и утоплю в Москве-реке. И ты проживешь еще несколько тысяч лет, а я — оставшиеся мне несколько десятков. И ни одна собака до тебя не доберется.

— Это невозможно, — мягко сказал Хоттабыч. — Замок печати кувшина сломан, и восстановить его может только тот, кто создал. К тому же разве это жизнь — в тюрьме? Вот если бы я мог родиться в новом теле — тоже стать страницей воздуха и странствовать, как все мои родные, чтобы люди и духи читали и чтили меня и тело мое бы не было подвластно Сулейману...

— Сайт! — закричал Джинн. — Ты же можешь быть просто сайтом!

— Не надо кричать, — спокойно сказал Хоттабыч, — я могу быть чем угодно, только если это уже существует. Так что кричать не надо. Не люблю, когда кричат.

— Переводчиком, например, — сказал Джинн возбужденно, но уже тише. — Ты же все языки знаешь через этот свой первоязык! Ты же все равно — код! И никто до тебя не доберется! Мы тебя в троичной системе забубеним, и хрен тебя кто тронет! Подожди, ты можешь подождать? У меня там духи висят он-лайн. Я с ними сейчас быстро перетру, и мы тебя засадим в сеть в лучшем виде!

— Я подожду, — сказал Хоттабыч. — Я дам тебе еще отсрочку, потому что, если ты сотворишь мне свободное тело, я останусь жить. Но у меня есть всего один час — этот час.

— Ладно, ладно — не гунди. Я все понял. Денься куда-нибудь, не маячь, — быстро проговорил Джинн, чувствуя в себе неожиданную мощь вдохновения.

— Никуда я не денусь, — сказал важно Хоттабыч, — буду торчать молча здесь, возле тебя, немым укором.

И с этими словами он исчез. А на его месте появились тяжелые напольные песочные часы высотой в человеческой рост.

— Круто, однако, ты торчишь, — заметил Джинн и повернулся к компьютеру.

Первым чудом нового Джинна было то, что Этна не приняла его за психа. И даже более того — как-то подозрительно легко поверила в Хоттабыча, сообщив, что, если им удастся вместе создать для него информационную форму — иноформу, это непонятным образом снимет с нее информационное заклятье и решит все ее сегодняшние проблемы. При этом ссылалась на какие-то древние сказания и утверждала, что именно они, мужчина и женщина с разных сторон Земли, могут выполнить какую-то исключительную миссию через древний дух, рожденный заново словом.

Джинн обратился к песочным часам:

— Хоттабыч...

— Да, — сказал Хоттабыч, не меняя облика часов.

— Есть там еще какие-нибудь условия? Ну, чтобы тебя заново родить? Мальчик с девочкой — понятно, код и информационный материал — тоже понятно. Еще нужно что-нибудь?

— Я должен быть рожден от встречи, — сказал туманно и задумчиво Хоттабыч, очевидно сверяясь по каким-то книгам. — Так записано. Встреча временных половинок составит целое время и победит пустоту. Эта встреча — в пустыне, среди ничего — должна длиться сорок дней и один день, и еще половину дня, и еще одну шестую часть дня, и еще один час.

— Ладно, ладно. Я все понял. Организация пустыни и встречи — это по твоей части. Только учти, у меня нет загранпаспорта. А с Соломоном мы сами разберемся. Не боись.

— Возьми, — сказал Хоттабыч, протягивая серебряную бутылочку с черной жидкостью внутри, — это вода пустыни. Живая и мертвая. Выпей.

— Это зачем? — спросил с подозрением Джинн.

— Поможет, — уклончиво ответил Хоттабыч.

Джинн взял у Хоттабыча сосуд и осторожно понюхал жидкость. Жидкость пахла мухоморами, поганками и прелыми травами.

«Любовь побеждает смерть, — подумал он. — Вот хорек!»

И сделал большой, полный горечи глоток. Бояться ему было больше нечего.

...Зуммер дверного звонка возник где-то далеко-далеко, в каком-то затаенном уголке уставшего сознания. В голове по-прежнему было темно, хотелось покоя, но звонок настойчиво разгонял тишину, становясь все громче и громче.

«Если я не открываю, значит, меня нет дома, — подумал Гена. — Значит, и никого нет».

Звонок, однако, все не унимался, и Гена понял, что, пока он не встанет, его не оставят в покое. За дверью никого не было.

— Простите за вторжение, я сейчас вам все объясню. — Голос шел из комнаты. Гена, чертыхаясь, что чудес с него уже достаточно, пошел на голос и увидел, что принадлежит он средних лет элегантному господину, похожему на Ястржембского. Господин был в откровенно дорогом сером костюме и в руках имел кожаный атташе-кейс.

— Меня зовут Костя. — Господин протянул Гене руку. — Я заместитель главы представительства компании «Майкрософт» в России. Я к вам по делу.

Гена протянутую руку пожал с опаской. С «Майкрософтом» у Гены никаких дел быть не могло, если, конечно, не считать возможной связи с этой дурацкой историей с джинном.

— Насчет джинна? — хрипло спросил Гена.

— Какого джина? — удивился господин Костя. — Знаете, давайте сначала обсудим дела, а выпить сможем потом, в самолете, у нас очень мало времени.

— В каком еще самолете? Чего выпить?

— Джин. Если я вас правильно понял. Уделите мне две минуты, я сейчас все объясню.

И он все объяснил. С ним, с Геной Рыжовым, немедленно хочет встретиться глава «Майкрософта» Билл Гейтс. Для чего — никто не знает, но ему, Косте, было велено немедленно ехать за Геной и уговорить его срочно лететь в Калифорнию, решить все сопутствующие проблемы и сопроводить Гену к Биллу. Он, Костя, понимает, что Гена человек занятой и не может просто так выбросить несколько дней из своего напряженного графика, и потому готов компенсировать все неудобства. Ну, в общем, вроде командировочных...

— ...Скажем, десять тысяч в день вас устроят? Ехать надо прямо сейчас. Самолет уже ждет.

— Десять тысяч? — У Гены пересохло во рту. — В день?! Десять тысяч — это сколько в долларах?

— Десять тысяч в долларах, — спокойно объяснил Костя, — это десять тысяч долларов.

— Прикинь, когда я с Полом замутил всю эту фигню, — Гейтс сделал неопределенный широкий жест рукой, охватывавший окрестности, так что было непонятно, имеет ли он в виду непосредственно бассейн, полдома и стол с завтраком или всю Калифорнию, Североамериканские Соединенные Штаты и даже весь прилегающий мир, — началось все с программы-переводчика, ну типа с языка на язык. И мне это чисто как память — ну, дорого, в смысле. Мне когда пацаны свистнули, что, дескать, есть ценная мулька по теме, только-только появилась в Сети, я сразу дернулся — это же тема реально моя! Ну, попросил там, ребята, короче, нашли, чей софт. Решили, что под нашей маркой его можно успешно толкнуть и раскрутить правильно — реклама, то-се. Ты наши возможности должен себе представлять...

— Связался сразу лично с Дайвой, — продолжал Гейтс, неторопливо раскачиваясь на стуле, чем невероятно раздражал Гену, — но она все стрелки на тебя перевела — программа-то на тебя тоже зарегистрирована.

— Как это — зарегистрирована? — удивился Гена.

— А ты не в курсе, что ли? Ну, там авторское право, распространение, коммерческое использование, то да се. Право собственности, короче.

Это было приятно и неожиданно. Неожиданно было то, что Дайва сразу обозначила принадлежность программы и тем, вероятно, спасла ее от судьбы легкой воровской добычи «Майкрософта» или любой другой агрессивной компьютерной фирмы. А приятно то, что Дайва по-честному зарегистрировала ее на двоих; она, конечно, априори была порядочным человеком, но кто испытывал искушение или обман, знает, что порядочным быть просто в отсутствие соблазнов.

Гена понял, каким будет продолжение разговора, и вдруг вспомнил про Тима Таллера из детской книжки про проданный смех. Там, в той книжке, один из героев продал Главному Злодею свои глаза, вернее, не сами глаза, а взгляд этих глаз. И Гена, чей нечаянно затуманенный и от этого острый на восприятия мозг рождал диковинные образы реальности, вдруг подумал, что Гейтс прячет взгляд, потому что у него чужие глаза, и он, Гена, сейчас будет продавать не какую-то программу, основанную на ангельском машинном языке, а свой первородный смех, подобно Тиму Таллеру.

Тут Гена похолодел: на белой майке Гейтса он увидел вышитую белыми же нитками эмблему — паучок отражавших друг друга русских букв «я» в разомкнутом круге, а под ними — две пары вертикально сдвоенных нолей с черточками единиц по краям, замаскированных под число 1881.

«Неспроста все это — ох неспроста!» — подумал он.

— Да ты расслабься, — заметил наконец его состояние собеседник. — Чего ты так напрягаешься-то. Я тебя не съем.

И он засмеялся. От этого смеха Гена вздрогнул, но действительно расслабился. Гейтс смеялся вполне по-человечески, настроен был дружелюбно, а все эти бредни — от неадекватного Гениного состояния.

«Дурак я, — подумал Гена, — мне такая пруха, а я на измене сижу. Надо расслабиться и получать удовольствие».

Заметив Генину улыбку, Гейтс сказал:

— Тебе дело предлагают, деньги большие и славу. Если ты еще не въехал. А ты пугаешься. Ну, ничего. Это с непривычки. Ты чего молчишь? Я все хочу, чтобы ты сумму назвал. Давай не стесняйся, только не зарывайся.

Но Гена не мог назвать сумму. Он вообще не мог произнести ни слова, даже если бы очень хотел. Он просто молча разглядывал знакомый рисунок на кулоне.

Гейтс поймал его взгляд и улыбнулся:

— Нравится? Это мой талисман. Я верю, что он удачу приносит.

— Откуда? — выдавил Гена, не сознавая многослойности своего нечаянно двусмысленного вопроса.

Гейтс ответил верхний пласт:

— О, это целая история! Когда-то давно, когда я еще был никому не нужным студентом, я обменял ее на серебряный доллар у одного старьевщика... Но мы об этом как-нибудь потом поговорим. Я, знаешь ли, довольно занятой человек, — хмыкнул Гейтс, — и раз ты не хочешь сам называть сумму, я ее назову: должность называется руководитель проекта. Триста пятьдесят тысяч в год. Плюс — пятьсот тысяч подписной бонус. На обустройство. Плюс — годовой бонус по итогам работы компании. У нас его, должен сказать, далеко не все программисты имеют. Жить можешь где угодно, хотя я не вижу смысла оставаться с такими деньгами в России. У меня есть небольшой домик в Майами, в Майами многие русские живут, которых я к себе взял. Можешь его использовать — это подарок. И самое главное... — Гейтс поднял вверх нож, — мы открыли тебе номерной счет в «Креди Суисс». На шесть миллионов долларов. Никаких налогов. Чистыми. Неплохо, а? Это за программу.

Гена молчал.

— Какие у тебя предложения? — сказал Гейтс после паузы.

— А если не деньгами? — неожиданно зло сказал Гена.

— Как это? — удивился Гейтс.

— Мир во всем мире. Победа над СПИДом.

— Кстати, на борьбу со СПИДом, — сообщил Гейтс, поигрывая вилкой, — я в прошлом году перевел им денег. Много. А что касается мира — то это ты, конечно, хватил... Тут уже никто не в силах повлиять. — Он пожал плечами. — Что поделать?!

— Ну, раз ничего не поделать... — твердо сказал Гена. — Тогда... — Он сглотнул слюну. — Спасибо за предложение. Я не могу его принять.

Гейтс перестал раскачиваться на стуле. Встал. Взял двумя руками свою тарелку. И изо всей силы грохнул ее об стол. В разные стороны разлетелись осколки и какая-то изящная питательная пища.

— Было очень приятно иметь с вами дело, — еле сдерживая ярость, вежливо сказал Гейтс. — К сожалению, мне надо идти. Вы мне можете позвонить. Один раз. Чтобы сказать «да». И я подумаю, что я смогу для вас сделать. Наслаждайтесь едой.

Сергей ОБЛОМОВ