НИКОЛАЙ ЕРЕМЕНКО: «НОГИ ОТ УШЕЙ» МЕНЯ УЖЕ НЕ ВОЛНУЮТ

И началось... Для начала фотограф Юра и Николай Еременко, объединившись в каком-то необъяснимом садистском порыве, потребовали, чтобы я разделась до купальника, — дескать, «картинка» зарядки на пирсе будет более реалистичной

Николай ЕРЕМЕНКО:
«НОГИ ОТ УШЕЙ» МЕНЯ УЖЕ НЕ ВОЛНУЮТ

Встречу Николай Еременко назначил на пляже. В восемь часов утра. Это на курорте-то! Сказал, что это его любимое время для зарядки. Утро выдалось хмурое. Ровно в восемь, продрогшие и невыспавшиеся, мы с фотографом Юрой одиноко сидели на пляже. В полдевятого, когда я в очередной раз с надеждой поглядела в сторону гостиницы и малодушно подумала об оставленной постели, в которую неплохо было бы вернуться, на горизонте появился Еременко в боксерских трусиках и с полотенцем на плече. Вспомнив о его планах научить меня всевозможным видам борьбы, мне стало как-то не по себе.

И началось... Для начала фотограф Юра и Николай Еременко, объединившись в каком-то необъяснимом садистском порыве, потребовали, чтобы я разделась до купальника — дескать, «картинка» зарядки на пирсе будет более реалистичной. Дрожа от холода, я сдалась. Долго искала, как бы пристроить диктофон, чтобы было все слышно и чтобы его не смыла с пирса волна. Решение нашел Еременко, положив диктофон в карман спортивных трусов. Потом, заметив, как я стремительно превращаюсь в сосульку, он быстренько растер мое хладное тело полотенцем, а я на всякий случай поинтересовалась:

— Вы женаты?

— Был.

— Понятно. То есть вам сейчас компроматы не страшны?

— Абсолютно пофигу.

— Как вам ощущать себя секс-символом? По-моему, вы первый, кого так назвали?

— Нет, в мое время не было никаких секс-символов. У нас и секса-то не было, если помните.

— Не помню, я относительно маленькая. В «мое время» секс уже был.

— ...А в наше время меня называли даже не «секс-символом», а еще гнуснее: «лирическим героем-любовником». «Лирическим»! По-моему, это довольно оскорбительно звучало по отношению ко мне.

— И где все эти словоново... новословообразования происходили, в газетах, что ли?

— Конечно. Не было у них в лексиконе «секс-символов», поэтому они изощрялись, как могли.

— Ну, давайте зарядкой займемся. Чего-нибудь «ух!»

— Нет, это в конце. А сейчас становись вот так, ножки пошире, и смотри за мной: правой рукой надо достать до левой пятки. Ну хорошо, не пятки. Ага! Смотри, здорово! А чего ты прибеднялась-то?

Молодец! Ну-ка, еще разочек... Молодец! А теперь — наоборот. Здоровско. А говоришь, что спала всего пять часов.

— Четыре. А вам сколько надо, чтобы выспаться?

— Ну, я-то уже в возрасте...

— Ну... Давайте пококетничаем. В каком таком еще «возрасте»?

— В возрасте... Ну, скока, скока, скока... Пококетничаем. Сколько?

— Ну... двадцать девять. (Кокетничаю, но скидываю максимум десяток, а выглядит он... как Жюльен Сорель, если помните «Красное и черное», ничего практически не изменилось.)

— О-о-о... это — грубая лесть, грубая.

— Ладно, тридцать.

— Хватит уже кокетничать, девушка, говори реально.

— Все равно — тридцать.

— Неправда. Пятьдесят один.

— Не может быть.

— Может. Но я не как Майкл Джексон, я не сплю в барокамере, просто это вот все, что я тебе показываю и рассказываю, — элементарная зарядка. Но пойми меня правильно, я же русский человек, я могу все это делать-делать, заниматься-заниматься, а потом моментально все спустить, в одночасье, и все будет нормально, «по-русски», потому что я живу по принципу «не пить — так же прекрасно, как и пить».

— А я думала, что вы совсем не пьете.

— А я и не пью. Кураж прошел алкогольный, который был в молодости. Уже не веселит и нет полета мысли, нет озорства, только грусть почему-то наступает. Это уже симптом какой-то. И потом, в этом возрасте алкоголь уже мешает профессии. А профессию я люблю больше, чем водку.

— И больше, чем женщин?

— Нет. Вот это можно совместить, и даже наоборот, это помогает. Только не Любовь, которая вообще может парализовать, а Состояние влюбленности — очень продуктивно работает. Я не люблю и не верю, когда мои коллеги говорят, что, когда они влюблены с партнершей, они лучше играют, это неправда, не верь этому никогда. Любовь надо ставить точно так же, как драку в кино. Ты видела настоящую драку в жизни? Это же очень некрасиво. А в кино это всегда поставлено красиво. Любовь — это то же самое.

— А с какой актрисой вы бы хотели сыграть в постельной сцене?

— Ну... не с нашей.

— ???

— Наших, знаешь, как снимают? Ноги — одной, попа — другой, сиськи — третьей, а голова — четвертой. Кентавры такие...

— А как снимаются постельные сцены?

— Вообще-то наши артистки от природы не умеют этого играть. Романтично не получается. Вот если с садизмом, с избиением... Я и себя имею в виду, ну не могу я серьезно это сыграть, у меня все время ирония по этому поводу. Даже режиссер... и тот в этом случае всегда перекладывает ответственность на актера. Но кое-какой опыт у меня, конечно, имеется. Одна моя партнерша мне призналась, что она даже не заметила, как оказалась голой со мной в постели. Это для меня был комплимент.

Ну ладно, вернемся к зарядке, что тебе еще придумать? В принципе ты, как оказалось, девочка гибкая, это очень хорошо.

— Вы обещали показать приемы самообороны.

— А-а. (Н.Е. дружелюбно протягивает мне руку.) Здравствуй.

— Только в воду не кидайте! (Успеваю отпрыгнуть в последнюю секунду.)

— Да нет. Джиу-джитсу — это не приемы «на броски», это женская самооборона, это все совсем другое, это то, где не надо практически никаких усилий, потому что женщина не всегда физически сильна.

— Ага. А какие вам женщины нравятся?

— Наше время породило какое-то странное явление: женщины и как будто не женщины. Ничего женского в них нет, грубые хамки, курящие и пьющие, — это порода женщин, которых, как я это называю, можно бить. Извини, что я так говорю, но она же и сама убить может, это полная потеря женской природы. А... каких люблю? Это как сказать. Если честно, меня все вот это — «ноги от ушей», внешнее — давно не волнует. Поэтому по Платону: «Истина — это целое».

«...А если это так, то, что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?»

Конечно, второе.

Ну ладно, продолжим урок. Вот здороваешься, например...

— А-а-а-а-а-а-ай!!!

— Больно, больно девочке. (Тут и мальчику «семь на восемь» было бы больно.) Ну, извини. Но «это» можешь сделать и ты.

— А на какую косточку нажимать?

— Вот этот палец я выставляю вот так, а этот — «на излом». Ну!

И я «изломила», а Еременко «сыграл»:

— А-уэ-уа-ээээ... Еще раз... А-ооо-уээээ... Научил... (Для любителей парадоксов: чтобы научиться обороняться от разной мрази, я тренируюсь на пальцах Жюльена Сореля.) Теперь смотри: скажем, Он как-нибудь там тебя хватает, так ты...

— И-и-и-и-и... (больно!)

— Это неприятно, да?

— Синяки же останутся.

— Ничего-ничего, у тебя вон сколько своих синяков, я насчитал, пока тебя растирал. Одним больше — ничего страшного. Загоришь, и ничего не будет видно. Теперь смотри: на руках есть такие точки, очень неприятные. (Демонстрирует на мне.) Очень неприятные...

— Ай-й... (Больно. Мы так не договаривались.)

— Очень неприятные.

— Ай...

— Очень неприятные.

— Ай... (...и это с моими руками делает исполнитель самых положительных персонажей в истории нашего кино.)

— Отвратительная боль такая, гнусная. (Да!) Вот теперь ты найди у меня на руке. (А я готовилась, я готовилась и нашла!) Вой-вой-вой!.. Ну это я сам себе сделал, вот она — самая болезненная точка, только надо вот этим пальцем обязательно. Вот найди на косточке это место. (Нашла.) Уау! Противно.

— Давайте что-нибудь более живое.

— Что? Броски? Дзюдо? Скользко здесь на пирсе. Сделай мне вот так...

— А-а-а-ай! Ну что ж такое!

— Сама напросилась. Теперь ты. Давай-давай. Бери меня так, за эту руку вот сюда и «на излом». Не могу я с этой стороны сообразить. Ну вот сюда сделай... левой рукой... (Делаю от души.) А-а-а-о-о-о!!! Талантливая. Ну что, пойдем отжиматься?

И мы пошли отжиматься. Оказывается, для этого надо упереться кулаками в грунт и подпрыгивать на них, на кулаках, зверским голосом считая до десяти, что и продемонстрировал Еременко. Я пыталась делать то же самое. На что это было похоже со стороны — рассудит история. На счет «десять» я взмолилась: «Я больше не могу». Артист же сделал еще два раза «по десять» и философски заметил: «Тридцать всего лишь». И чего я не уговорила его в шахматишки или в мудрую японскую национальную игру го? Синяков на мне было бы поменьше.

— А вы в армии служили?

— Да. В кавалерии.

— ???

— Кавалерийский полк. С Сашей Кайдановским вместе. Он меня на полгода младше был, и я был у него ефрейтором. Он в первый же день положил томик Пушкина под подушку, из-за чего потом из нарядов не вылезал.

— А у вас что под подушкой лежало?

— А я такой, приблатненный был немножко, «корчил из себя» поначалу, чтобы нормально адаптироваться — к «старикам» там, ко всему. Двор помог.

— А где вы росли?

— В Витебске. Известный город.

— И там — «хулиганские дворы»?

— Ну, это обычное дело. Все люди моего поколения прошли через это, ничего особенного.

— Но изначально-то вы были скромным ребенком?

— Не сказал бы, что я был скромным, но на фоне тех... людей, на фоне которых я рос, которые периодически одни уходили в тюрьму, другие оттуда приходили, я был, конечно, воплощением ребенка интеллигентного, хотя и пытался всячески этого избежать.

Я старался быть равным и похожим. Я был своим. А Витебск в пятидесятых был очень интеллигентным городом, с высоким уровнем театральной и медицинской культуры. Но на этом фоне был и другой Витебск — привокзальные площади, аллейки и все такое.

— А нож у вас был в то время?

— Все было, даже цепи велосипедные. Я их носил, завернутыми в газету. И портвешок начал пить тогда же. А как же иначе? Как положено. Эта моя молодость «всплыла» в армии, и я не сильно выделялся на фоне всей этой нашей... братии.

Тут выглянуло солнышко, и мы перешли к солнечным ваннам. Мне наконец-то дали передохнуть.

— А какой вы вне экрана, в реальной жизни?

— Совсем другой. «Красное и черное» — это большое усилие, это действительно Игра, это полное перевоплощение, это совсем не я. Единственное, что у меня было с героем общего, это — Цель и Желание завоевать столицу, с которым провинциал едет в Москву или в Париж, в этом смысле я его хорошо понимал.

— И как вы завоевывали столицу?

— Так и завоевывал — хорошо играл в кино. Но одно время я, между прочим, даже на Белорусском вокзале ночевал. В общежитии я не мог, потому что меня милиция слишком настойчиво оттуда водила в армию забирать; «по девушкам» не мог, потому что был голодный и ослабленный... жрать было нечего, и денег не было. В Витебск я не мог вернуться, потому что столица осталась бы незавоеванной, и мне было бы стыдно, я знал, что нужно сняться хотя бы в одной картине, чтобы меня заметили, и тогда я все-таки добился: попал на «Мосфильме» в замечательную картину «Горячий снег», одна из лучших картин про войну, такую я «суку» там сыграл, но Бондарчук мне вручил диплом за лучший дебют выпускника ВГИКа... И я спокойно пошел в армию, в тот же кавалерийский полк, который был у меня на съемках «Горячего снега».

— Кто-то за вас специально договаривался?

— Тогда это было нереально, даже Михалкова туда не взяли, только иногородние, а москвичи не могли туда попасть. Это сейчас все наоборот. «Горячий снег» прозвучал, его показали в полку, и меня зауважали. Кайдановского я вытаскивал из нарядов и давал ему отоспаться.

— Это в вас уже был супермен из «Пиратов ХХ века»?

— Да ну что вы... там и образа-то никакого нет, не понимаю, но вот уже больше двухсот миллионов зрителей посмотрели эту картину. И речь сейчас идет о том, чтобы снять «Пираты XXI века».

— Вы готовы?

— Как видишь, я-то пока могу, но не знаю, чего они медлят? Денег не дают. Но скоро дадут, идея все равно витает в воздухе. Я прекрасно понимаю всю опасность «продолжений» — они всегда хуже. Но здесь, через двадцать лет, все может быть по-другому. Вот если бы мы снимали «встык», как мы хотели... А мы тогда с Нигматуллиным (замечательный актер и каскадер) отказались сниматься в продолжении, картина называлась «Сокровища мадам Вонг», очень плохая была картина, мы отказались и правильно сделали. А теперь спустя двадцать лет, может быть, это и имеет смысл, картина наша до сих пор на виду, и ее каждый год, чуть ли не каждый месяц показывают по телевидению, третье поколение уже и бандитов, и хороших людей выросло на этой картине...

— Вы капризны? Легко отказываетесь, если роль вам не нравится?

— Конечно. Есть очень простой признак, почему я это делаю, — я всегда сразу вижу, могу я произносить этот текст или у меня язык не повернется. Так часто бывает. Я же вырос на хорошей литературе, а то, что иногда пишет наша «молодая смена», считая, видимо, что именно это надо снимать и показывать нашим зрителям, я посылаю далеко и надолго.

— Всегда ли?

— Ну, иногда хочется сняться... Вот в телесериале «Маросейка, 12» я просто заставил переписать роль, сказал, если вы хотите взять Артиста, напишите, чтобы мне было что играть! А глупость и прямолинейность я играть не буду. Переписали.

У артистов за тридцать лет работы в кино накапливается — как «усталость металла» — усталость от собственной внешности. Я уже видеть себя просто не мог. «Отражение в каждом блестящем предмете», как говорят, — так я отворачивался просто, морду воротило. И с таким наслаждением я постригся наголо... Сыграл, естественно, отрицательного персонажа.

— А сами какие прически предпочитаете?

— Нормальные, мужские. Это у меня во ВГИКе были длинные и вьющиеся волосы, но год съемок в фильме «Красное и черное», когда мне постоянно их выпрямляли горячими щипцами... Выжгли мне всю голову.

— Но поклонницы вас все-таки преследуют?

— После «Красного и черного» это было просто наваждением.

— Так ведь не было ж в те времена секса?

— Да нет, трахались... Обвал был какой-то. Тети, женщины, девочки... там все было, полный набор. Это уже было даже несмешно. Разыгрывали самоубийства, и я иногда в это верил. Был человек, с которым я даже переписывался, потрясающие она письма писала и стихи, а потом приходит письмо, как бы от ее подруги, что, мол, «она вас не дождалась» и — фьють!.. Я как бы пережил смерть близкого человека. Я страдал и мучился, собирался лететь на похороны. Потом уже разглядел, что «похоронка» была написана ею же... ох, какой же я злой был! Написал короткий и внятный ответ, больше ни с кем не переписывался. А бывали и смешные случаи: звонок в дверь, и ко мне влетает (влетает! а не входит), оттолкнув меня, очень симпатичная девица, вылетает на открытый балкон и орет: «Я здесь! Я здесь! Ты видишь?» Я ни черта не понимаю, выхожу на балкон, а внизу, оказывается, мужик ее стоит. Это они, видимо, совместно мизансцену такую сочинили, потому что, если вламываешься к артисту, по которому сохнешь, он, примитивный такой, сразу начинает тебя насиловать, значит «сцену встречи», так, чтобы все видели, нужно проводить на балконе. С поклонницами не соскучишься.

— Может, она поспорила на вас?

— Да нет, там явный муж стоял с таким зверским взглядом! Ясный Сокол. Спасибо, что она меня так ничего и не спросила, потому что я и отвечать-то уже ничего от удивления не мог.

Начало водным процедурам положил фотограф Юра Феклистов. Он уронил с пирса «очень ценную крышечку от объектива» — примерно так он нам объяснил, лихорадочно раздеваясь на наших глазах. Минут через пятнадцать к поискам подключился Николай Еременко, красиво нырнувший в волну прямо с пирса. Ну и мне ничего не оставалось, как завершить зарядку купанием вместе с ними. Когда мы наконец вернулись на берег вместе со злополучной крышечкой, молодцом выглядел только Еременко.

— Как вы себя таким... сохраняете?

— Зарядка. Баня. Не есть после семи вечера. На ночь — выпивать бутылку кефира, он сжигает до килограмма веса за ночь. И — здоровый секс.

— Вам сны снятся?

— Снятся, снятся. Сексуального характера до сих пор, как ни странно. Уже реже, но бывает. Иногда снятся сны-кошмары. Профессия у меня уж больно нервная, от нее нельзя отдохнуть, поскольку сосредоточенность на актерской профессии — она ежедневна и ежечасна. Так уж все устроено, и поэтому разделить все и ответить на вопрос: «А вы когда-нибудь не играете?..» — так часто спрашивают — очень трудно. Начинаешь задумываться, действительно: «А когда ты не играешь?». А вроде бы и всегда играю, это уже жизнь такая...

Но если в этом разобраться, играют все, и с удовольствием. Если бы в жизни не было игры, жизнь превратилась бы в такую тоску! Поэтому я люблю: Игру, Обман и Вымысел. Это все — творчество. Я люблю, когда женщины врут, потому что это настоящее творчество.

— Но сами вы это видите?

— Конечно же. Артисты же — необычные люди. Тарковский говорил: «Что за люди эти артисты, да и люди ли они?» Игра — хорошая штука, но ею больше владеют женщины, а мужики — они просто ленивы, даже врать нормально не умеют. А женщина начинает играть уже с утра, встает такая некрашеная, подходит к зеркалу (я таких женщин называю «заготовками»), что-то там подкрасит, уложит, подправит, оденется и выходит из дома совершенно другим человеком! Разве это не игра?

Наталья ДЮКОВА