Впрочем, за людей их не считает...
ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ ДОКТОРА МОРО
Если Москва — город затейный, что ни дом — то питейный, то Санкт-Петербург известен в определенных кругах как город наркотический. Большая часть одурманивающих зелий поступает в него из-за границы: китайский эфедрин, афганская конопля, колумбийский кокаин, пакистанский героин... Но более всего Питер славится не этими, всем давно известными наркотиками, а другими, так называемыми психоделиками, галлюциногенами местного производства.
Про этого человека я прослышал давно. Только все никак не удавалось выйти на него, хотя я очень старался: меня интересовало, как можно заниматься массовым производством наркотиков не для зарабатывания денег, а ради какой-то непонятной идеи. При этом рискуя свободой. Зачем? Какая идея этого стоит?
Поначалу-то я не поверил слухам о питерском «благодетеле». Но на всякий случай принялся осторожно наводить справки. В течение нескольких месяцев вел длительные переговоры через Интернет с какими-то посредниками, доказывал, уламывал, заверял... И наконец, когда совсем уже отчаялся, получил согласие.
...Питер. Иду по Невскому. Из моей одежды постепенно выветривается запах поезда. Вот и Казанский собор. На ступенях сидит какой-то паренек. Присаживаюсь неподалеку, смотрю по сторонам.
— Ты Баян? — спрашивает вдруг парень.
— Я, — отвечаю.
— Это со мной ты общался по е-мейлу. Пойдем. Только... С тебя полтинник баксов.
— За что?
— За беспокойство...
— Мы так не договаривались.
— Тогда пока...
Делать нечего. Достаю деньги.
— Поехали.
...Дороги тряские, амортизаторы дохлые. Взболтанный, как хороший коктейль, я выгружаюсь в совершенно незнакомой местности. Снимаю с глаз черную повязку. Там меня ждет еще одна машина.
— Тебе туда, — паренек указывает на неприметный «москвичок».
Сажусь рядом с водителем. За рулем средних лет мужчина с очень коротко остриженными ногтями, интеллигентного вида. Лет под сорок. Какой-то тонкокостный...
— Вы действительно делаете и раздаете наркотики бесплатно?
— Да, — отвечает он, — деньгами те копейки, что я за них беру, не назовешь. Так, мелочь на исходные материалы.
— Почему? Ведь они же стоят жутко дорого!
— Ну и что? Не в деньгах счастье.
— А в чем же?
— Не все в этой жизни упирается в деньги. А мне много просто не надо.
Я растерялся. В самом деле, зачем нужны деньги?
— Ну, например, машину поменять. А то эта...
— Ездит пока. А чем тебе не нравится моя машина?
— Да нет, я не хотел тебя обидеть, но...
— Ты меня не обидел. А машина обидеться не может, она железная... Ты что, приехал о моей машине говорить?
— Нет, — снова потерялся я. — Мне просто непонятно, зачем человек раздает наркотики.
— Я борюсь с наркоманией. Я и с тобой согласился встретиться, чтобы все об этом узнали. Хочу, чтобы кто-то еще начал делать, как я. Меня могут посадить, убить, а дело не должно прекращаться. Я когда-то сам сидел на герыче (герыч — героин. — Б.Ш.). Наркотик вымывает из человека собственно человека. Это страшное превращение. И я благодарен судьбе, что не прошел весь этот путь до конца, никого не убил, не ограбил за дозу, не сдох в канаве, причинив близким боль.
— Но ты ведь слез? Значит, и другие могут. А ты их травишь...
Мой собеседник замолк. У него в этот момент даже лицо как-то неуловимо изменилось.
— Слезть с этого, наверное, нельзя. Мне самому трудно сказать, слез я или нет. Если кто и слезает, то один из тысячи. А у остальных ремиссия все равно рано или поздно сменяется новым «уходом». Организм-то меняется. Физиология, обмен веществ помнит наркотик, психика помнит его. Возможно, я сорвусь, когда в жизни будут какие-то неприятности. Одно я понял твердо: наркоман — это уже не человек. И чем меньше нелюдей, тем лучше.
— То есть ты их просто убиваешь, раздавая наркоту?
— Я понимаю, что один весь рынок не насыщу, но если хоть кого-то уберегу от ограбления его квартиры залетным наркоманом ради дозы, то значит, уже жил не зря. Ведь кроме как преступлением наркоман не может найти себе денег на дорогую дозу.
— А как ты сам дошел до жизни наркоманской?
— Ну, химией я интересуюсь с семи лет, в восемь у меня уже была своя лаборатория на балконе, был набор «Юный химик».
— Я помню, и у меня был такой.
— Ну вот. Короче, я был очень умный мальчик, победитель городской-районной-областной олимпиад по химии... Закончил химкласс спецшколы, вуз. Сейчас работаю научным сотрудником одного из НИИ. Женат, если это надо. Есть ребенок.
— Да ты что!
— А что ты удивляешься?
— Нет, просто я думал, у наркоделателей не бывает детей... А ты не боишься, что твой сын...
— Нет! То есть все возможно, конечно, но я рассказываю ему о наркотиках постоянно. Даже водил в один тут наркопритон, чтобы он своими глазами все это увидел. Всю эту грязь... Моя мать умерла от наркотиков. Ее врачи подсадили на морфий. В советские времена наркомании же не было! Однако я своими глазами наблюдал все это. Но я тогда совсем пацаном был. Не понимал многого.
А сам я с наркотой познакомился через пару месяцев после поступления в институт. Нашлись «добрые люди», предложили травы курнуть. Я, как существо любознательное, вписался. Постепенно дошел до ситуации, когда начинаешь продавать с себя одежду. Потом пару месяцев в дурдоме, академка, переход на наркоту в режим «по праздникам», то есть пару раз в месяц... Но это все давно было, где-то в 1982 — 1983 годах. Так что я не на словах знаю: наркоман — полутруп. Дальше — есть генетическая предрасположенность к наркоте. И есть влияние среды. Чем меньше людей предрасположенных оставит потомство, тем будет лучше следующим поколениям.
— А кому ты отдаешь наркотики?
— Так, одним знакомым... Знаю, чего ты спросишь сейчас... Да, они наверняка продают раз в двадцать дороже. Но это меня уже не касается.
— Но ведь производство наркотиков требует больших денег.
— Да нет. Денег надо немного. Только время. Первый синтез занял у меня около полутора лет. По сути, эти полтора года ушли на доставание оборудования и реактивов. Под доставанием понимается принцип тырить все, что плохо лежит. Практически на улице лежат совершенно изумительные вещи. Покрытые грязью и пылью, оттого что уже лет десять к ним никто не прикасался. Академическая наука умирает, и все эти залежи стекла, приборов, реактивов медленно плесневеют и портятся.
— Насколько я знаю (сам химический вуз кончал), в Москве, во всех дворах химических институтов и охрана и собаки... Неужто под Питером все как при Советах?
— Еще хуже. Сотрудники охраны сейчас — сплошь пенсионеры, каждую неделю-две на информационном стенде — плакат-похоронка с фотографией: «Умер старейший сотрудник...» Вымирает наука, никому ничего на фиг не нужно, все плесневеет и портится.
— Представляю, как у тебя лаборатория обставлена!
— Не так уж густо. С миру по нитке. Все что у меня есть — только старенький инфракрасный спектрометр. Фонит жутко, но пашет. Хроматограф уже сдох давно... Из серьезных приборов, пожалуй, все.
Вообще, то, чем я занимаюсь, — это искусство. Настоящее творчество. Молекулярный психоделический дизайн. Я могу у себя делать то, что никто не может делать, что нигде в мире не делают! Вот тут я молодец — могу гордиться.
— Так... Гордиться тем, что делаешь отраву...
— Ирония твоя — зряшная. Сегодняшняя ситуация с наркоманией в Питере — настоящая катастрофа! Практически в каждом доме есть героиновая или винтовая точка. Причем барыги продают не чистый продукт, а всякие смеси. Героин напополам разбавляют тальком. И когда наркоману вдруг попадается чистый героин, он умирает от передозировки! На тех же дискотеках вместо экстези продают всякую дрянь!
— Тебе же нравится, когда они мрут, как мухи.
— Ну, все-таки, мне их тоже жалко. В чем-то родные люди. Да, умирают, но счастливыми. В золотых снах. С улыбкой. Я же им даю психоделики.
...Было в нем что-то, что примиряло меня с ним. Уже в поезде я понял, что — мне было его жалко. Его и его сына...
Баян ШИРЯНОВ
|