ДОРЕНКО, МАЛАШЕНКО И ЧЕРНЕНКО

Стилистика нынешнего российского телевидения — военно-полевая. Это телевидение идеально подогнано под задачи ведения вялотекущей гражданской войны

ДОРЕНКО, МАЛАШЕНКО И ЧЕРНЕНКО

Кризис российского телевидения дошел до логического завершения. Главной и единственной новостью телевидения стало само телевидение: разжалованный вольный сын эфира С. Л. Доренко, загадочная комбинация с доверительным управлением ОРТ посредством творческой интеллигенции, долгопротяжное выяснение отношений в матче «Лесин & Кох vs. Гусинский & Малашенко». Внутрителевизионные кидание, разводка, разруливание заполонили собою все, и тем самым телевидение окончательно перестало быть тем, для чего оно, собственно, придумано — средством массовой информации, ибо главная особенность действующего и тем самым полезного в быту механизма заключается в том, что он мирно, без шума и без необходимости все время заглядывать в его внутренности выполняет свои функции. Автомобиль с постоянно поднятым капотом непригоден для того, для чего автомобиль, собственно, и придуман — для езды. А если не ездить — то зачем он и нужен? Механизм, выдающий на-гора лишь противоречивые диагностические показатели о крайних неполадках в собственной работе — и никакой иной продукции, — является механизмом, полностью неисправным. Если водопроводная служба вместо того, чтобы исправно поставлять воду в жилища граждан, является в эти жилища и там устраивает промеж себя шумные потасовки с использованием смесителей «елочка», разводных ключей и труб на 3/4 дюйма, это уже не полезная коммунальная служба, но какой-то обезумевший сброд, подлежащий безусловному удалению из жилищ, а также из жилкоммунхозконтор, с заменой его на обыкновенных нормальных водопроводчиков.

Предупреждающие звонки раздавались и раньше. После того, как семь лет назад певец Богдан Титомир обессмертил свое имя фразой «пипл хавает», эта фраза чем дальше, тем больше и чем дальше, тем более с издевательским смыслом стала прилагаться к нашему телевизионному творчеству. Вдумчивым телевизионщикам стоило бы и тогда задуматься над тем, является ли хавание без разбора имманентным качеством пипла или же в какой-то момент у пипла сработает рвотный рефлекс-- с соответствующими последствиями для ТВ-бизнеса. Ведь то, что сейчас происходит — безразлично-презрительное, а то даже и злорадное отношение масс к надсадно транслируемым телевизионным разборкам, — это и есть тот самый рефлекс: полное отсутствие желания хавать и даже совсем наоборот.

Наконец, надо было быть совсем уже слепым и глухим, чтобы не испугаться реакции публики на останкинский пожар. Насмешливо-издевательское отношение к гибели (всеми тогда ожидаемой) главного телевизионного символа, отношение, не очень даже умеряемое ни сообщениями о смерти людей (можно же себе представить, каким было бы это общее издевательство, обойдись пожар без жертв), ни жалостью к действительно прекрасному архитектурному сооружению, в массе своей вполне спокойная реакция москвичей на погасшие телеэкраны — погасли и погасли, и черт с ними — все это должно было прозвучать для телевизионщиков, как грозный набат. Пожар показал, что их продукция больше не воспринимается как свое, родное, необходимое и неотъемлемое. Была явлена вся сила отчуждения граждан от телевидения. Типологически это сопоставимо с очень важным психологическим сдвигом брежневской эпохи — когда не только отдельные антисоветчики, но и куда более широкие массы стали воспринимать беды и неудачи Советского государства не с горечью, а со злорадством — так им, дескать, и надо, господам-товарищам. После этого гибель СССР была лишь вопросом времени, и не очень большого. Телевизионщики ничего этого не поняли и стали с неистовой силой изливать свою скорбь на аудиторию, нимало эту скорбь не разделяющую, чем только сделали отчуждение ясным и понятным даже для самых непонятливых. Телевизионные скорбь и рыдания по поводу останкинского пожара и — в особенности — по поводу последующих внутрителевизионных разборок были исполнены искреннего убеждения в том, что нет для рядового гражданина людей ближе и дороже, чем Доренко с Малашенко.

А это не совсем так, точнее — совсем не так. Рыдания ушедшего сентября все более напоминали дикторские рыдания времен «гонок на лафетах», когда официозная скорбь по поводу беспрестанных генсековских похорон совсем уж неприлично контрастировала с абсолютно циничным отношением публики к мору средь политбюро. Если сегодня на телевидении думают, что политическая кончина С. Л. Доренко и И. Е. Малашенко вызывает у масс чувства более сильные, скорбные и трогательные, нежели стародавние циничные чувства по поводу кончины К. У. Черненко, — это глубокое и вредное заблуждение.

Причина столь тяжкого отчуждения кроется в самой стилистике нынешнего российского телевидения. Это военно-полевое телевидение, идеально подогнанное под задачи ведения вялотекущей гражданской войны. Злоупотребление телевизионной дубиной даром не проходит: раз помахали дубиной, два помахали, понравилось, потом еще больше понравилось, а потом телевизионное хозяйство исподволь и незаметно обратилось в незамысловатый дубинно-промышленный комплекс. Уже лет пять, как окончательно утвердилась формула телевизионного времяпрепровождения — «добрые люди шесть дней в неделю трудятся, а на седьмой отдыхают и Бога хвалят, а мы шесть дней зубы точим, а на седьмой грыземся». Идеальная формула воскресных «Итогов» (первая ласточка), а затем и доренкиной аналитики. Зададимся вопросом: когда последний раз предметом общественного внимания был показанный по ТВ хороший фильм, интересная беседа или вообще хоть что-нибудь, не имеющее отношения к перманентной грызне? Давно, так давно, что было и прошло, и быльем поросло.

На то можно возразить, что картина утрирована, не одной политической грызней жив телевизионный человек — ведь большую часть сетки все же заполняет не грызня, а мыло: мыльные оперы, мыльные ток-шоу, мыльные конкурсы, мыльные фильмы с мордобоем. Бесспорно. Но ведь и на войне непосредственная и прямая агитация, боевые киносборники, пламенные речи политруков никак не исчерпывают всего солдатского досуга. Солдат — тоже человек, его душа тоже жаждет отдохновения. Как раз по закону психологического контраста, солдат, утомленных бесконечной войной, особенно тянет на простые и незамысловатые увеселения: чем больше китча, тем лучше. В Великую Отечественную рейтинг красноармейских предпочтений устойчиво возглавляли абсолютно мыльные «Веселые ребята» и «Большой вальс». Сперва киселедоренкино «Вперед, чудо-богатыри! На бой, на бой, в борьбу со тьмой!», а затем мыло, или, как шутковали во времена Леонида Ильича: «Товаг'ищи, Великая Октябг'ская социалистическая г'еволюция, о необходимости которой так долго говог'или большевики, свег'шилась, а тепег'ь — дискотека!» Харч незамысловатый, но когда же солдатское довольствие отличалось изысканностью?

Естественно, что для хороших фильмов, спектаклей, сколь-нибудь содержательных передач иного жанра на войне места не находится. Inter arma silent Musae, и требовать, чтобы музы не молчали, а пели и плясали, совершенно бессмысленно. Музы суть плод мирного досуга, а на военно-полевом телевидении, живущем от одного воскресного телепогрома до следующего, какой уж мир и какой досуг. Модель «погром + мыло» понятна, модель логична и даже вроде бы устойчива, но — до поры до времени. В какой-то момент человеческая тоска по миру — «Для чего мы пишем кровью на песке? Наши письма не нужны природе» — делается всеохватывающей. Гражданская война чаще всего заканчивается за общей крайней усталостью.

Главное устремление послеельцинской эпохи, устремление, на котором и вырос феномен Путина, феномен «Единства» etc., — это крайняя тяга к миру. Люди устали от революций, и единственное их желание — тихо жить-поживать и добра наживать. Тот, кто угадал это стремление и сумел предстать народу в качестве завершителя вялотекущей гражданской войны, оказывается на пике популярности, ландскнехты и маркитанты этой войны вдруг ощущают, что почва уходит из-под ног. Естественно, это еще не означает немедленного умиротворения и благоустроения, но принципиальную смену пейзажа означает. Вместо величавых полководцев Валленштейна и Тилли (Тридцатилетняя война), гетмана Ходкевича и царевича Димитрия (Смутное время) на сцене остаются лишь промышляющие мародерством разрозненные отряды ландскнехтов — «ватаги шишей», как они именовались в русской историографии. Былые герои информационных войн, дающие гражданственные пресс-конференции и произносящие привычные и потому до смерти набившие оскомину заклинания, — это те самые ватаги шишей. Шиш Малашенко, шиш Доренко etc. Люди же в это время занимаются скучным и медленным восстановлением порушенного войной хозяйства.

Хозяйственной отраслью, наряду с прочими также подлежащей восстановлению, является и телевидение. Не военно-полевое, а просто телевидение. Сегодня принято пугать граждан тем, что упразднение военно-полевого телевидения лишь обернется перекройкой его на новый, а в действительности весьма старый лад — Гостелерадио времен тов. Лапина С. Г. Тот же агитпроп, только не живой и бойкий, а тупой и бессмысленный. Иначе говоря — вместо нескольких крепких и сучковатых теледубин будет одна, неподъемная и трухлявая.

Такая гипотеза базируется на предположении, что учреждение тов. Лапина С. Г. может быть легко восстановлено в отрыве от общего контекста. Что несколько сомнительно. Лапинское Гостелерадио было чрезвычайно четкой и отлаженной машиной, финальным завершением сумбурной идеологической истории СССР. В начале исторической эпохи — будь даже эта эпоха, как уверяют нас, повторно-тоталитарной — такая машина в принципе не может появиться. В начале строятся только времянки, а шедевры типа лапинского являются, лишь когда все болото успело порасти ряской.

Более того, если хозяйственное и политическое развитие страны будет хоть несколько мирным и успешным, развитие телевидения скорее всего будет совершенно иным — не сверху, а снизу. Центральное телевидение действительно будет достаточно дубоватым, ибо оно дубовато во всех странах. Немецкие ARD и ZDF (1-й и 2-й каналы в терминологии

тов. Лапина С. Г.) совершенно дубовы, а 1-й и 2-й австрийские каналы таковы, что и у тов. Лапина поживее было. Французский TF1 тоже не подарочек. Оно было бы совсем печально, если бы нормальное телевидение, подобно всякому нормальному живому делу, не имело свойства расти снизу. В Германии можно смотреть телеящик, ибо кроме ARD и ZDF существует весьма большое количество, во-первых, частных, во-вторых, земельных каналов. Последние, хоть и полуказенные, но тоже вносят достаточное разнообразие в процесс перещелкивания пультом.

Частное телевидение, кормящееся показом мирных развлечений для мирных обывателей, — дело в высшей степени похвальное, и как раз наша беда, что частного телевидения у нас практически нет. Ни НТВ, ни ОРТ не были частными телеканалами, ибо природа их функционирования была совершенно другой — это были дубины, частью предназначенные для продажи своих услуг государству, а частью — для выколачивания денег из того же государства. Нормального прозрачного баланса и бизнес-плана эти дубины сроду не имели и в конечном счете кормились из кармана налогоплательщика.

Нынешний кризис, дошедший до крайней точки, имеет шансы стать оздоровительным, потому что он свалит сильно подгнившие и всем порядком надоевшие химеры и расчистит место, на котором может расти настоящее телевидение. Когда на пульте среднестатистического телевизора будут обеспечивающие информационное единство большой страны два казенных канала (дань тов. Лапину С. Г. — ничего не поделаешь), а в придачу к тому пяток действительно частных каналов, да плюс земельные телеканалы Петербурга, Н.-Новгорода, Екатеринбурга, Самары, Ростова (Сибирь не поминаю, потому что могут быть проблемы с часовыми поясами), да плюс культурно-образовательный типа европейского Arte, — кто тогда будет горько жалеть об утраченных телевизионных дубинах? Спасение русского телевидения в появлении настоящих частных каналов и в превращении провинциальных (они же земельные) в нечто: а) пристойное; б) доступное зрителям всей России. Ради этого не стоит жалеть ни денег, ни сил. Что до телевизионных шишей — пусть Гибралтарская скала будет им пухом.

Максим СОКОЛОВ